Досада и обида дона Луиса-Марии мгновенно улетучились, уступив место злорадному веселью. Теперь-то он точно посадит этого негодяя в тюрьму. Вот так шанс! Вот так игра! Одним ударом сгноить бывшего премьера, который, к счастью, теперь в отставке, что весьма облегчает задачу. И заполучить изворотливую прелестницу!
«Однако, как великолепно говорила она по-французски! Ведь в первый момент я и в самом деле засомневался, пока самоуверенный боров жадно не схватил ее и не унес прочь».
Перед мысленным взором дона Луиса-Марии вновь ожила вся эта странная сцена. Прелестная Анна, Клаудиа… Женевьева де Салиньи, кажется, именно так она представилась. Красивое наглое лицо его зятя… И этот гвардеец… гвардеец… гвардеец!
«Боже праведный! — вновь едва не подскочил на бархатном сиденье Вальябрига. — Этот гвардеец, который весь вечер путался у меня под ногами… А не он ли и устроил этот пожар, выручая своего покровителя? Так… позвольте подумать, ваше высокопреосвященство… В этом мире не бывает случайностей, особенно таких, которые кажутся будто нарочно придуманными… И кстати… да, кстати, судя по описанию матушки Агнес, уж слишком похож он на того разорившегося любвеобильного дона Диего. Именно острые летящие скулы, прямые брови и черные словно маслины глаза… Эта дура, которая помешана на мужчинах не меньше, чем на женщинах, тогда все время его выгораживала. Да и теперь всем рассказывает, что послушница вознеслась прямо на небеса, поскольку в самом монастыре и на много лиг вокруг не нашлось ни малейших следов или свидетельств ее бегства. Эта дура уже объявила ее святой. Но это все сказки для детей, сеньоры. Истина, истина, благодаря мне восторжествует! А впрочем, нет. Лучше воспользоваться этой истиной для того, чтобы завладеть своенравной девчонкой. Зачем разрушать всеобщие заблуждения без особой на то нужды?» — при этой мысли кардинал даже подхихикнул в кулак.
«Поначалу я еще думал, что Агнес просто водит меня за нос, не желая отдавать лакомого кусочка, а она, оказывается, продала девчонку кому побогаче. Но теперь все ясно. Итак, вот и еще одно звено цепи! — радостно подумал Вальябрига. — И — доказательство! Надо во что бы то ни стало заполучить гвардейца».
Наметив ближайшие шаги, кардинал окончательно пришел в благостное расположение духа. Теперь не надо ни кричать, ни бегать, ни суетиться. Сначала он найдет этого гвардейца и… возможно, даже наймет его себе на службу, потом вызовет мать Агнес и тайно покажет ей этого красавчика. Тогда, скорее всего, все сомнения окончательно отпадут сами собой, и станет ясно, в каком направлении раскручивать ниточку дальше. «Этот молодчик, как бы он ни был отважен и ловок, быстро запоет у меня в подвалах», — блаженно подумал кардинал.
Карета инфанта въехала во двор резиденции уже под утро, и дон Луис-Мария спустился по откидным ступеням неторопливой походкой человека, вполне довольного собой.
Годой блаженно лежал рядом со спящей, божественной, словно ангел, девочкой и взором любителя и знатока живописи разглядывал ее полускрытое будто специально картинно наброшенной простыней великолепное тело. Какое оно еще все-таки детское и в то же время неотразимо, отчетливо женское. Изящная линия полусогнутой стройной и длинной ноги, маленькая ступня с розовато-сливочной пяткой, а рука! Какие отточено изящные длинные пальцы! И смугловатое, идеално ровного овала лицо, напоминающее святую… Но какую? Ни у Мурильо, ни у Эль-Греко Мануэль никогда не видел ничего подобного. Нос не точеный, как это обычно бывает у святош и фанатичек, но и не с грубой горбинкой, как у девиц из простонародья, а — прямой, ничем не нарушающий гармонию лица. Длинные темные ресницы и пунцовые, словно лепестки розы, слегка приоткрытые губы… А волосы… густые, мягко вьющиеся, русые с едва уловимым пепельным отливом…
«А какая кожа… должно быть, южанка, — подумал Мануэль и в который уже раз вспомнил сцену в коридоре Каприччо — театра герцогини Осунской. Красная мантия и багровое лицо напыщенного зазнайки, его шурина, дона Луиса-Марии — и на контрасте белое платье и белое лицо Женевьевы, не на шутку испугавшейся вожделения этого святоши. Потом перед его мысленным взором почему-то возникла физиономия бравого коренастого гвардейца, первым прибежавшего на его зов. Черная подкова усов, бакенбарды и раздвоенный подбородок, казалось, так и кричат о волевом характере, и от всего облика веет какой-то недюжинной силой. — Должно быть, недавно появился, а то бы я уже заметил его. Надо будет забрать его…» — лениво зевая, подумал Князь мира.
Дон Мануэль наблюдал, как лучи восходящего солнца все больше и больше окрашивают нежным зеленоватым светом прозрачный шелк полога, и предавался самым блаженным размышлениям. Ах, как хороша эта невинная француженка, какую волшебную ночь подарила она ему! Он снова почувствовал себя двадцатилетним и способным на все юношей. Судьба по-прежнему к нему благосклонна…
Однако Мануэль вдруг вспомнил о том, что в другом крыле этого же дворца всю ночь его тщетно ждала другая женщина — непонятно, загадочно пленительная Пепа. Он осторожно поднялся, стараясь не потревожить счастливого сна сказочной девочки, быстро оделся и потихоньку выскользнул из комнаты.
