— Я пройду туда и передам ей, пока темно. А ты будь наготове. — И с этими словами Педро тоже скрылся в темной, как улей, гудящей голосами утробе театра. Он поднялся прямо по главной лестнице, тускло освещенной лишь парой небольших факелов, и глаза его быстро привыкли к полумраку. Заглянув в зал, Педро без труда нашел взглядом королевскую ложу — там в полном одиночестве, облокотившись на барьер, заливался смехом Его католическое величество. «Так, кардинала здесь еще нет!» Несколько успокоенный, юноша перевел взгляд на ложу герцогини Осуны, и… у него перехватило дыхание. Скучающий маркиз Пеньяфьель рассеянно смотрел куда-то в угол, а за его спиной четко обрисовывался контур неплотно прикрытой двери.
Клаудиа!
Педро зверем бросился прочь из зала. Поскольку, пробежав по главной лестнице, он не встретил ни ее, ни кардинала, значит, теперь нужно было проверить другие переходы и лестницы. И, прикинув расположение ложи Осуны, он первым делом бросился в ту часть театра, при всей быстроте перемещений все же стараясь практически не шуметь. Этой встречи нельзя, невозможно допустить! И если он не сумеет предотвратить ее… Педро едва не до крови прикусил губы и в следующий же момент в небольшом холле впереди увидел две смутные фигуры. Казавшийся огромным в окружающем полумраке мужчина держал за руку женщину. Педро слился со стеной за пологим поворотом и перестал дышать. Тут до него донесся взволнованный, но несколько растерянный голос Вальябриги:
— Но, позвольте, милая сестра Анна, мои глаза не могут меня обманывать, не говоря уже о сердце…
И в ответ совершенно ледяное:
— Вынуждена вас огорчить, Ваше Высокопреосвященство, вы ошибаетесь: я Женевьева де Салиньи, подданная французской республики.
Педро перевел дух. Какое-то время они выиграли: здесь, в Аламеде, известном антикоролевском гнезде кардиналу не у кого спрашивать о девушке, а дальше они разберутся. Он уже видел, как Клаудиа надменно отняла руку и почти повернулась, чтобы снова вернуться в ложу. Но тут в глубине коридора появилась еще одна мужская фигура — и с похолодевшим сердцем Педро узнал в ней… самого Князя мира.
Это был крах. Еще несколько секунд, и Вальябрига непременно выскажет своему зятю охватившие его подозрения — и все будет кончено. Мнительный кердо не тот человек, чтобы оставить подобный вопрос без внимания, и тогда…
И в тот же миг, действуя уже не разумом, а инстинктом, Педро сорвал со стены факел и бесшумно приблизившись к стоявшему к нему спиной кардиналу, швырнул факел под бархат портьеры, около которой Вальябрига разговаривал с Клаудией. Пламя взмыло вверх, затрещало, и черный клуб дыма окутал всех четверых. Послышался крик девушки, и кардинал мужественно попытался сорвать портьеру, но отступивший в дыму к своему прежнему убежищу Педро уже не видел дальнейших действий его высокопреосвященства — мимо него, держа на руках Клаудию, покорно прильнувшую к широкой груди, пробежал Годой. Юноша с ужасом отметил торжествующую улыбку на капризных губах первого гвардейца королевства.
Дон Мануэль несся по незнакомым переходам, чувствуя, как упругая грудь под муслиновым платьем буквально прожигает ему мундир, и был уже согласен, чтобы этот проклятый театр вообще не имел выхода. Какая неслыханная удача! Эта маленькая француженка действительно лакомый кусочек, если уж даже его шурин, избалованный бесконечным выбором в своих монастырях, попытался добиться ее благосклонности прямо в кулуарах Каприччо! Надо будет сказать ему, чтобы и думать о ней забыл. Но это потом, а сейчас… Куда везти ее, столь неожиданно брошенную к нему в объятья огнем необычайно удачно вспыхнувшего пожара? Во дворец? Там полно соглядатаев не только королевы, но и Пепы. На одну из квартир в Лавапьес, которые он всегда держал под рукой на случай скоротечных любовных приключений? Но француженка — не маха и не субретка… И тогда Мануэлю как человеку по-своему отчаянному пришла в голову блестящая мысль. Он привезет Женевьеву прямо во дворец Пепы, где у него роскошные личные покои. Там он может спокойно уединяться будто бы для работы, и ни одна душа, включая даже графиню Кастильофель, не посмеет сунуть туда и носа.
Наконец, он выбежал на крыльцо театра, и сладкий воздух июльской ночи ударил ему в ноздри, опьяняя еще сильнее. В парке стояла какая-то неправдоподобная тишина. Над головой небо горело мириадами огней, рядом прекрасная нагая Калипсо прикрывала тонкой рукой мраморную грудь, а девичье тело в его объятиях сулило торжество и негу.
— Гвардейцы, ко мне! — крикнул он, и словно из-под земли перед ним вырос коренастый сержант с плотной черной шапкой кудрявых волос. — Какая рота сегодня в карауле?
— Вторая, его светлости графа де Аланхэ, — ответил тот, не сводя глаз с девушки на руках герцога.
— Отлично. Подгоните сюда мою карету да поживее, и со мной эскорт человек в шесть. И чтоб ни одна душа… — Годой кивнул на девушку, спрятавшую лицо у него на груди.
— Слушаюсь, дон Мануэль, ни единая, — фамильярно назвав его по имени, что в качестве особой милости позволялось гвардии, прищелкнул каблуками сержант.
