Три колонны ударили на Асперн, который оборонял Массена, а две на Эсслинг, занятый Ланном. Поначалу оба маршала держались стойко и не отступали ни на шаг. Однако, когда к вечеру австрийцы все же выбили Массену, Ланн по-прежнему продолжал держаться. Покинуть свои посты ни одному из них было невозможно, поскольку ночью на северный берег должны были переправиться основные силы для нанесения окончательного удара. Поэтому Массена, приложив невероятные усилия, ночью вновь вошел в Асперн и закрепился на окраинах. Все шло по плану, все было, как всегда, все предвещало успех, а мужество и стойкость ожидали вознаграждения.
Ничто не вызывало опасений ни на этом, ни на том берегу, ибо, как и предполагалось, авангард сдерживал первый яростный натиск австрийцев, зная, что переправившиеся основные силы французской армии уже завтра ударят по австрийцам и разгромят их окончательно.
Наполеон лично руководил боем, наблюдая за происходящим с острова. Но вот наступило следующее утро, и на северный берег переправился еще один корпус под командованием Бессьера. Теперь на северном берегу сконцентрировалось уже около семидесяти тысяч французов. Бонапарт отдал приказ переправившемуся корпусу нанести сокрушительный удар австрийцам в центре, между двумя упорно удерживаемыми Ланном и Массеной плацдармами. И сел отдохнуть на берегу зеленого благодатного Лобау, ожидая, пока развернется основная драма сражения. И тогда он пошлет, возможно, еще один корпус, который ждет его команды на острове, чтобы довершить окончательный разгром эрцгерцога Карла. Император был уверен в своих доблестных маршалах и потому даже не смотрел в ту сторону, где сейчас гремела битва. Он мирно беседовал с Неем и Дюроком, как вдруг заметил, что с рекой происходит нечто непонятное. Казалось, невидимый великан качает где-то исполинскую помпу, стремительно поднимая изумрудные воды Дуная. Вода прибывала с каждой секундой, сердито захлестывая берега. Наполеон вскочил и непроизвольно сделал несколько шагов назад.
— Что такое?
— Похоже, наводнение, сир, — растерянно ответил Ней.
— Какое, к черту, наводнение?! Оно же смоет всю мою армию…
— Сюда, сир, сюда, — сообразительный Дюрок потащил императора на ближайший холм, где высилась одинокая сосна.
Волновался уже весь лагерь; пронзительно заржали испуганные кони, послышались крики фейерверкеров, опасавшихся за порох, к одинокому холму со всех сторон бежали адъютанты. Им приходилось бежать уже по воде, и брызги сверкали в лучах весело играющего солнца всеми цветами радуги.
— Немедленно успокойте солдат и выясните, в чем дело, — приказал Наполеон Нею, а сам с помощью Дюрока и его адъютанта принялся карабкаться на сосну. К счастью, примерно на высоте человеческого роста у дерева имелась мощная ветвь, на которую и усадили взбешенного императора.
— Дюрок, мою трубу!
Дюрок, стоявший в воде уже по лодыжки, протянул Наполеону его подзорную трубу, и тот, заметно нервничая, принялся наводить резкость.
Сначала он изумленно следил за тем, как бурные дунайские волны, мгновенно превратившиеся из зеленых в свинцовые, безжалостно срывают и уносят его лодки, мостки и понтоны. Затем в окуляре, то исчезая в волнах, то вновь выскакивая на поверхность, поплыли какие-то странные длинные деревянные решетки, и Наполеон уже решил, что это просто обман уставших за день глаз. Но тут вернулся Ней, с которого ручьями текла вода, и все сразу стало ясно.
— Сир, эти сволочи австрийцы взорвали свои мельницы выше по течению.
— Надеюсь, они не догадались запрудить реку ниже? — спросил посеревший лицом император.
— Кажется, нет, сир.
— Кажется, кажется… — и, продолжая ворчать себе под нос, император снова прильнул к трубе, пытаясь понять, что теперь может твориться ниже по течению. Через пару минут он облегченно вздохнул и сказал: — Похоже, и в самом деле остолопы. Успокойте людей, Ней, вода скоро начнет спадать. Пусть саперы приготовятся к восстановлению переправы. Но что будут делать Ланн и Массена? — пробормотал император и в первый раз за этот день навел, наконец, трубу туда, где уже более полусуток гремел бой.
Даже с такого расстояния там было заметно некоторое смятение.
Еще не зная, что произошло, солдаты вдруг стали жаловаться на нехватку боеприпасов. Генерал Дорсен тут же доложил об этом Ланну.
— Почему перестали подвозить боеприпасы! Quelle diable![181] — выругался маршал и метнул грозный взгляд на адъютантов.
Но не успели те еще ничего ответить, как на взмыленной лошади к ним подлетел запыхавшийся седой полковник.
— Ваше сиятельство! Смыло все переправы! Мы отрезаны!
— Как?! Проклятье! Семьсот лодок…
— Все семьсот лодок унесло течением, ваше сиятельство… понтон сорван… После того, как переправили корпус Бессьера, собирались пустить подводы, но тут вдруг вода начала прибывать…
— О, небо! — взревел Ланн. — На сколько еще хватит патронов и снарядов?
