— Простите меня, дон Гаспаро…
— Вы не ведали, что творите, Педро, — услышал он, словно с небес, проникновенный и тихий, далекий прощающий голос. Молодой человек открыл глаза и увидел, что герцог встал и, как мудрый и любящий отец не со зла набедокурившему ребенку, мягко положил руку на широкое плечо с полуоторванным эполетом. — Звание ваше дано вам графом де Аланхэ, шестнадцатым маркизом Харандилья. Это славный и достойный дворянин, и не вам отменять его приказы и швыряться его наградами. Идите, приведите мундир в порядок и через два часа я жду вас в Голубой гостиной. Завтра у сеньора Игнасио день рождения, и потому мы должны сегодня покончить со всеми делами. Обдумайте ваши дальнейшие планы, как следует, сеньор капитан, и, прошу вас, не решайте за других, а постарайтесь получше понять, чего именно хочется вам самому.
На этом утренняя аудиенция закончилась.
Глава одиннадцатая. Без надежды надейся
Педро вернулся к себе в полном смятении чувств и, чтобы скорее собраться с мыслями, принялся приводить в порядок мундир. Эта несложная процедура скоро успокоила его и настроила на более умиротворенный лад. Дон Гаспаро все-таки признал его капитанское звание, а это немалое достижение для такого простого парня, как он. А главное, это дает надежду и на то, что дон Гаспаро, возможно, окажется не против и обещанного ему тем же Аланхэ дворянского звания. Ведь граф де Мурсиа наверняка обо всем доложил герцогу. «Ах, как это было бы здорово, — начал было размышлять Педро, но тут же пресек все радужные мечтания одним простым и резонным рассуждением. — Во-первых, теперь его дворянство больше не имеет никакого значения, поскольку Клаудита уже стала графиней Аланхэ, маркизой Харандилья. А, во-вторых, кто сможет утвердить за ним, безродным парнем, оборванцем с барселонского побережья дворянский титул? Он теперь не служит ни при каком дворе. Не король же Хосеф Бонапарт наградит его дворянством за оборону Сарагосы. Конечно, это мог бы сделать Фердинанд. Но… где он теперь? А главное… — и только тут Педро впервые отчетливо понял, что не сможет принять из рук этого неприятного человека даже такую заслуженную награду. — Вот если бы я по-прежнему служил у дона Гаспаро, то мне было бы достаточно и его простого признания. Однако сами же заработанные мной в Сарагосе почести и лишили меня того, что единственное могло бы сегодня стать моей действительной наградой. Как я могу просить у дона Гаспаро вернуть меня к нему на службу, если однажды я уже фактически предал его? Я сам бы первый отказал такому просителю», — горько признался себе Педро и вдруг вспомнил сегодняшнее последнее напутствие герцога: «Прошу вас, не решайте за других, а постарайтесь получше понять, чего именно хочется вам самому».
И когда через два часа Педро вновь шел на прием к герцогу Наваррскому, он уже точно знал, что ответить ему на вопрос о своих дальнейших планах.
Первое же, что несказанно удивило молодого человека, когда он приблизился к дверям парадной Голубой гостиной, это торжественное объявление мажордома, стукнувшего массивной булавой о каменные плиты пола:
— Капитан валлонской гвардии Педро Сьерпес!
Такого в его жизни еще не бывало! Его принимают как настоящего дворянина, его впервые пригласили в гостиную, где, оказывается, уже собрались другие достойные сеньоры! Вот граф де Мурсиа, которого Педро не видел с того самого дня, как они вместе прибыли в замок из Сарагосы. Граф дружественно улыбался ему.
