— А, ну, их всех к чертям! — почему-то разозлился Педро и стал разворачивать коня, чтобы объехать темнеющий перед ним в предрассветном тумане пустырь с другой стороны, но в тот же момент поводья его коня схватила чья-то твердая рука.
— Что такое?! — крикнул юноша, вытаскивая шпагу, но властный голос ответил:
— Спокойно, молодой человек. Если вы действительно королевский гвардеец, то у вас имеется возможность делом доказать свою преданность королевскому дому. Да побыстрее, черт возьми! — в нетерпении рявкнул незнакомец и быстро потащил жеребца Педро за угол.
— Именем короля остановитесь! — властно потребовал он у кого-то в темноте.
При виде массивной лошади и блеска отливавшей в лунном свете гвардейской амуниции, две тени метнулись от лежавшей на тротуаре фигуры и мгновенно растаяли, словно поглощенные ночной тьмой.
— Вы живы, Ваше Высочество? — спросил незнакомец, подбежав к лежащему.
— Ничего, Уруэнья, в худшем случае разбита нога, — ответил хриплый молодой фальцет. — Но, согласись, это не самая высокая цена за ту ночь, что мы с тобой провели, а?
— Пускаясь в приключения, всегда рассчитываешь на риск, — невозмутимо ответил человек, названный Уруэньей, и сделал знак Педро подъехать поближе. — Уступите его высочеству лошадь, сержант. До казарм вы доберетесь, а… — он вгляделся в выбитые на кирасе цифры, — графу Аланхэ скажете… Впрочем, я сам ему все скажу.
Почти не слушая речей стоящего перед ним в черном плаще человека с резкими чертами лица по имени Уруэнья, Педро с любопытством всматривался в сидевшего на земле толстячка. Уже зарождающийся рассвет позволил ему разглядеть, что это был юноша невысокого роста, с неприятным лицом, на котором особенно выдавались широкие челюсти и черные нависающие брови. Отслужив под командованием Годоя уже почти полгода, Педро до сих пор еще не удосужился чести видеть первого инфанта королевства, дона Фердинанда, принца Астурийского[85], ибо между наследником трона и герцогом Алькудиа царила лютая ненависть. Инфант не мог простить дону Мануэлю ни прекрасной внешности, ни худородного происхождения, ни любви отца, ни постели матери. Повсюду открыто называя его «колбасником», Фердинанд где и как только можно вставлял фавориту палки в колеса и бесновался, когда дон Мануэль ловко обходил его во всем, включая даже успешность сомнительных ночных похождений по мадридским притонам. Сейчас они с герцогом Уруэнья явно возвращались после одного из таких походов и неожиданно подверглись нападению каких-то проходимцев из Лавапьес.
— Гони-ка свою клячу сюда, — пронзительно заскрипел инфант и затряс своей сплющенной у висков, словно тыква, головой, нелепо торчащей из покатых плеч. — И скажи, как тебя зовут, чтобы вознаградить, если будешь молчать, или сгноить в известном месте в противном случае.
— Сержант Педро Сьерпес, вторая рота королевской гвардии, — спокойно ответил Педро.
— А! Служишь у любимчика этой сумасшедшей Осуны, — ухмыльнулся Фердинанд желтыми, как у овцы, зубами. — Ну-ну. — С помощью Педро и Уруэньи инфант вскарабкался на лошадь и похлопал сержанта по плечу своей тяжеловесной рукой с короткими приплюснутыми пальцами. — Дай-ка ему денег, Уруэнья, ведь если бы он не подвернулся нам в такой час…
Герцог небрежно бросил Педро кожаный кошелек и, не оборачиваясь больше, взял жеребца под уздцы.
Как ни коротка была эта ночная остановка, Педро понял, что теперь до казарм ему придется бежать бегом.
— Где сержант Мартин? — первым делом строго спросил он у дежурного солдата.
— Отбыл с эскортом его светлости.
— Куда? — с обрывающимся сердцем и уже предчувствуя ответ, все-таки уточнил Педро.
— Во дворец графини Кастильофель, — последовал ответ. «К Пепе!..» — от удивления едва не крикнул вслух Педро, но промолчал. А дежурный добавил: — Сержант Сьерпес, вам велели зайти к нему, как только вы появитесь, их светлость граф Аланхэ.
Педро решил воспользоваться подарком судьбы и все свалить на этого уродца принца Астурийского, а потому доложил командиру о том, что покинул караул не по своей воле и что люди, воспользовавшиеся его услугами и забравшие его коня, обещали сами известить его светлость об этом.
— А я что, пустое место!? Прежде чем выполнять чье-либо приказание, вы, сержант, обязаны были доложить об этом своему непосредственному командиру.
— У меня не было времени обратиться лично к Вам и… Мне было категорически запрещено кому либо говорить хотя бы слово, — не слишком, но все же соврал Педро.
— Посмотрим, идите, сержант. Пока вы свободны.
Педро вышел. Он не очень расстроился по поводу недоверчивого взгляда графа Аланхэ, с которым тот отпустил его. Юноше теперь было не до службы. Из расспросов товарищей он узнал, что Хуан было вернулся ночью в казарму, но утром за ним неожиданно прислал лично дон Мануэль, и бедному сержанту пришлось даже отказаться от дня отдыха после смены. «Ну, что ж, Хуан там, значит, можно быть спокойным…» — попытался утешить он сам себя. Теперь оставалось только ждать, и Педро, привыкший спать где и когда угодно, бросился на постель, чтобы забыться тяжелым беспокойным сном.
Но проспал он не более нескольких часов, ибо был разбужен караульным, который толкал его с выпученными от усердия и удивления глазами.