Проходя по коридору, он снова вспомнил неподдельный испуг, охвативший бедную малышку, когда ночью он уж не помнит зачем помянул Вальябригу. Француженка почему-то вбила себе в голову, что сластолюбивый святоша непременно упрячет ее в какой-нибудь монастырь.
— Но почему ты так думаешь? — удивился Годой, целуя обнаженное, узкое, еще совсем девчоночье плечо.
— Не знаю. Мне теперь всюду мерещится монастырь, — застенчиво опустив глаза, ответила Женевьева и рассказала о том, что и из Франции она бежала, в общем-то, лишь из-за того, что ее хотели упрятать там в монастырь. — Все видели в этом мое единственное спасение.
— От соблазнов жизни? — рассмеялся Мануэль, прижимая к губам длинную атласную точеную ножку.
— Наверное. А я то знаю, что это не так. — Она подняла на него свои черные, жаркие глаза. — Одна моя подруга, с которой мы дружили с детства, ушла к бенедиктинкам, и как-то однажды я навестила ее там…
— И она порассказала тебе, что происходит в их священной обители? — с пониманием ухмыльнулся Годой.
— Да, ужасно, ужасно. Мне так жаль ее, а ничего уже не поделаешь.
— Да, ничего не поделаешь. Из монастыря, насколько мне известно, пока еще никому не удавалось вырваться. Это, пожалуй, похуже тюрьмы.
— Моя подруга именно так и сказала мне. И еще добавила, что даже в могиле ей было бы лучше… Но она истинная христианка и не может покончить с собой. И потому горячо убеждала меня соглашаться на что угодно, только никогда не идти в монастырь.
— И как же тебе удалось перебраться в Испанию?
— Я бросилась в ноги отцу и молила его придумать что-нибудь. Что угодно, только не отправлять меня в монастырь. Я готова была прятаться в погребе…
— Бедняжка, — Мануэль почувствовал к Женевьеве настоящую жалость и обнял свою прекрасную девочку. Подумать только, такое сокровище сидело бы сейчас где-нибудь в сыром французском погребе, а не таяло в его руках!
— И папа, немного подумав, вдруг сказал, что у него есть хорошие друзья в Испании…
— И послал тебя с письмом к герцогине Осунской? — поспешил блеснуть своей сообразительностью Мануэль.
— Да. Мы думали, что здесь я буду в безопасности, потому что герцогиня имеет большое влияние при дворе.
— И в этом вы с папочкой не ошиблись. Здесь ты будешь и в самом деле в полной безопасности. Только не благодаря герцогине Осунской, чье влияние при дворе вы слишком преувеличиваете, а благодаря мне. Король мой друг, и королева… — тут Мануэль на мгновение запнулся. Разумеется, малышка уже прекрасно осведомлена о его отношениях с королевой — о них даже во Франции не кричит только ленивый — но вспоминать об этом, держа в объятиях такое божественное тело!.. Впрочем, сейчас гораздо хуже было то, что он все еще пребывал в отставке, и потому в случае серьезного конфликта с церковью, тем более, с кардиналом, племянником короля, мог оказаться не в силах сделать что-нибудь, не подвергая опасности и собственную жизнь. И, словно прочитав его мысли или почувствовав это легкое замешательство, Женевьева тут же подлила масла в огонь.
— А вдруг он меня похитит, и вы не успеете ничего сделать, возлюбленный мой? — Ах, как она буквально выдохнула эти последние звуки! Какая неподдельная страсть звучала в них! Мануэль даже прикусил губы от накатившей волны желания и вновь обнял ее шелковое тело. Никто еще, даже Пепа, никогда не дарила дона Мануэля такой искренностью и такой страстью. Откуда было знать бывшему первому министру, что эта девочка мечтала о нем с детства, и что в эти минуты по-настоящему счастлива, поскольку сбылась ее самая заветная мечта.
— О, что ты! Ничего не бойся, мое сокровище. Я не допущу этого, — горячо зашептал Годой, лаская свой неожиданный подарок, в то время как мысли его бешено крутились в поисках выхода. — Пока ты поживешь здесь, тебя будут охранять мои самые доблестные гвардейцы, прислуживать — самые преданные камеристки. А я… я даже готов ради твоего спасения вновь отказаться от свободной жизни и вернуть себе пост первого министра. Потому что только в этом случае никто не посмеет тебя тронуть и пальцем. Я готов ради тебя на все, мое сокровище.
Всю эту тираду Мануэль произнес в заалевшее ушко в порыве самой настоящей страсти, ибо, обманывая вокруг всех и вся, он никогда не лгал женщинам в чувстве. Однако в тот момент он и сам даже смутно не представлял себе, как именно осуществит свои благочестивые порывы, хотя все время отставки и не переставал подспудно интриговать, дабы доказать королю и королеве свою незаменимость на столь важном посту.
Но вот теперь надо действовать и действовать быстро, поскольку этот чертов Луис-Мария не тот господин, что будет сидеть, сложа руки. Мерзавец! Разве не благодаря ему, Мануэлю, он получил титул инфанта?!