Через пять минут карета дона Мануэля в сопровождении гвардейцев, словно призрак, уже неслась по пустынной дороге через Гетафе. Возглавлял эскорт тот самый все понимающий сержант. В карете упоенный неожиданной удачей Годой нежно прижимал к груди хрупкое тело пленительной девочки, и она льнула к нему, словно к последнему спасению.
С того самого момента, когда ее руку обжег взгляд Мануэля, неожиданно появившегося под барьером ложи, Клаудиа находилась в состоянии совершенного оцепенения. Как во сне, она помнила дымный малиновый коридор театра, в котором тоже, как неотвратимое зло сновидения, возникла алая фигура Вальябриги, через какое-то время вспыхнувшая багровым пламенем начавшегося пожара. Она же двигалась и говорила, как механическая кукла, и ей казалось, что все это буйство красного цвета вокруг — лишь слабое отражение того огня, который теперь полыхал внутри у нее самой. Реальность беспощадно выжигалась этим костром из ее сознания, сердце выпрыгивало из груди, дышать становилось нечем, и когда сильные руки подхватили ее, она прильнула к серебру аксельбантов, как к спасительной прохладе. И теперь девушка тонула в ней, тонула вся без остатка.
Клаудиа не видела и не хотела видеть, куда несут ее эти уверенные руки; она только почувствовала, как сначала духота театра сменилась лаской ночного ветерка, а потом острым запахом пачулей в карете. Руки не размыкались на ее обнаженных плечах и свободной от корсета талии. И от рук этих лился сладкий жар, заставлявший все сильнее запрокидывать голову, и все крепче прижиматься грудью к вышитым дубовым листьям мундира…
Вот снова понеслось мелькание каких-то огней, ветерок, лестница, какие-то торопливые голоса. Грудь, к которой она судорожно прижималась, гудела от бросаемых на ходу распоряжений. И, наконец, сквозь полуопущенные веки она увидела комнату, освещенную лишь полной, белой, как молоко, луной. Все вокруг заливал тихий и таинственный зеленоватый свет, шедший от полированных поверхностей малахитовых столиков и камина. Зеленый шелк балдахина, смешиваясь с шелком покрывал, скользил и нежил тело, золотые волосы сплетались с русыми, и черные глаза тонули в голубых.
Так сбылась мечта маленькой девочки из разорившейся Мурнеты: сияющий принц приехал за ней, и полюбил, и увез, и сделал ее своей возлюбленной на бескрайнем благоуханном ложе в сказочно прекрасном дворце.
Кардинал де Вальябрига, потушив внезапно вспыхнувший пожар с помощью своевременно подоспевшего гвардейского сержанта, не пошел в ложу его католического величества. В раздражении покинул он театр Каприччо, сам позвал кучера и отправился обратно в Ла Гранху — дворец, пожалованный ему недавно как инфанту испанскому. «Нет, нет, я не мог ошибиться, не мог, — твердил он себе всю дорогу. — Это, безусловно, она, беглая сестра Анна или, как мне удалось выяснить, Клаудиа Рамирес де Гризальва. Однако, судя по тому, как она устроилась и как держится, покровители у нее сейчас достаточно влиятельные. Интересно, знает ли сама Осуна, кто именно гостит у нее в доме? Вряд ли. Скорее всего, она искренне верит в то, что эта девочка прибыла из Франции. Вот каналья! Ведь я мог бы запросто овладеть этим лакомым кусочком прямо сейчас, не сходя с места. Если бы не эта свинья… Мне даже не нужно было бы никому ничего доказывать. А теперь… Теперь мне нужны доказательства, нужны как воздух.
Конечно, прошло два года, она сильно изменилась. В таком возрасте и полгода — срок немалый. К тому же, тот аскетический монашеский образ четырнадцатилетнего подростка едва ли не абсолютно противоположен ее теперешнему облику светской шестнадцатилетней девушки. И все же… И все же я не мог ошибиться. Это она. В целом свете не может быть других таких пленительных глаз. Нет, я не ошибаюсь, ни в коем случае. В женщинах я никогда не ошибался. Но козырей у меня на руках нет…»
Кардинал ерзал на мягком сиденье от обиды и нетерпения. Ему хотелось выскочить из кареты, бежать, бесноваться, ругаться и кричать от досады; потому что даже никакой возможности тотчас же обернуть в свою пользу столь явное дело он не видел.
«Итак, у нее есть какой-то влиятельный покровитель. И, скорее всего, это не герцогиня Осуна. И, конечно же, не тот молодой человек, о котором рассказывала аббатиса. Никакого дона Диего Кавьерса, сына разорившегося помещика из Картахены, не существует. Это я выяснил доподлинно. Да и было бы странно, если бы он существовал в самом деле. Это лишь доказывало бы, что никто сестру Анну не похищал. Значит, молодец просто имеет какое-то отношение к этому тайному влиятельному лицу. Но… — И вдруг кардинала, словно молния, пронзила простая и ясная мысль. — Кто же другой?! Конечно! Как я сразу не догадался?! Проклятый боров. Естественно, только это любвеобильное животное и могло перейти мне дорогу. Как он сразу схватил ее и бросился бежать. А она… как она прильнула к нему! Так значит, эта свинья в орденах успела таки обойти меня. И теперь… Но теперь он укрывает государственную преступницу! Беглую монашку, достойную сожжения на костре! Отлично!»