Голова его шла кругом. Он забросил дела, женщин, даже собак и лошадей, не зная, с какой теперь стороны ожидать удара.
Но, наконец, уже совсем измученный, он все-таки получил распоряжение явиться к королеве, которая все последние дни так откровенно избегала с ним встреч. Мануэль шел на прием с гулко бьющимся сердцем, уже не раздумывая о том, что его ждет, и довольный уже хотя бы тем, что неопределенность его положения вот-вот закончится. Он как человек быстрого действия не выносил взвешенных состояний ни в делах, ни в любви. Мануэль решительным жестом открыл дверь, готовый к любой неожиданности. Однако гром не грянул, и небо не разверзлось: королева приняла своего любимца чрезвычайно милостиво.
— Здравствуй, Мануэлито, мой милый чико! У меня для тебя отличная новость. — Мануэль насторожился, ибо прекрасно знал, как Мария Луиза, любившая утонченные пытки итальянских дворов, порой преподносила яд в самой сладкой облатке. — Ты слушаешь меня, мой милый? Так вот: мы решили женить тебя на донье Терезе де Бурбон-и-Чинчон, которой его величество специальным указом пожаловал титул инфанты Кастильской, чтобы затем присвоить титул инфанта и тебе. Теперь весь свет узнает, насколько ты дорог нам, милый мой чико.
В первое мгновение у Мануэля от такой неожиданности захватило дух. Инфант! Он станет инфантом! Сбываются его самые сокровенные мечты! Какое-то время он даже не мог говорить от возбуждения, пожирая королеву почти влюбленными глазами. Она же тем временем пристально изучала его, пытаясь уловить в лице фаворита хотя бы малейший признак растерянности. Однако Мануэль в миг воплощения его тайной мечты, зародившейся еще в далекой Кастуэре у бедного, но тщеславного мальчика, даже и подумать теперь не мог о какой-то там Пепе. И потому никакой растерянности, никакой тени стыда или озабоченности Мария Луиза не увидела в молодом розовом лице первого министра. Он был счастлив, только счастлив. Теперь даже спесивый племянник короля, жалкий кардиналишка Вальябрига, зазнайка Луис-Мария будет ему признателен за то, что благодаря ему стал инфантом!
Торжественное бракосочетание герцога Алькудиа и инфанты Кастильской Терезы де Бурбон-и-Чинчон было назначено через две недели.
Благодарность дона Мануэля королеве не знала границ…
Двуликий Янус вспомнил о своем поспешном венчании только спустя несколько дней. Черт, как неразумно попался он тогда в ловкие сети Пепы! Все-таки любая женщина — это зло и хороша… ах, как это там говорится «только на ложе любви и на ложе смерти». Конечно, уму Пепы надо отдать должное, и… какие ласки дарила она ему тот месяц после венчания! Мануэль в который раз сравнил ее с королевой, которая за последнюю неделю выжала его, как лимон, и подумал о Пепе уже не с раздражением, а с благодарностью. Но, увы, теперь не время вздыхать о былых наслаждениях — игра начиналась крупная. И Мануэль стал лихорадочно придумывать, как половчее ликвидировать брачный контракт и чем бы задобрить Пепу. Однако чем дольше он думал над двумя этими проблемами, тем труднее начинало казаться ему их разрешение. Пепа — не та женщина, которая может простить такое. Она не прощала и менее серьезные вещи. А без нее Мануэль все же не мыслил себе жизни, как и без малыша Игнасио. Игнасио! Прелетный, разумный не по годам, огненно-черноглазый Игнасио, плод настоящих чувств! Но теперь ему никогда не носить титула герцога Алькудиа. И не стать ему инфантом.
От сына мысли Мануэля снова вернулись к Пепе, ее ленивой грации, голосу, пьянящему взгляду, и дрожь охватила его. «Нет, Пепа никогда не простит мне этого — и будет потеряна для меня навсегда!» — в отчаянии думал Мануэль. Многие годы он постоянно советовался с ней, а теперь даже не мог намекнуть на сложившиеся обстоятельства. И мысль Мануэля бесплодно билась в силках, расставленных мстительной королевой. Он ходил по комнате, пиная попадавшуюся под ноги мебель, рвал кружевные жабо, бросался в отчаянии на диваны.
Несколько раз в дверь уже просовывалась курчавая голова Браулио, но валет, как бы ни был избалован, все же не решался войти, видя хозяина в таком состоянии. Наконец, прождав пару часов, он не выдержал и, скользнув в кабинет неслышной тенью, все-таки напомнил Мануэлю. что сегодня еще с утра тот собирался отбирать щенков, дабы отдать их егерям на натаску.
— Какие, к черту, щенки?! — взъярился Мануэль и так рванул бархатный обшлаг, что украшавший его мелкий жемчуг посыпался на пол. — Щенки! Да мне впору повеситься, а не об охоте думать!
Браулио видел герцога во многих переделках, но чтобы тот столь пренебрежительно отзывался об охоте? И как слуга, чья близость к хозяину дает ему право на определенную фамильярность, валет тщательно собрал жемчуг и словно мимоходом спросил:
— А что случилось-то? Что за горе вообще может быть у первого министра?
