С другой стороны, ситуация в стране сейчас просто катастрофическая, и возвращаться на пост премьера именно в это время было бы совсем нежелательно…
«Хотя, постойте, постойте, сеньоры. А не напоминает ли нам эта ситуация другую, некогда уже бывшую?! — вдруг подумал Годой, уже приближаясь к покоям Пепы. — Тогда Франция тоже требовала от нас слишком многого, однако я смог с ней договориться. Попробую договориться с французами и теперь…»
Клаудиа проснулась от того, что теплый солнечный луч защекотал ее разгоряченное лицо. Мануэля не было, он, вероятно, ушел еще до рассвета — и немудрено: у него столько дел, на его плечах лежит забота обо всей Испании! Девушка обвела глазами комнату: зеленый полумрак сменился игрой изумрудных бликов. Она подошла к окну и, не стесняясь, распахнула его. В спальню ворвался сноп яркого света, и Клаудиа стояла, освещенная этим победным солнцем с ног до головы, вся переливаясь живыми красками молодого прекрасного тела. О, она не зря прожила на свете свои шестнадцать лет! И теперь, соединившись, наконец, с тем, кого любила с детства, она докажет это не только ему, но и всем, всему миру! Вместе они сделают счастливыми не только друг друга, но и всю Испанию. Мануэль умен, добр, благороден, и теперь уже не важно, что вокруг столько недоброжелателей, столько лгунов, столько завистников. Она принесет ему в дар страсть, ум, образованность, любовь к родине, с помощью ее такта, ее знания жизни и простого народа они приведут страну к процветанию, к счастью, которого Испания так заслуживает!
Полуобнаженная Клаудиа стояла у раскрытого настежь окна, даже не думая о том, что кто-то из парка внизу может ее увидеть; да если бы подобная мысль и посетила ее, то сейчас она все равно не смогла бы помешать девушке. Душа ее торжествовала первую победу и первую любовь, перед которыми весь остальной мир казался теперь ничем. И она, конечно же, даже не заметила, как некий офицер, разводивший караул у ворот дворца графини Кастильофель, поднял к окнам суровые дымчатые глаза, и при виде ее легкого золотистого тела в обрамлении тяжелых зеленых гардин бледное лицо юного офицера на мгновение исказила гримаса, а душу перехватил какой-то болезненный спазм, не позволяющий оторвать взгляда от этого волшебного зрелища.
Пестрые цесарки бродили по маленькому парку, оглашая кусты и дорожки нежными горловыми звуками. В синем небе чертили свои замысловатые фигуры десятки ласточек. Потом вдалеке в сопровождении няни и гувернера пробежал какой-то черноволосый мальчуган, еще раз сменился караул, а Клаудиа все стояла и стояла, будучи не в силах закрыть окно, и словно губка, впитывала в себя все звуки, все краски, все запахи этого первого утра своей новой жизни. Кто знает, может быть, она простояла бы так до самого возвращения Мануэля, если бы ее внимание вдруг не привлек осторожный свист внизу.
Девушка вздрогнула, очнулась и тут же запахнула на обнаженной груди легкую кружевную накидку. Свист немедленно повторился, на этот раз более требовательно. Клаудиа с опаской перегнулась через кованые перильца, ограждавшие окно снизу — и встретилась взглядом с круглыми насмешливыми глазами Хуана. Он стоял под ее окном и, как ни в чем не бывало, по своей дурной привычке, от которой его никак не мог отучить даже дон Гаспаро, грыз какую-то веточку.
— Доброе утро, — шепотом произнес он.
— Привет. Ты, что… — Лицо девушки внезапно залилось густым румянцем. — Ты стоял здесь всю ночь?
— Хорошо еще, что я, а не Педро, — ухмыльнулся Хуан. — Но успокойся, не всю. Через полчаса после того, как герцог перешагнул порог этого дворца, нас сменили гвардейцы первой роты, и я мог позволить себе выспаться. Но всю дорогу сопровождал вас сюда, разумеется, я.
— А где… Педро? — с заминкой спросила Клаудиа.
— Если учесть, что его не было в казарме, то он все еще в Аламеде. Вероятно, все еще пасет нашего красносутанного дружка.
При воспоминании об ужасных событиях последнего вечера Клаудиа прикусила губы.
— Но… теперь Мануэль не даст меня в обиду.
Хуан до хруста стиснул зубами веточку.
— Ты уповаешь на этого кердо! Ты не маленькая, Клаудита, и сама знаешь, что у нас в стране нет силы, которая могла бы остановить зеленых братьев, если уж они чего-нибудь очень захотят. А я видел, с каким лицом садился в карету его высокопреосвященство. К тому же… ты-то, может, и будешь в относительной безопасности, а наше… Ах, каррахас! — оборвал Хуан сам себя. — Словом, вот что, Клаудита. Мне наплевать на твои отношения с кердо, люби его, сколько тебе вздумается, но только счастлив твой бог, что вчера вечером и сегодня утром здесь стою я, а не Педро. Бедный малый, наверное, совсем бы тронулся умом, видя, что тут происходит. Ты сама знаешь: Педро мне больше, чем брат, и случись с ним что…
— Мне он тоже больше, чем брат! — вдруг запальчиво крикнула девушка, и слезы обиды на мгновение показались в ее блеснувших глазах. — Да что ты вообще понимаешь?!
— Успокойся, — хладнокровно ответил Хуан. — Еще не хватало, чтобы нас услышал кто-нибудь, особенно… графиня Кастильофель.