Не менее сердечно улыбались и дон Рамирес, и Игнасио, приветливо смотрела герцогиня д’Эстре, внимательно — дон Гаспаро. И, наконец, сама Клаудита, ожившая, расцветшая еще более, пленяющая какой-то новой, взрослой и выстраданной красотой опустила ресницы и протянула ему руку для поцелуя, как равная равному. Педро с благоговением коснулся губами тонких пальцев с кольцами и впервые обратил внимание на то, что обручальное кольцо у его возлюбленной чугунное. Но сейчас было не время разгадывать эту мрачную загадку, и Педро полностью отдался торжественности момента. «Вот бы всю жизнь так и прожить с этими людьми, — мечтательно думал он, отвечая на приветствия. — И ничего мне больше не надо во всем мире!»
Голубая гостиная сверкала какой-то странной белизной. Впрочем, и Голубой-то она называлась лишь потому, что ложные зеркальные окна на стороне, противоположной окнам настоящим, большую часть года отражали ярко-синее испанское небо и придавали залу прозрачную синеву. Но сегодня даже апрельская синь не могла затмить бледно-палевого, жемчужного и кремового шелка дамских платьев, светлого бархата мужских фраков, алмазного сияния шифра на плече Клаудии и победного серебра ливрейных лакеев. И белый парадный мундир Педро вкупе с безукоризненными лосинами пришелся как нельзя более кстати.
— Дамы и господа, — необычно громко обратился ко всем дон Гаспаро, заняв свое привычное кресло и подождав, пока мажордом усадит каждого на подобающее его положению место. В результате дон Гаспаро, граф де Мурсиа и герцогиня д’Эстре оказались в одной части гостиной, а остальные гости лицом к ним в другой. — Я собрал вас, чтобы обсудить некоторые детали нашего дальнейшего существования, касающиеся нас всех, — обратился он к сидящей перед ним четверке. — Но прежде, чем буду говорить об этом сам, я хотел бы выслушать каждого из вас. Итак, прежде всего, что думаете делать дальше вы, уважаемый дон Рамирес?
Старик, несколько смущенный пышностью обстановки и высоким положением хозяина, степенно встал и на мгновение задумался, подбирая слова. Все с восхищением смотрели на старого солдата, воевавшего еще с Фридрихом Великим, но неизменно подтянутого, в простом, но достойном костюме, изящество которого создавалось лишь высоким пикейным галстуком, завязанным по моде короля Карлоса Третьего. Казалось, дон Рамирес даже помолодел за последние недели, и теперь только седина выдавала его почтенный возраст. Он заметно волновался.
— Ваше сиятельство, я благодарен вам за все, что вы сделали для моей дочери. Во многом благодаря вам я вновь обрел настоящую жизнь, наполненную и смыслом, и радостью, и счастьем. Я несказанно благодарен вам и за то, что вы сделали для никому неведомого, простого, но такого благородного юноши, как мой Педро. — Тут старческий голос предательски дрогнул. — И… ваше сиятельство… больше я не мечтаю ни о каком ином счастье, как до конца дней своих оставаться вашим покорнейшим слугой. Ах, если бы только я мог быть вам чем-нибудь полезен… — после этих слов старик величественно поклонился и сел.
— Спасибо вам, дон Рамирес, — с легким наклоном головы ответил дон Гаспаро. — Я с благодарностью принимаю вашу дружбу. — Герцог несколько мгновений молча смотрел на Клаудиу, словно собираясь с мыслями, а затем спросил: — А как видит свою дальнейшую жизнь графиня де Аланхэ?
Клаудиа встала и склонилась в грациозном поклоне.
— Ни один король мира никогда не будет для меня лучшим властелином, чем вы, ваше сиятельство. И я всем сердцем надеюсь, что мой муж, граф де Аланхэ, а я чувствую, что он жив, в ближайшем будущем разделит со мной мое убеждение.
Дон Гаспаро вновь несколько мгновений молча смотрел на свою воспитанницу и, дождавшись, пока она, сделав новый поклон, села, сказал:
— Вы можете не сомневаться, Ваша Светлость, что мы со своей стороны приложим все усилия, дабы облегчить участь вашего супруга, — тут герцог посмотрел на графа.
