Наступила небольшая пауза, во время которой оба стояли, растерянно разглядывая друг друга. Затем Мануэль взорвался настоящей вулканической страстью, которой не испытывал уже лет десять, и, подхватив на руки эту маленькую хрупкую девочку, в диком вальсе закружился с ней по комнате.
— О, моя восхитительная повелительница… властительница… королева…
В середине июля двор обычно переезжал в Сан-Ильдефонсо, чтобы самые жаркие месяцы года провести в прохладе, и на следующее утро, с сожалением оторвавшись от своего божественного цветка, Мануэль отправился в эту летнюю королевскую резиденцию. Трясясь в экипаже по страшной августовской жаре, он в который уже раз обдумывал сложившуюся политическую ситуацию.
Проклятые неугомонные французы опять требовали, чтобы Испания, согласно заключенному им же самим договору, вела теперь непопулярную войну против Англии. Уркихо и Кабальеро всеми правдами и неправдами оттягивали выполнение союзнических обязательств, не решаясь ни открыто разорвать их, ни открыто высказаться в их поддержку. Но долго такая политика уклонения продолжаться не могла, и вот как раз теперь наступал тот самый момент, когда следовало принять какое-либо окончательное решение — в противном случае Франция будет вновь грозить Испании войной. Таким образом, жестким ультиматумом Франции королевство было опять поставлено на грань катастрофы.
Дело заключалось еще и в том, что английский флот использовал португальские гавани в качестве опорных пунктов для ведения боевых действий против Франции. И теперь Франция предлагала совместными усилиями — а на самом деле прежде всего силами одной лишь Испании — принудить Португалию к закрытию своих гаваней для англичан. Правда, пока французский посол в Испании гражданин Трюге с нудной логичностью втолковывал представителям Карлоса Четвертого, что в случае несогласия Португалии Испания обязана добиться закрытия гаваней вооруженной силой, дон Уркихо еще умудрялся не давать ему никаких обещаний.
Конечно, эта небольшая, находящаяся прямо под боком, дружественная страна в военном отношении не представляла для Испании проблемы: испанская армия могла завоевать ее без особых трудов. Однако португальский принц-регент являлся зятем их католических величеств, и Карлос с Марией Луизой, естественно, совсем не хотели воевать с собственной дочерью.
Но именно на этом и решил сыграть Мануэль, рассчитывая своим предложением не только разрешить щекотливую ситуацию, но и вернуть себе пост премьер-министра. Как именно ему удастся все это устроить, Годой пока еще не совсем понимал и сам, и потому не спешил рисковать и являться первым делом, после едва ли не двухлетнего перерыва, пред светлые очи своей бывшей покровительницы Марии Луизы. Мануэлю было прекрасно известно, что на посту любовника ненасытной дамы все последнее время его заменял молодой гвардейский лейтенант Фернандо Мальо. Однако этот малый был, по мнению бывшего премьер-министра, глуп и невоспитан, а потому не мог служить для него препятствием. Гораздо более сильным препятствием являлся дон Мариано Луис де Уркихо, занимавший его бывший пост.
Уркихо, несмотря на козни и противодействия недалекого министра юстиции Кабальеро и вопреки всем ожиданиям Мануэля, смог добиться значительных успехов не только во внутренней, но даже и во внешней политике. Ему удалось в значительной мере освободить испанскую церковь от влияния Рима, благодаря чему в казну потекли немалые деньги, до тех пор уходившие прямиком к Папе. Удалось нынешнему премьер-министру еще больше ослабить и испанскую инквизицию. Но главное, что особенно нравилось королеве, Уркихо не шел ни на какие уступки Франции, упорно повышая и укрепляя авторитет испанской монархии. Теперь же его политика зашла в тупик и грозила разразиться опасной для Испании войной. В этом Мануэль был вполне согласен с Женевьевой.
Он воистину мог считать себя баловнем судьбы. Именно теперь, когда ему так настоятельно потребовалось вновь вернуть себе пост премьера, внешнеполитическая ситуация резко изменилась. Неожиданно вернувшийся из своего египетского похода Бонапарт объявил себя Первым консулом, и горячему корсиканцу сразу же не понравилось, как идут переговоры с Испанией. Он отозвал Трюге и назначил на его место своего брата. Именно поэтому, прежде чем пойти на прием к королеве, Годой решил сначала нанести неофициальный визит Люсьену Бонапарту.
В здании французского посольства, укромно расположившегося среди буйного парка, Люсьен встретил его со всей французской любезностью, и после кратких приветствий они уселись в стоящие рядом кресла, сразу же приступив к делу.
— Я знаю, требования вашего молодого государства тверды и непреклонны, — без лишних слов начал дон Мануэль. — Однако успешная политика двух соседних государств в отношениях друг с другом может строиться только на взаимном интересе. Я надеюсь, вы не хуже меня понимаете это, дорогой гражданин Бонапарт? Это же азбука любых человеческих отношений.