По лицу Клаудии мгновенно пробежала тень.
— Я все поняла, Хуанито. Спасибо тебе. Если Педро сможет… пусть как-нибудь… увидится со мной. — И девушка резко захлопнула тяжелые ставни.
Стараясь держаться постоянно в тени, Педро проследовал за кардиналом к парадному крыльцу и услышал как тот, садясь в карету, раздраженно крикнул кучеру: «В Ла Гранху!» «Значит, он направляется не в канцелярию, а домой, — с облегчением подумал Педро, — то есть не действовать, а пока обдумывать действия. А это дает нам некоторую передышку». Юноша хотел было расслабиться, но вдруг решил, что все-таки следует убедиться, не переменит ли кардинал Вальябрига свое намерение и не свернет ли с середины пути, где как раз есть поворот в сторону канцелярии Святой инквизиции, чтобы тут же запустить неотвратимый механизм правосудия. Здесь нужно действовать наверняка; потому что остановить зеленых посланцев гораздо сложнее, чем не допустить появления первой бумажки в этом деле.
Приученный учителем Су взвешивать каждое решение, а в случае его принятия действовать подобно молнии, Педро тут же метнулся к своему коню, и уже через несколько мгновений, проходя легкой рысью мимо стоящих у ворот гвардейцев, бросил им на ходу:
— Я должен проследить, чтобы кардинал благополучно миновал Манолерию.
Пока Педро осторожно следовал в отдалении за каретой кардинала, перед его глазами все стояла картина того, как герцог Алькудиа с хищной улыбкой на его вечном радостном лице большого ребенка обнажив свои прекрасные жемчужные зубы, прижимает к широкой груди несопротивляющееся тело Клаудии! Педро даже стонал, пытаясь отогнать от себя проклятое видение, но оно не уходило, а, наоборот, с каждой минутой, подкидывало его воспаленному воображению все новые и новые детали. То обнажившееся хрупкое плечико, то полуоткрытые, словно для поцелуя, нежные наливные губы, то властная мужская рука в кольцах, нагло касающаяся совсем еще девичьей груди под муслином платья…
«О, чертов, чертов Челестино, — едва ли не вслух проклинал священника Педро, — какой бес тянул тебя за язык рассказывать маленькой девочке все эти сказочки о золотоволосом принце! Будь ты проклят, замучен, сожжен!..» Ах, если бы Педро только знал, что его проклятие уже воплотилось в реальности, он, пожалуй, пришел бы в священный ужас и немедленно попросил прощения и у несчастного падре Челестино и у пресвятой девы дель Пилар.
Дорога с обеих сторон была обсажена жасмином, и скоро юноша почувствовал, как от пьянящего сладковатого запаха, особенно сильного ночью, у него начинает кружиться голова, в которой с назойливостью мухи гудят и бьются слова старой, слышанной им когда-то давно и уже неизвестно где, песенки:
Спустя час карета кардинала въехала на южную окраину столицы и, миновав опасный поворот, направилась не налево, к центру, а загрохотала по узким улицам в сторону Лос Оливос. Значит, кардинал действительно ехал в Ла Гранху, и пора разворачиваться.
Педро нехотя остановил коня. Возвращаться в Аламеду? Снова оказаться в том месте, где его только что пронзила такая боль? Нет, нужно немедленно заняться чем-то другим — или он сойдет с ума! Тотчас же проникнуть в резиденцию Вальябриги в Ла Гранхе? Но вряд ли кардинал предпримет какие-либо шаги среди ночи. Бросить все и мчаться в Памплону? Но нельзя уехать, не увидевшись хотя бы с Хуаном… Нет, наверное, все же придется пока просто исполнять свои обязанности сержанта королевской гвардии. Педро нехотя развернулся, но в тот же миг услышал, как на ближайшей церкви пробило четыре утра. В Аламеду он теперь не успеет, даже загнав коня. И, положась на милость божьей матери дель Пилар, Педро неспеша отправился прямо в казармы.
Пустив жеребца, знавшего дорогу, без поводьев, молодой человек в изнеможении прижался к горячей конской шее. Мир вокруг казался воющей черной бездной. Впрочем, а на что он надеялся? Разве не сам он сказал ей тогда в рассветных лучах у старой крепостной стены, что готов быть для нее кем и чем угодно? Разве уже тогда в глубине души он не знал, что никогда не станет для нее больше, чем просто другом? Но в девятнадцать лет трудно смириться с такой судьбой, и потому Педро ехал обратно почти в забытьи.
Мадрид спал последние ночные часы. Глухие тени прятались по углам узких улиц предместья и скрывали широту бульваров. То тут, то там раздавались сонные крики будочников, возвещавших спокойствие жителям Мадрида, и среди этой призрачной ночи звук копыт по булыжнику раздавался особенно громко. Педро невольно положил руку на рукоять шпаги. Окраина Мадрида, через которую он теперь проезжал, имела дурную славу. Поговаривали, что здесь уже несколько веков бродят погибшие на дуэлях мертвецы, а на самом деле простые грабители, всегда промышляющие поблизости от увеселительных заведений. «Вот где надо бы поискать эту окаянную Пресентасионату!» — мелькнуло в голове у Педро, но в тот же миг ухо его различило за поворотом улицы шум приглушенных голосов и тонкое звяканье клинков. Еще через несколько секунд донеслись и звуки борьбы, причем, обе стороны явно не хотели привлекать ничьего внимания.