— Минут на пятнадцать-двадцать боя, ваше сиятельство. Сегодня такая жара…
«Но если мы начнем отходить, австрийцы искрошат нас пушками, — подумал Ланн. — Что же делать? Что же делать?» — стучало у него в мозгу, пока он деловито оглядывался по сторонам и требовал от адъютантов ежесекундного контроля за обстановкой.
— Ваше сиятельство, — наконец, подскочил один из них. — Бессьер атакует по центру!
— Отлично! — сразу же оживился маршал. — Не стрелять! Затаиться и приготовиться к атаке!
Бессьер и в самом деле, быстро оценив ситуацию и поняв, что иного выхода нет, решился, как и было запланировано, комбинированно атаковать австрийцев по центру всеми своими силами. Видимо от отчаяния, французы бросились вперед, словно неукротимые бестии. Вскоре центральные линии австрийцев не выдержали бешеного натиска и стали подаваться в стороны. В Асперне и Эсслинге приготовились к атаке, экономно используя оставшиеся боеприпасы.
— Отлично! Отлично! Молодцы! — ерзал на сосне возбужденный Наполеон. Рядом Дюрок и Ней оживленно переговаривались с адъютантами, и всех уже начинала охватывать привычная эйфория победы. Но вдруг… поведение императора снова переменилось: он подозрительно затих.
Эрцгерцог Карл, поняв, что еще немного и французы опрокинут его армию, выхватил у знаменосца древко и лично бросился в атаку впереди своего стоявшего в резерве Несгибаемого полка. Завязалась упорная борьба за центр. Все снова повисло в неопределенности, и Ланн, чувствуя, что инициатива вот-вот может ускользнуть от них, бросил в атаку остатки своего корпуса. Его примеру вскоре последовал и Массена. И уже в который раз чаша фортуны стала клониться на сторону французов… Но пока они выжидали и, как за последней надеждой, следили за атакой Бессьера, австрийцы, воспользовавшись численным преимуществом, успели обойти Ланна с фланга.
И небо отвернулось от него.
Ланн бросился на прорыв, назад, но через несколько мгновений вдвое превосходящие численностью австрийцы опрокинули Бессьера, и французы вынуждены были отступать всем фронтом.
Вся Вена, высыпав на балконы, в театральные бинокли наблюдала за громыхавшим на другом берегу Дуная побоищем. В Пратере, где в тактических целях Наполеон приказал вырубить все деревья, волновались толпы народа, и местные знатоки, которыми за четыре года войны стало почти все мужское население столицы, обсуждали его ход, видя лишь смену красок на том берегу. Их взорам представлялись множество голубых, красных и желтых пятен, подобно стеклышкам калейдоскопа, мелькавших и разлетавшихся на фоне зеленых лугов среди черных фонтанов земли и белоснежных клубов дыма. Гораздо больше и лучше видел Наполеон, находившийся на Лобау.
Посчитав позицию на сосне весьма удобной, он наблюдал в подзорную трубу, как под убийственным огнем австрийской артиллерии целыми колоннами падают его отходящие солдаты. Он видел, как в предсмертной агонии содрогаются длинные тонкие ноги рыжих лошадей улан и мощные вороные — кирасиров. Видел, как ядрами расшвыривает в разные стороны его прекрасных пехотинцев, превращая их в человеческие лохмотья, в ничто… И ничего не мог сделать для того, чтобы спасти их.
Его доблестные маршалы делали все, что было в их силах, организованно отводя ощетинившихся штыками соладт. Конница Бессьера пыталась не раз атаковать австрийские батареи, но каждый раз разбивалась о вовремя выстроенные пехотой Гогенцоллерна карэ. За последние годы австрийцы уже успели кое-чему научиться.
Вся надежда отрезанных от основных сил французов, к полудню оставшихся вовсе без боеприпасов, с одними саблями и штыками, была теперь на саперов. Но саперы и с той и с другой стороны тоже были бессильны что-либо сделать до тех пор, пока не спадет вода. А вода, казалось, и не собиралась успокаиваться, и только после полудня саперы смогли приступить к восстановлению переправы. Они работали, не обращая внимания на все усиливающийся дождь, но время было неумолимо, а пушки австрийцев и того более. В конце концов, к ночи остатки передовых частей французов переправились обратно на остров Лобау под прикрытие основных сил и убрали вновь наведенные понтоны. Но сколько их не дошло до берега, сколько упало в воду и было унесено бурной дунайской волной? Десять? Пятнадцать? Двадцать тысяч?.. — Более тридцати!..
На Лобау царил траур, Вена выжидательно замерла. А на левом, северном берегу Дуная всю ночь раздавались ликующие крики и гремел салют победы.
— Ваше императорское величество, генерал Сент Илер погиб, маршал Ланн ранен…
— Что?! — император вынырнул, будто из забытья.
— Множество пулевых ранений и пушечным ядром раздроблены оба колена.
Бонапарт почти бегом бросился вслед за адъютантом, принесшим ему это страшное известие.
Быстро, не глядя по сторонам, они проносились мимо многочисленных костров, мимо угрюмо сушившихся солдат, вымокших, уставших, озлобленных, потерявших в этот день столько товарищей. Но, узнав своего великого императора, эти вышколенные солдаты все же привычно вскакивали и приветствовали его обычным «Vive l’impereur!»