— К чему этот странный вопрос? Или ты не знаешь, что государственные дела не оставляют мне ни минуты свободного времени?
— Знаю, поэтому и удивляюсь, что твоего прохвоста нигде не видно. Или, наоборот, работы у него слишком много?
— Ах, вот ты про что! Нет, Браулио действительно повезло — делать ему теперь почти нечего, и он, кажется, воспользовавшись своей волей, уже обрюхатил половину служанок по всем дворцам, включая королевский.
Пепа мгновенно представила себе наглое ленивое лицо годоевского валета и с ужасом подумала, а уж не своего ли отпрыска… Но женщина быстро отогнала от себя эту мысль и, небрежно, потянувшись, чтобы разошлись кружева на груди, спросила:
— В таком случае, не одолжишь ли ты мне его на пару дней?
— Ты собралась в Лавапьес? — расхохотался Мануэль и распахнул кружева на ее груди еще шире. — Думаю, можно найти удовольствие и поближе. — После первой измены Женевьеве ему, как обычно бывает в таких ситуациях, стало уже все равно, и он был совсем не прочь помириться с Пепой по-настоящему.
Но та кокетливо отвела его руку. Пепа не сомневалась, что, в конце концов, этот мужчина все равно останется с ней, и девочка недолго будет наслаждаться своей сомнительной победой. Однако для полного триумфа надо узнать как можно больше, чтобы не оставить сопернице никакой лазейки. Делить с ней своего Мануэлито, которому посвятила всю жизнь, графиня не собиралась.
— Я жду ответа, — спокойно глядя в глаза Мануэля, сказала она.
— Ах, да возьми его хоть совсем, Пепа! — сразу же согласился он, отводя взгляд от будоражащих кровь серых глаз. — Я давно уже не нуждаюсь в услугах этого зажиревшего лентяя! В последнее время он стал совершенно бесполезным. Вот у коротышки Фердинанда валет — это да! Где он только его выкопал? Красавец, пройдоха, оружием владеет не хуже нашей ледышки Аланхэ, а, главное, сразу видно — умница. — Мануэль обладал редким при дворе уменьем сразу видеть достойных людей, к какому бы слою общества они ни принадлежали. — Я даже хотел было перекупить его, куда там! И что хорошего такой человек может находить на службе у этого выродка?!
— Но ведь у тебя тоже есть перл — твой Мартин…
— Мартин? Да, но ведь он — лицо официальное, и многих дел с ним не провернешь. Ну вот, мне уже опять пора, — вздохнул герцог Алькудиа. — Так что если ты, милая Пепа, более не имеешь желания меня удерживать, вынужден откланяться и проститься с тобой до завтра. — И, галантно поцеловав кончики пальцев особенно соблазнительной сегодня Пепы, грустно добавил: — Дела, дела… Теперь у нас обоих с тобой только… дела.
После его ухода Пепа всерьез задумалась о вскользь брошенной характеристике нового валета принца Астурийского. Мануэлито просто так хвалить никого не станет, это она знала точно. Но для начала надо было разобраться с Браулио.
Однако Браулио графиня Кастильофель смогла увидеть лишь месяц спустя, поскольку в те дни его вообще не оказалось в столице. Как сообщил ей Мануэль на следующий день, у пройдохи имелись какие-то родственники под Ируном, и он ездил туда не реже пары раз в год.
— Ты совсем распустил прислугу! — в сердцах попеняла Пепа, поскольку слова Женевьевы так и стояли у нее в ушах денно и нощно. Кто знает, когда наглой девчонке взбредет в голову осуществить свою угрозу на деле? Правда, Пепа пока не давала для этого никаких поводов, но всем известна неожиданная откровенность, обуревающая людей, когда они отдыхают от бурных ласк…
Но вот Браулио все-таки появился, и Годой немедленно отправил его прямо во дворец графини Кастильофель. Пепа встретила годоевского валета гневная, как фурия, и заставила его на протяжение всего разговора простоять на пороге.
— Какого черта ты шляешься неделями неизвестно где! — кричала она.
Браулио насторожился. Его путешествия в Ирун к мифическим родственникам прикрывали совершенно иные дела, о которых во всей Испании знала еще, может быть, лишь пара человек, не более. Впрочем, он вовсе не собирался пасовать перед этой бывшей махой.
— Во-первых, я, кажется, служу его сиятельству, а не вам, а, во-вторых, его сиятельству отлично известно, что у меня под Ируном слепая тетка, у которой я единственный кормилец! Так что нечего тут кричать… графиня, — ухмыльнулся он и тут же, чтобы поубавить ее спеси, сахарным голосом добавил. — Ну, а как здоровье вашего драгоценного отпрыска?
Пепа тут же прикусила губу.
— Именно по этому поводу ты мне и нужен. Кто проболтался о нем новой девчонке герцога? Ты?!
— Зачем?! — вполне искренне удивился Браулио.
— Кто знает — может быть, она посулила тебе несметные деньги, чтобы убрать меня с дороги?
— Какие деньги, графиня? — рассмеялся валет. — Она нища, как церковная крыса, и живет только благодеяниями его сиятельства. Кстати, раз вы уж вспомнили о деньгах, то действительно было бы неплохо получить сколько-нибудь…
— Не надо меня шантажировать, Браулио. Я дам тебе денег — и много, но лишь в том случае, если ты, во-первых, узнаешь, откуда все это дошло до ее ушей, а, во-вторых… если…если ты сумеешь докопаться, кто она на самом деле и откуда свалилась на нашу голову.
— Хм… А вы не обращались с таким вопросом к нашей даме из Сарагосы?