— Ваш муж граф Аланхэ, Ваша Светлость, находится сейчас во Франции в качестве военнопленного. И мы ведем переговоры о его выкупе, — просто сказал дон Стефан, обращаясь прямо к Клаудии. А затем с легкой улыбкой добавил: — К счастью, сеньора, с ним обращаются в полном соответствии с его высоким званием и положением. Извините, сеньора, я только что оттуда и еще не успел сообщить вам эту новость, — закончил граф, заметив некоторую растерянность в лице молодой женщины.
Лицо Клаудии залилось румянцем, она встала и снова почтительно склонилась в реверансе сначала перед герцогом, а затем перед графом.
Настал черед и юного Игнасио.
— Игнасио, быть может, у вас есть какая-то своя заветная мечта относительно вашего будущего?
— Только служить вашему сиятельству! — пылко ответил юноша и поспешно подавил еще какое-то желание, однако вполне выдав себя пунцовым румянцем. Закашлявшись, он почтительно поклонился и побыстрее постарался стушеваться на своем месте. Но мгновенный этот румянец не остался незамеченным ни доном Гаспаро, ни остальными присутствуюищми. Впрочем, Педро тут же забыл об этом, поскольку следующий вопрос неизбежно должен был коснуться его самого.
— Но вы-то, сеньор капитан, наверное, мечтаете покинуть эти стены и горите нетерпением влиться в ряды отважных защитников отечества.
Педро, уже ожидавший подобного вопроса, хотя и не в такой форме, медленно, словно все еще продолжая раздумывать, встал, почтительно поклонился герцогу и спокойно произнес:
— Я непременно так и сделаю, дон Гаспаро, если только вы не удостоите меня снова своим доверием и не предложите места при вашем сиятельстве.
В гостиной наступила тишина, но никто, кроме, разумеется, хозяина, не мог бы точно определить причину некоторой ее напряженности. А дон Гаспаро не спешил нарушать молчания. Некоторое время он задумчиво разглядывал подчеркнуто прямо стоявшего капитана валлонской гвардии, смущенного юношу, старика, украдкой вытиравшего слезы, и почему-то зардевшуюся Клаудиу.
— Спасибо, друзья. Теперь мне ясны ваши устремления, и я могу спокойно принимать решения относительно вашей дальнейшей службы. Но, прежде чем высказать вам мое желание, я должен рассеять некоторое сомнение, о котором сегодня имел мужество напомнить мне капитан Сьерпес. — Дон Гаспаро опять ненадолго замолчал, и все, кроме герцогини и графа, насторожились. — Сразу же и прямо скажу вам, что в вашем побеге в Сарагосу я не вижу измены, и вот почему. В этом случае вы действовали от чистого сердца, и теперь, наконец, я тоже могу говорить с вами откровенно, поскольку за прошедшие годы узнал вас достаточно. Никакое чистосердечное ваше действие никогда не будет изменой мне, в самом худшем случае — оно станет лишь вашей ошибкой и моей печалью. Запомните на все времена, по настоящему изменить можно только самому себе. — Все застыли в благоговейном почтении. — А теперь, поскольку я намерен объявить вам мое желание видеть всех вас своими добрыми друзьями на все отпущенные нам времена, я открою вам три главные заповеди, которыми вы должны руководствоваться, служа мне. — Он перевел дыхание и посмотрел на стену, увешанную рядами портретов рода д'Альбре так, словно видел через нее нечто необъятное, великое и недоступное никому иному. Голос его налился тяжелым и торжественным звоном меди. — Первая заповедь: всегда поступать только в полном согласии со своим сердцем. Вторае: всегда быть честным с самим собой. И, наконец, третья: бояться одного только Господа Бога. — Дон Гаспаро умолк и слегка повернулся, на этот раз, чтобы посмотреть в стрельчатое окно, за которым буйно разгорался мартовский закат, и, казалось, стало слышно, как в гулкой старинной зале в унисон стучат сразу четыре сердца. Затем дон Гаспаро как-то по-особому торжественно спросил: — Итак, если все вы согласны с этими условиями, то отныне можете считать себя моими подданными со всеми вытекающими отсюда последствиями.