И Мануэль неожиданно для самого себя выложил Браулио все, как на духу. Тот выслушал хозяина с живейшим участием, поддакивая, ахая и охая в нужных местах. В глубине души Браулио считал все эти горести своего патрона простой блажью, ведь всем было известно, что каким-то непостижимым образом получалось так, что дела в королевстве шли все хуже и хуже, а дела Князя мира все лучше и лучше. Что расстраиваться из-за какой-то бабы, когда даже после сокрушительного поражения испанского флота от англичан у Сан Висенте, его увешанный орденами и лентами хозяин только пожал плечами и заявил: «Что же я могу сделать? Этот одноглазый мальчишка Нельсон, судя по всему, замечательный флотоводец, — и самодовольно закончил: — Я не могу успеть всюду». Да где же и успеть, если все его время занято только охотами, балами с фейерверками, да исследованиями девичьих прелестей…
— В общем, я совершенно не представляю, что делать, Браулио. Во многих переделках мы с тобой бывали, но из этой мне, кажется, не выбраться, — откровенно признался герцог.
Браулио, будучи человеком острого ума и достаточно поднаторевшим в подводных течениях дворцовой жизни, сразу понял всю тонкость интриги королевы, и сначала подумал, что лучше в это дело не лезть, а только глубокомысленно почесать в затылке и развести руками. Однако поскольку у Браулио были некоторые свои соображения относительно герцога Алькудиа, он решил сейчас играть комедию, а на мгновение задумался. Он молча стоял, прислонясь плечом к стене, украшенной гобеленом, изображавшим травлю кабана, отчетливо понимая, что последствия этой интриги в общем-то не принесут нвовиспеченному инфанту ничего дурного. С постов его все равно не снимут, и королева не выгонит такого красавца из постели. Да и Пепа, которую Браулио знал, пожалуй, даже лучше, чем его патрон, в конце концов, смирится, правда, потребовав непомерных компенсаций. Однако, размышлял хитрый валет, если он сейчас окажет герцогу «неоценимую» услугу — в благодарность последует не только щедрость, но и все большее доверие и… откровенность. А в откровенности дона Мануэля Браулио очень нуждался… Поэтому после непродолжительного молчания он взъерошил свою курчавую шевелюру, никогда не знавшую париков и бодрым голосом заявил:
— Да чтоб мы с вами, ваше сиятельство, пропали? Не родился еще тот человек, которому будет под силу вас свалить.
— Хватит пустой болтовни, Браулио, — одернул его Мануэль, — если есть, что сказать — говори, а нет — ступай сам отбери щенков.
— Я буду весьма краток, ваше сиятельство, — согласился валет. — Некто плетет против вас интригу — так подыграйте ему, следуя естественной логике этой интриги. — И Браулио рассказал, каковы должны быть конкретные шаги на этом пути.
Мануэль буквально восстал из пепла. Он с радостью хлопнул верного валета по плечу и тут же принялся за осуществление блестящего плана.
К вечеру этого же дня герцог Алькудиа явился на прием к королю и с видом заговорщика сообщил, что пришел за советом по сугубо личному делу.
— Я хотел бы поговорить с Вами, Ваше Величество, как мужчина с мужчиной, как кабальеро с кабальеро, — смиренно сказал Мануэль, зная, как благотворно действуют такие слова на короля.
— Говори, говори, не стесняйся. Надеюсь, общими силами, — король согнул в локте еще могучую руку, — мы как-нибудь справимся с твоими сердечными проблемами.
— Видите ли, Ваше Величество, — все еще продолжал мяться и разыгрывать юношескую стыдливость Мануэль, — я люблю одну женщину и люблю ее уже несколько лет. Она очаровательна, хотя и незнатного рода. И теперь, в связи с предстоящим браком, я боюсь, что она может неправильно понять меня…
— Да, женщины обидчивы, как породистые собаки, — хмыкнул король. — Но что делать? Сначала, конечно, рассердится, устроит скандал… Может быть, парочку… А потом вы помиритесь…
— Ах, Ваше Величество, наша любовь так чиста и сильна, что боюсь, она не захочет помириться со мной.
— Да, ну что ты, Мануэлито! Какая женщина сможет долго на тебя дуться! Помиритесь, непременно помиритесь.
— Возможно, Ваше Величество, вы, как всегда, и правы, но… Все было бы вдвое проще, если бы Вы, Ваше Величество, согласились мне помочь.
— Помочь тебе? К чему такой вопрос? Я всегда готов тебе помочь. Только чем еще я могу доказать тебе свою дружбу?
— Если бы Вы, Ваше Величество, лично объяснили ей, что этот мой брак заключается из чисто государственных соображений, что он очень важен в виду сложной политической обстановки, которая в последнее время все обостряется…
— Да ведь это чистая правда! Почему бы тебе самому не объяснить ей этого?
— О, Ваше Величество, Вы же понимаете, как женщины недоверчивы и ревнивы! Если это начну говорить ей я, она обязательно не поверит мне. Начнет упрекать в обмане, в бессердечии, в корысти, наконец…
— Да-да, как ни странно, но эти глупые женщины все время так делают.
— Вот видите, Ваше Величество. А стоит ей услышать об этом лично из ваших уст, как она уже не сможет усомниться в истинности ситуации… и ваших слов.
— Но как ты себе представляешь это? Что ж, я вдруг приду к ней да и скажу?
— О, Ваше Величество, устроить это очень просто. Я обращаюсь к Вашему Величеству с просьбой оказать мне величайшую честь и запросто у меня отужинать. Разумеется, на этот ужин будет приглашена и сеньора. В общем, мы будем ужинать только втроем. И во время ужина вы непринужденно и мимоходом объясните сеньоре — кстати, ее зовут Хосефа, Хосефа Тудо — какую жертву я вынужден принести ради пользы королевства. И, заметьте, Ваше Величество, что тем самым вы не только рассеете ее подозрения, но и удостоите величайшей чести лично из своих уст поведать о делах такой высокой государственной важности.