— А ты найди ее — тогда мы и поговорим втроем. И пока не найдешь ее и не выяснишь того, что мне нужно, не смей даже появляться здесь, мошенник!
Браулио криво усмехнулся, но, спускаясь по лестнице, улыбался уже едва не во весь рот: мало того, что дело сулило верные деньги, оно еще надежно прикрывало в глазах графини ту темную деятельность, которая приносила ему основной доход, уже не говоря о полностью удовлетворенном честолюбии.
Как ни странно, на этот раз исполнить поручения графини Кастильофель оказалось не так-то просто. Ведьма словно сквозь землю провалилась. Да и годоевская малышка, которую довольно-таки проницательный Браулио давно уже, в общем-то, раскусил, поняв, что она вовсе никакая не француженка, а испанка чистой воды, оказалась отнюдь не легким орешком. Дело в том, что валет решил прежде всего окончательно убедиться в этом своем открытии, поймав малышку на лжи, и ему казалось, что он, как истинный француз, в два счета расколет эту девчонку, но Браулио просчитался. Хотя поначалу все, вроде бы, пошло вполне успешно.
Каждое утро, чистя первую перемену платья герцога, Браулио устраивался буквально на пороге гардеробной, находившейся не так далеко от спальни, и начинал тихонько мурлыкать на прекрасном французском старую трубадурскую песенку:
Роща вздыхает, шумя листвой,
Песню поет ручеек лесной,
Смотрит поляна, полна мольбой,
Льет слезу небосклон —
Все о моей Марион,
Кем я навеки пленен…[105]
Разумеется, Женевьева, если она была действительно француженкой, не могла не обратить на это внимания. Так и вышло — девушка подошла к Браулио и спросила:
— Но откуда вы знаете эту песню, ведь ее поют только у меня родине?
— Да ведь вы, сеньора, как я слышал, из Монпелье?
— О, да! — и Женевьева живо изобразила тоску по незабываемым местам детства.
Браулио же в это время едва не подпрыгнул от радости: он поймал эту девицу первым же пробным шаром! Песенка, которую он мурлыкал, пелась только в Нормандии и обычно лишь на нормандском диалекте.
— Вот и я оттуда, — признался он, тоже приняв печальный вид. — Сам я, конечно, кровный кастилец, но родителей моих занесла нелегкая на берега Лионского залива, и они так и осели в Монпелье, где суждено было родиться и мне… — Браулио закатил глаза и стал вспоминать, словно перебирая святые для него события. — Какие там заливные луга на каналах Сете, помните? Я приносил домой полные корзины рыбы! А как в восемьдесят девятом выбирали депутатов!
Клаудиа поначалу продолжала беспечно слушать болтовню валета, но после столь неуместного упоминания о депутатах вдруг ясно почувствовала, что он провокатор и враг. Интересно было бы узнать для начала, объектом чьих происков стала она на этот раз? И почему в качестве орудия этот «кто-то» выбрал столь ничтожное создание? Впрочем, это и делается чаще всего именно через таких вот людей, поскольку так проще… и надежней. Но все же, кто стоит за ним и что уже успел выяснить этот нахальный слуга? Надо дать ему разговориться побольше.
— Да, мне тогда было совсем немного лет, но я все же помню, как под окнами нашего дома кричала толпа, провожая отца в Париж!
— А разве у господина Салиньи была и дочка?
— Увы, мать так боялась народного энтузиазма, что меня постоянно держали с гувернантками загородом. Брат — иное дело! — Поговорив еще немного, Клаудиа решила, что пора повернуть разговор в иное русло. — Ах, как приятно встретить здесь, вдали от дома, своего соотечественника, ну, или почти соотечественника! Я непременно поделюсь своей радостью с его сиятельством. — Она внимательно посмотрела на слугу, и увидела, что лицо его при этих словах слегка дрогнуло.
— В таком случае, у меня к вам, сеньора, есть одна маленькая просьба — как к соотечественнице. Герцог не держит у себя на службе никого, кроме испанцев — уж такая у него прихоть. Мне с таким трудом удалось добиться этого места… так что… может, вы не станете говорить ему о том, что, хотя я и истинный испанец, родился-то я во Франции?
— О, конечно, конечно, я сама не хочу терять такого милого собеседника, с которым можно иногда поболтать о нашем милом Монпелье!..
Последующие недели превратились для Клаудии в тайный, но непрекращающийся бой. Правда, Браулио не слишком часто показывался ей на глаза, но когда встречал ее, то непременно заговаривал о Франции вообще и особенно о том, на чем по его — да и по ее мнению — можно было подловить человека незнающего. Они болтали о цветах, растущих на прибрежных болотах, о доме господина Салиньи на улице дю Обр д'Оссон, о порогах на реке Эро и тому подобных милых мелочах. Скоро, взяв себя в руки, Клаудиа во время этих бесед неожиданно с интересом отметила, что говорит этот слуга Мануэля с явным парижским акцентом. Ей, обладавшей идеальным языковым слухом, стало даже стыдно, как она не заметила этого раньше. «Итсинный кастилец» с изысканным парижским выговором?! Нет, так не бывает… Но, к сожалению, помочь ей разобраться в столь таинственном вопросе не мог сейчас никто: от Хуана, которого она видела почти ежедневно и который один сумел поддержать ее в первые страшные дни после вечера у герцогини Альба, в этом случае не было никакого толку. А паутина намеков и вопросов Браулио становилась все плотней и хитроумней, так что порой Клаудиа с трудом выбиралась из нее, и уже не могла ручаться, что в следующий раз ей это удастся.