— Надо быть полной дурой, чтобы не понять того, что сказал сегодня за столом кардинал. Только такие простачки, как мой Мануэлито, наивны, словно дети, и не видят того, что творится у них под носом.
— Пожалуй, вы опять правы, графиня. Он действительно чересчур наивен. И потому, если вы сочините про меня такую прелестную сказку, то и я расскажу ему не хуже, а, может быть, даже гораздо интересней. Я скажу ему, что вы оболгали меня из боязни.
— Из боязни? — удивилась Пепа, искренне расхохотавшись, и ее звонкий хохот эхом пронесся по пустым необжитым залам Буэнависты. — Ты что, и в самом деле думаешь, что я тебя боюсь, крошка?
— О, что вы, графиня! Зачем вам меня бояться, когда я только что и совершенно искренне предложила вам свою дружбу. Но если вы начнете говорить ему про меня всякий вздор, то я расстроюсь и с горя могу случайно попросить дона Мануэля повнимательнее посмотреть в глаза его любимого сына.
Пепа даже задохнулась от неожиданности, и на мгновение зеленоватая бледность превратила ее красивое лицо в жуткую маску. Но еще больший ужас охватил ее, когда она взглянула в огромные горящие глаза этой странной девочки, до боли знакомые, но не покорные и ласковые, а спокойно разглядывающие ее в сознании своей полной безнаказанности. Пепа почувствовала, что теряет сознание, но железное здоровье и долгая привычка держать себя в руках взяли верх, графиня Кастильофель резко взмахнула веером перед самым носом соперницы и надменно улыбнулась. Однако ее мгновенного замешательства оказалось вполне достаточно, чтобы Клаудии стало ясно: она попала в цель.
— Какие дикие мысли посещают эту взбалмошную головку! — Почти кокетливо произнесла Пепа, быстро играя веером и продолжая лихорадочно думать: «Неужели девчонка знакома с той ведьмой? Нет, глупости, этого не может быть. Кто еще? Старикашка давно отправился в мир иной… Тот парень? Кстати, где он? Его давно не видно у Мануэля… Ладно, об этом я еще успею подумать на досуге, а пока придется быть с ней поосторожнее. С этими ведьмами шутки плохи. Недаром даже Вальябрига сегодня так злился. Если уж он перед ней бессилен…»
— Но вам же пришло в голову нечто подобное, а я по сравнению с вами — неопытное дитя.
— Ладно, милая. Наш Мануэль в самом деле настолько мнителен, что легко верит и в более несусветный вздор. А потому — давай пока останемся друзьями. Пока. А дальше… поживем, увидим, кто будет прав, и что кому достанется.
Затем, склонившись друг перед другом в почтительном полупоклоне, обе женщины на какое-то время растерянно замерли, не зная, куда идти. Они оказались в пустом зале, белизну которого особенно подчеркивали быстро наползающие сумерки. Вокруг стояла неправдоподобная тишина, и обеих вдруг охватило мимолетное, но чрезвычайно сильное ощущение того, что этот недостроенный дворец уже полон каких-то темных тайн, к которым они только что добавили свою — и что место это дурное. Пепа и Клаудиа невольно переглянулись, проверяя свои ощущения, и почти бегом пустились в разные стороны, уже не задумываясь о дороге. Графиня Кастильофель, испуганная и раздраженная сверх всякой меры, быстро вышла на улицу через какой-то боковой выход и немедленно отправилась к себе, а Клаудиа стала разыскивать остальных гостей. Торжество переполняло ее. Это была ее первая настоящая победа. Девушка кружила по хитросплетениям то богато отделанных, то совершенно пустых комнат, и мысли ее кружились вместе с ней. Неужели ей удалось справиться с самой страшной своей соперницей? Клаудиа знала, что королеву Мануэль не любил никогда, а вот с Пепой его связывало слишком многое, не говоря уже о продолжительности их знакомства и общем ребенке. Значит, все же не общем… Но Мануэль обожает малыша, в этом Клаудиа с радостью убеждалась не раз, когда порой они все втроем устраивали в покоях премьера веселую возню. Но кто же мог быть его отцом? В том, что Пепа по-прежнему любила своего Мануэля, Клаудии сомневаться не приходилось. Но тогда кто? И каким образом?
В здании стало совсем темно. Девушка подошла к окну, за которым струился желтоватый свет фонарей, и выглянула наружу. Под ней расстилался курдонер, в связи с разъездом гостей уже изрядно опустевший. Теперь там оставалась в карауле лишь королевская гвардия. И, глядя на парадные белые мундиры гвардейцев, Клаудиа вдруг с пронзительной тоской вспомнила Педро. Стыд бросился ей в лицо: за это время она ни разу, ни разу не вспомнила о нем, о том, благодаря упорству, ловкости и любви которого она стояла сейчас в этом прекрасном дворце. Педро! Вот кто мог бы узнать все! И снова щеки ее залил румянец — неужели она вспоминает о нем только тогда, когда ей что-нибудь нужно?!
Торжество ее сразу увяло. Клаудиа стиснула губы, провела рукой по лицу, словно заставляя себя прогнать недавнее ликование и, собравшись с духом, быстро проследовала в уже знакомые залы. Но там тоже оказалось пустынно и тихо. И тут, пройдя еще немного, она неожиданно наткнулась в маленькой малиновой гостиной на одиноко скучающего принца Астурийского.