— Вставайте, слышите, сержант, вставайте! Ваш взвод требует сам граф и… и… с ним сам кардинал! — едва ли не испуганным шепотом выдохнул солдат.
При последних словах с Педро мгновенно слетели последние остатки сна. «Неужели Аланхэ вызвал самого кардинала и тот сейчас перед всеми заявит, что вовсе не просил его ни о чем, и что вообще не видел никакого провожатого», — в ужасе подумал он. Только гауптвахты ему сейчас и не хватало! В три минуты Педро собрал взвод, к счастью, оказавшийся в казарме полностью и, как положено, выстроил его на плацу.
Из офицерских апартаментов, расположенных на втором этаже и имевших выходом на плац полукруглую парадную двухмаршевую лестницу, вышли двое: стройный весь словно выточеный из единого куска кости капитан второй роты граф Аланхэ и тоже стройный, но более высокий и какой-то несколько рыхлый в своей алой мантии кардинал де Вальябрига. Они шли, о чем-то беседуя, но лицо Аланхэ, и без того надменное, окончательно превратилось в каменную маску, в то время как подвижная физиономия его высокопреосвященства казалась даже несколько заискивающей. Педро боялся, что сейчас исполнится самое худшее его предположение, тем более, что понять причину появления в гвардейских казармах новоиспеченного инфанта Испании никак не мог.
— Прошу вас, Ваше Высокопреосвященство, — граф Аланхэ сделал плавный жест точеной рукой, — вот молодцы, которые несли караул вчера вечером в Аламеде. Надеюсь, среди них вы обнаружите того храброго гвардейца, который помог вам спасти от уничтожения прекрасный театр герцогини…
Небольшие глаза Вальябриги, быстро пробежав по ряду рослых гвардейцев, безошибочно остановились на Педро. Переведя взгляд на гриву великолепных смоляных волос юноши, кардинал холодно произнес, ткнув в его сторону выхоленным белым и длинным пальцем:
— Вот этот, граф. Именно он своими смелыми действиями не позволил пожару разгореться. Я еще ночью пытался узнать его имя у герцогини, но она сказала, что гвардия — не ее ведомство.
«А вот и врешь, голубчик! — с удивлением подумал Педро, не понимая, зачем потребовалась кардиналу такая ложь. — Все видели, как ты немедленно укатил восвояси, даже не заглянув во дворец».
— Я рад, что мои подчиненные с успехом выполняют свой долг, — сухо заметил Аланхэ.
— Так вы позволите, граф, немедленно взять его с собой, дабы наградить по достоинству? А, честно говоря, я и вообще просил бы вас уступить этого молодца мне в качестве… ну, скажем, личного телохранителя. Такую расторопность в наши дни встретишь нечасто.
Дон Гарсия лениво тряхнул кружевной манжетой.
— Ваше Высокопреосвященство, считаю своим долгом напомнить вам, что гвардия — не рынок, где можно купить подходящий товар. Мои солдаты находятся на службе его католического величества Карлоса Четвертого.
— Скажите лучше, этой скотины, моего зятя, — буркнул в сторону Вальябрига, но, снова обращаясь к капитану, любезно улыбнулся. — Однако награды должны находить своих героев, не так ли?
— Согласен, — холодно ответил граф. — Но прежде сержант Сьерпес проверит лошадей, проведет занятие с новобранцами и дождется, пока с дежурства вернется третий взвод. Кроме того, завтра состоится заседание Совета Кастилии, где наличие моей роты полагается по традиции, а третьего дня будет бал в Эскориале, на охрану которого полагается никак не менее трех рот…
— Так на какое время могу я рассчитывать, граф?
— Я доложу вышестоящему началсьтву и если… — тут Аланхэ сделал многозначительную паузу, после которой спокойно закончил: — Не раньше пятницы, Ваше Высокопреосвященство, не раньше пятницы. — И, кивком отпустив взвод, повел кардинала к воротам, куда уже подъехала золоченая карета инфанта.
Дон Гарсия терпеть не мог священнослужителей, а дон Луис-Мария еще и оскорблял его тонкий вкус своей неумеренной роскошью.
Впрочем, кардинал остался вполне доволен. До пятницы он сумеет не только как следует подготовить ловушку, но и успеет доставить в Мадрид мать Агнес.
Педро также был весьма доволен этим исходом; кардинал сам зовет его к себе на службу, какая удача! Значит, до пятницы он, скорее всего, ничего не предпримет, а я успею за эти дни встретиться с Хуаном, узнать что-нибудь о Клаудите и обсудить с ним сложившееся положение.
Однако Хуана он ждал напрасно, ибо третий взвод вернулся в казармы Сан-Блас без командира и еще двух рядовых. Как выяснилось, ближе к закату их снял с поста во дворце графини Кастильофель и забрал с собой сам герцог Алькудиа.
Глава вторая. Прелесть открытых окон
Когда Клаудиа наконец была возвращена Хуаном к реальности и отошла от окна, часы на камине пропели одиннадцать. Часы были прелестны и еще прелестней оказались наполнявшие комнату милые безделушки. Весь этот долгий, воистину бесконечный день начала своего полного и безоговорочного счастья Клаудиа так и провела в тех покоях, где оставил ее дон Мануэль. Она даже почти не прикоснулась к еде, которую несколько раз приносили горничные. О какой еде говорить, когда свершилось самое тайное, самое заветное ее желание! Как права была Гедета, столько раз рассказывавшая ей о предсказании повитухи! И вот — шесть лет несчастий и затворничества закончились полным победным счастьем свободы и любви.