Годой, постоянно стремившийся избежать неловкости выбора меж трех дам, с удовольствием присоединился к Альбе, предоставив своему шурину полную возможность ухаживать за любимой сестрой. Однако, делая вид, что весьма заинтересован идеями и планами хозяйки относительно отделки будущего дворца, он постоянно поглядывал на двух остальных своих дам. Герцоги Осунские следовали за Альбой, механически поддерживая на лицах светское выражение заинтересованности. Однако Мария Хосефа, уже достаточно убедившаяся в том, что ее давняя соперница теперь не столь румяна и хороша, как в былые годы, тоже искоса наблюдала за Женевьевой.
Фердинанд же и вообще вряд ли пошел бы на эту импровизированную экскурсию, если бы здесь не было Клаудии, к его невероятной досаде оказавшейся в паре с Пепой Тудо. Он очень надеялся как-нибудь избавить девушку от столь унизительного соседства и потому постоянно держался неподалеку. Ему даже в голову не могло прийти, что Клаудиа, как ни влекло ее подальше от опасной соперницы, схватилась за нее, как за соломинку, лишь бы ни в коем случае не оказаться ни в какой другой в паре, тем более с вызывавшим в ней истинное физическое отвращение принцем Астурийским.
— И давно вы в Испании, мадмуазель? — с подчеркнутой любезностью тихо спросила Пепа у Женевьевы.
— Нет, Ваша Светлость. Я вообще еще живу на свете так мало, что для меня все недавно, — в тон ей ответила Клаудиа, несмотря ни на что, искренне наслаждаясь своим первым по-настоящему высокосветским вечером.
— Вы о чем-то хотели поговорить со мной? — все с той же улыбкой продолжила Пепа, вдруг взяв девушку под локоть и увлекая ее в боковой пустынный коридорчик, где на полу еще видны были потеки краски.
Фердинанд был вынужден с досадой проследовать за остальной компанией. Однако, пройдя несколько шагов, он сделал вид, что заинтересовался одним из недоделанных картушей в форме раковины, и остановился недалеко от угла, за который свернули уединившиеся дамы. Тупо уставившись в стену, но, изображая на лице восторженную оценку знатока, он весь превратился в слух.
— О, вы так любезны, графиня, — донесся до него звонкий голос Женевьевы, от которого у принца по телу пробежала нервная дрожь. — Я еще совсем неопытна в светских делах и потому просто хотела предложить вам свою дружбу.
— Да, я вижу, что вы и в самом деле еще очень неопытны, — пропела Пепа, явно собираясь с мыслями, и горя желанием преподать этой девочке первый урок.
Фердинанд даже побагровел: как эта вчерашняя маха смеет таким пренебрежительным тоном разговаривать с дворянкой, француженкой, дочерью министра?! Он качнулся в сторону коридора, но тут, судя по шуршанию юбок и затихающим голосам, стало ясно, что от него удаляются не только гости, продолжающие экскурсию, но и обе интересующие его особы. Принца окончательно разобрала досада: догонять Альбу ему не хотелось, а шпионить за Пепой и Женевьевой, не зная расположения комнат и коридоров, он все же не решился.
Педро и Хуан сидели на сваленных на полу свежеоструганных досках, из-за колонн наблюдая постепенно затухающее оживление двора. Со стороны можно было подумать, что здесь в ничего не значащем пустом разговоре коротают время два давно надоевших друг другу приятеля, ибо правило никогда не привлекать к себе особого внимания было выучено ими отлично.
— Ну, вот, таким образом я в очередной раз превратился в другого человека, и зовут меня ныне Санчо Арандано, — улыбаясь, закончил Педро рассказ о своих последних злоключениях.
— Хорошее имя, старина, — задумчиво ответил Хуан и уже в который раз нервно огляделся в поисках какой-нибудь веточки. Не найдя ее, он шпагой спокойно отщепил от стоящей у стены доски длинную лучинку и прикусил ее белыми зубами.
— Для такого дела взял бы у меня наваху, что ли, — улыбнулся Педро и, сев поудобнее, внимательно выслушал историю о том, как Хуан, сопровождая Годоя и Клаудиу во время апельсиновой войны, сначала оказался в Бадахосе, потом в Португалии, потом опять в Бадахосе и, наконец, снова вернулся в Мадрид.
— И напоследок вот что, старина: все это время я видел только одно — Клаудита по-настоящему счастлива, — закончил он. — Извини, если сможешь.
— Увы, я знаю. Сам сегодня видел, как она шла с ним под руку… Такого света в ее лице я не видел еще никогда. Даже тогда, когда вытащил ее из этого склепа… В сущности, она ведь совсем еще ребенок, и неизвестно, что ждет ее впереди. Ах, Хуан, все последнее время меня утешало лишь одно — сознание, что ты постоянно с ней рядом.
— Да уж, старина. Не знаю, чего там она напела этому кердо, однако он чрезвычайно мне доверяет и всегда бесконечно любезен. — Хуан выразительно посмотрел на свой лейтенантский шарф. — Кстати, когда ты в последний раз писал в Памплону? Или отсутствие письменного стола и…
— Обижаешь, дружище. У меня, между прочим, приличные апартаменты. Как раз неподалеку от кордегардии загуанете[101], благодаря чему я в курсе всех передвижений королевских особ. Я отправляю отчет каждый месяц, день в день.