— Разумеется, герцог, — щеголяя простым названием титула вместо «вашей светлости», — ответил худой и подвижный Люсьен. — Мы с братом меньше всего склонны только диктовать свою силу всем и всюду. На самом деле везде, где только возможно, мы стараемся прийти к полюбовному решению. Но ведь вам, я думаю, тоже хорошо известно, дорогой дон Мануэль, — переходя уже на совсем фамильярную форму обращения и улыбаясь только глазами, продолжил посол, — насколько все в Европе настроены против нас? Многие не желают с нами даже разговаривать.
— О, да. Прекрасно вас понимаю, дорогой Люсьен, — сразу же подхватил фамильярный тон Годой. — Эти предрассудки относительно истинных и неистинных форм государственного правления ужасно мешают течению прогресса.
— Прекрасно, прекрасно, я вижу, вы вполне прогрессивный человек, и с вами можно иметь дело, — радостно откликнулся французский посол. — Мы, например, и вообще считаем, что истинно прогрессивное управление любым государством категорически не должно зависеть от того, как называется его верховный владыка — король, император, царь или президент. Поэтому мы назвали брата просто условно Первым консулом. Все дело в правильном настроении умов и в разумной организации институтов управления.
— Прекрасно сказано, дорогой Люсьен. Надеюсь, мы с вами всегда будем без особого труда понимать друг друга.
— Тоже вполне на это надеюсь и с этого момента не отступлюсь от первого и главного своего требования — вести переговоры о взаимоотношениях между нашими государствами только с вами, дорогой дон Мануэль.
— Весьма признателен вам за это, мсье Люсьен, — с почтительным поклоном сказал Годой, в самом деле очень довольный подобным развитием событий. Затем они в нескольких словах обсудили все возможные на первое время ходы и выгоды, и только после этого Мануэль, уже окончательно ободренный в своих намерениях, рискнул попросить аудиенции у ее католического величества королевы по чисто политическому вопросу.
Маия Луиза не заставила себя долго ждать и приняла его сразу же. Она с откровенным любопытством разглядывала бывшего любимца, с которым была неразлучна целых десять лет. Двухлетний отдых от государственных и постельных забот пошел этому красавцу только на пользу, чего никак нельзя было сказать о самой королеве. Молодой и необразованный Фернандо, этот новый пылкий гвардеец, своей очевидной глупостью и плоскими армейскими шутками постоянно вызывал у королевы даже не столько раздражение, сколько постоянное сожаление об утраченном любимце, утонченном, прекрасно воспитанном и образованном доне Мануэле. А самое главное, что юный заместитель прежнего фаворита не приносил королеве достаточного удовлетворения, совершенно не понимая ее, в сущности, тонкой и в то же время жаждущей сильных страстей натуры. И несчастной Марии Луизе в эти долгие два года пришлось участить свои посещения Маравильес и Лавапьес, спасаясь под прикрытием густой вуали. Однако кто в этой стране не узнал бы ее походку за целую лигу?! Мария Луиза тоже прекрасно понимала, что простые и недалекие мачо из бедных кварталов не настолько глупы, чтобы не суметь сделать вид, будто не знают, с кем именно имеют дело. Однако даже при всем понимании ситуации она не могла отказаться от этой рискованной игры.
И вот теперь перед ней опять стоял ее чико, ее Мануэлито, стоял все такой же утонченный и красивый, и, пожалуй, еще более соблазнительный. И опять только от нее одной зависело, вернуть его или оттолкнуть снова. Ей ужасно льстило, что он все-таки пришел сам, и она уже чувствовала, что как бы ни ценен был новый премьер Уркихо, она без колебаний заменит его Мануэлем, лишь бы только прекрасный начальник королевской гвардии вновь согласился быть ее любовником. Ее тело, словно притягиваемое магнитом, помимо разума и воли, само рвалось к этому цветущему самцу с красивыми сильными бедрами и рельефными, эффектно подчеркнутыми белыми чулками икрами.
И все-таки королева не спешила. С легкой торжествующей улыбкой слушала она, как хитроумный изворотливый пройдоха рассказывает ей о тупике, в который зашла государственная политика Испании. Слушала, как он перечислял внутриполитические и внешнеполитические ошибки нынешнего правительства — и прощала наборы дежурных пустых фраз, прекрасно понимая, что за ними стоит не что иное, как одно лишь желание вернуть себе прежний пост. Королева слушала и, быть может, впервые за последние годы никуда не спешила. Она внимала и ждала, гадая, каким же именно образом даст он ей понять, что готов забыть все обиды и восстановить их прежнюю дружбу.
— Я мог бы и дальше спокойно отдыхать в своих прекрасных поместьях, наслаждаясь дарованной Вами милостью, но чувство горечи за свою страну… — с бесстрастным лицом вещал Мануэль, а королева все ждала, когда же он бросит, наконец, болтать весь этот нелепый вздор и скажет откровенно и просто: «Возьми меня снова к себе, моя муча. Давай опять будем жить, как прежде, в любви и согласии». Но Годой, казалось, и впрямь был одержим одной только заботой о благополучии королевства. — Я, Ваше Величество, в который уже раз готов, в случае наделения меня соответствующими полномочиями, вывести королевство из тупика и поднять его на новый уровень жизни, полностью соответствующий нашему веку.