— Вы изволили секретничать слишком долго, мадмуазель — все уже разъехались, — с улыбкой и легким полупоклоном сообщил он.
— И герцогиня Осуна?
— Да, мадмуазель, — все с той же сладкой улыбкой ответил Фердинанд. — Прощаясь с герцогиней Альбой, она чрезвычайно благодарила ее за вечер, и, в частности, за то, что имела счастье увидеть вас в добром здравии и полном благополучии. А на прощание попросила и впредь выказывать вам самое дружеское расположение и заботу.
— А…
— Вы хотите спросить, мадмуазель, где дон Мануэль? — Принц поднялся и, подойдя почти вплотную к Клаудии, взял ее руку и прижался к ней губами. Девушка, не смея отнять руки, стояла, едва дыша и стараясь не смотреть на напомаженный черный затылок. Губы принца, казалось, прожигали тонкую лайку перчатки. Наконец он оторвался, но руки ее так и не выпустил. — Герцогиня Альба, как всегда, весьма своеобразно восприняла просьбу герцогини Осуны позаботиться о вас. — Принц Астурийский опять сделал большую паузу и нехорошо улыбнулся, показав желтые лошадиные зубы, после чего сладострастно продолжил: — Она затащила вашего покровителя к себе в постель. Они наслаждаются там, в недоделанном алькове. И Альба, без сомнения, внушает нашему премьер-министру, чтобы он поосторожнее вел себя с беглыми монашками.
Клаудиа заставила себя не покраснеть, не побледнеть и даже не прикусить губу. Проклятый дворец! Предчувствие не обмануло ее…
— И даже вы, Ваше Высочество, поверили в этот вздор, — спокойно сказала она, изо всех сил стараясь не улыбаться. Клаудиа всегда была примерной ученицей и потому теперь твердо держалась однажды выученного урока — ни в коем случае не улыбаться тому, кого не желаешь покорить.
Как-то раз дон Гаспаро отвел ее в сторону и очень серьезно спросил:
— А знаете ли вы о том, что необычайно, божественно красивы?
— Да, мне что-то говорили об этом, — растерявшись, ответила она тогда.
— Я вижу, вы не совсем меня поняли, — продолжил дон Гаспаро. — Вы необычайно красивы, то есть ваша красота практически безупречна, и это — страшно.
— Но почему? — растерялась девушка еще больше.
— Я думаю, вы поймете это со временем и сами. Пока же примите один добрый совет. Старайтесь как можно меньше улыбаться… мужчинам. Ибо улыбка является поощрением. — Затем, несколько мгновений молча разглядывавший Клаудиу герцог, добавил: — Мария Стюарт была не столь красива как вы, но погубила своей улыбкой многих…
Воспоминание о доне Гаспаро придало девушке сил. «Только не улыбаться, не плакать и не делать никаких экстраординарных жестов», — подумала она. Ее теперь может спасти одно безразличие.
— Бросьте, мадмуазель, это не вздор. Мой кузен Вальябрига высказался достаточно ясно. Но этот жеребец явно влюблен в вас и потому пока не спускает с цепи свою свору. Что ж… я его понимаю: в вас и в самом деле нельзя не влюбиться. Но вы не бойтесь, божественная Женевьева, кажется, я верно запомнил ваше имя? Я вас не выдам, даже несмотря на то, что все и так уже знают — вы и есть та самая беглая сестра Анна. — И, вдруг не выдержав серьезности тона, принц Астурийский по-мальчишески хихикнул: — Святая.
— Как вы любезны, Ваше Высочество. Я просто очарована вашей галантностью. Несомненно, вы отлично танцуете, а я так мечтала потанцевать в этот вечер. Давайте же поможем моему маленькому горю.
— Эй, музыканты! — сразу же оживился Фердинанд и за руку, которую так до сих пор и не выпускал, вывел Клаудиу прямо на середину смежного с гостиной пустого зала, который, по словам Альбы, намеревался расписать Гойя.
Откуда ни возьмись в зале и впрямь появились музыканты, и ночную пустоту дворца наполнили звуки менуэта. Как ни странно Фердинанд действительно хорошо танцевал, и в то время, пока одинокая странная пара молодых людей грациозно выделывала в пустом зале причудливые фигуры танца, другая пара, но людей уже не столь молодых, и в самом деле предавалась страсти в алькове герцогини Альбы. Дон Мануэль не смог устоять перед капризом женщины, каждый волосок на теле которой вызывал у него желание…
Глава пятая. Необъявленная дуэль
— Странно, все гости уже разъехались, а за нами даже не посылали. Чем ты это объяснишь, старина? — стараясь не показать своего беспокойства, обратился к Педро Хуан.
Педро поднял глаза к черному небу и заставил себя отрешиться от любых эмоций.
— Насколько я понимаю, Фердинанд с Альбой — пара невозможная, — начал вслух размышлять он. — Значит, либо они остались на ночной ужин вчетвером, либо… — тут Педро замолчал, не решаясь произнести вслух того, о чем даже помыслить, казалось, был не в силах.
Но в следующее мгновение, словно в ответ на их молчаливый вопрос, на парадном крыльце неожиданно появилась странная пара. Фердинанд вел за руку, словно в танце, грустно сияющую Клаудиту. Оба были одинакового роста и ступали плавно и неслышно, словно завороженные. Педро с Хуаном молча смотрели на эту удивительную пару, изо всех сил удерживая себя от того, чтобы не броситься им навстречу. Однако, в их услугах пока явно не нуждались.