— Не хотел обидеть тебя, старина. Просто все это время мы с Женевьевой очень за тебя беспокоились, потому что твоих следов нигде не мог отыскать даже Мануэль. А с обратной почтой о тебе не было ни намека.
— Точно так же, как о тебе и о ней, хотя Женевьева, я думаю, тоже не пропустила ни одного курьера. Это ведь главное правило: никто ни слова не говорит о других.
— Ага, смотри-ка! — Хуан встал, спрятавшись за колонну. — Похоже, нашей девочке теперь станет полегче дышать в этом вертепе, кардинал изволит увозить свою сестру.
«Нашей девочке»! Сердце Педро горестно заныло. О, чтобы он не отдал, чтобы услышать хотя бы из уст Хуана «твоей»!
Он тоже поднялся и прильнул к колонне, откуда было хорошо видно внутреннее крыльцо дворца, и увидел, как графиня Чинчон медленно спускается со ступеней в сопровождении кардинала. Даже издалека было заметно, что она не в себе.
— Бедняжка, да она в полуобмороке! Видно, там действительно жарко, — озабоченно заметил Педро. — Как-то там наша Женевьева?
— Я уже сказал тебе, что теперь ей будет полегче, — хладнокровно отозвался Хуан, не любивший ничего повторять дважды и считавшей это непростительной потерей времени.
Однако на этот раз непогрешимый воин ошибся. Кардинал, против всяких ожиданий, не доставил Клаудии никаких неприятностей — скорее наоборот, ей было любопытно не только посмотреть на него, но и послушать, о чем он говорит. И внимательное наблюдение ясно дало ей понять, что Вальябрига по-прежнему влюблен в нее со всем пылом человека, не привыкшего к отказам, а посему, стоит только правильно повести себя, как он превратится из лютого врага в самого преданного друга. А главное, будучи кардиналом и архиепископом Толедским, то есть фактически первым церковным чином Испании, он не может претендовать на официальное бракосочетание. Предложить же просто любовную связь знатной иностранке, дочери французского министра он не осмелится. Бедная девочка в ослеплении своего чувства к Годою и, не сомневаясь в его ответной любви, совершенно не подумала о том, в каком качестве была приведена на этот вечер, а потому наивно полагала, что могла бы ограничиться в этом направлении всего лишь простым флиртом.
В этом смысле ее гораздо больше беспокоил принц Астурийский. Он являлся наследником престола и не привык ограничивать себя ни в чем, особенно в том, что касалось женщин. К тому же, он вызывал у нее такое отвращение, что Клаудиа чрезвычайно боялась не только его возможной настойчивости, но даже простых знаков внимания с его стороны. И все же даже не принца более всего опасалась сейчас Клаудиа. Гораздо сильнее расстраивало и портило очарование ее первого светского раута присутствие Пепы Тудо. Несмотря на то, что внутренне девушка была уже готова к подобной встрече, ей не стало от этого легче. Заранее придумав, как вести себя с этой дамой в случае их неожиданного столкновения, Клаудиа сразу же перешла в наступление, стремясь обезоружить самую опасную свою соперницу полным признанием ее превосходства. Однако она не учла ни низкого происхождения Пепы, ни ее тайной ненависти, которую вообще трудно себе представить девушке, переживающей свой первый настоящий роман. Пепа действительно любила своего хабладора, давно научившись закрывать глаза не только на его связь с королевой, которую вообще считала едва ли не государственным долгом, но и на его дежурные влюбленности. Но связь с молоденькой девочкой, тем более, почти годящейся ей в дочери, очень насторожила ее. Может быть, своим косным, но восприимчивым умом крестьянки она даже поняла, что Мануэль изменился в общении с этой девочкой — и изменился в лучшую сторону. И это не просто не понравилось Пепе, а испугало ее, и потому она решила никоим образом не церемониться с наглой, неизвестно откуда появившейся девчонкой, и после нескольких дежурных любезностей откровенно заявила, как заявляла когда-то своим товаркам в Кастуэре под Бадахосом:
— Знаешь что, моя милая, я тебе вот что скажу: ты особо не обольщайся. Так просто я тебе Мануэля не отдам. Ты пока еще слишком мала, чтобы тягаться со мной. Так что мой тебе добрый совет: пока еще не поздно, найди-ка себе при дворе кого-нибудь другого. Что далеко ходить: вон, хотя бы принца Фердинанда, — с усмешкой добавила она. — Он так на тебя смотрит, что долго трудиться не придется.
— Ах, графиня, спасибо за откровенность, — с легким вздохом ответила Клаудиа. — Только вы гораздо опытнее меня, а потому и принца Астурийского вам соблазнить гораздо легче. Стоит вам только поманить его пальчиком, как он тут же упадет к вашим ногам.
— А ты останешься с Мануэлем? — рассмеялась Пепа. — Ну, уж нет, милая. Я лучше расскажу ему, что ты и в самом деле беглая монашка, которая скрывается здесь под чужим именем, и он сразу же перепугается и прогонит тебя вон.
— Но с какой это стати вы вдруг поверили в эту нелепицу? — простодушно спросила Клаудиа.