«Любезный дон Санчес от всего сердца жду вас у себя во дворце и хорошо бы около полуночи. Можете рассчитывать на самый радушный прием.
Поначалу, прочитав это дикое послание, Педро счел его или за происки каких-то недоброжелателей, или за воспаленный бред пресытившейся всем махи-графини, но теперь он вдруг понял, что это — звенья одной цепи. Как бы там ни было, приглашение Пепы давало ему дополнительный шанс прояснить что-либо в сложившейся ситуации. Поэтому, не раздумывая более ни о чем, Педро сбросил с себя лохмотья и переоделся в костюм, в котором чувствовал себя гораздо комфортнее: белая рубашка тончайшего батиста, шнурованная красная куртка, шнурованные же по поясу и ляжкам штаны и высокие, до колен мягкие без каблуков сапоги. Мимоходом глянув в полутемное зеркало, он сдернул с волос сетку, и его роскошные кудри рухнули на широкие плечи угольно-черными кольцами. Затем, тщательно проверив свое оружие, Педро усмехнулся и вышел в ночь.
Он не стал искать третью комнату от крайнего перехода второго этажа, поскольку тратить времени на субретку, явно желавшую мимоходом полюбезничать с ним, не хотел. Он направился прямо к графине. Во дворце Кастильофель царила сонная тишина, лишь временами нарушаемая то тут, то там переливчатым звоном мелодии курантов, которые, как известно, христианнейший король дарил своему фавориту, а тот, в свою очередь, сплавлял их Пепе. Педро в мягких сапогах неслышно шагал по пустым коридорам, даже не удивляясь их пустоте: суеверная челядь несомненно боялась гроз, а уж сухих — тем более. В воздухе густо пахло благовониями, воскуряемыми перед статуями мадонн. Где, черт возьми, искать эту Пепу? Неужели она тоже, словно какая-то старая дуэнья, спряталась от грозы в углу чулана?! И Педро, не стесняясь, стал распахивать все попадавшиеся ему двери, но в ответ слышал лишь испуганный визг или недовольное бурчание. Наконец, в конце очередного коридора он увидел зеленый свет за неплотно прикрытой дверью, и решительно направился прямо туда.
К его удивлению, он увидел не будуар и не альков, а комнату, снизу доверху заставленную книгами, скелетами животных, глобусами и даже астролябией. Посередине стоял массивный стол, и за ним, склонив к книге красивую голову, сидел мальчик лет десяти. Услышав шум, он приподнялся в кресле и спокойно посмотрел на неожиданно возникшего в дверях мужчину… И Педро, которому вдруг показалось, что он во сне, невольно прикусил губу до крови: на него с доверчивым детским любопытством смотрела маленькая девочка из далекой Мурнеты.
Он быстро осенил себя крестным знамением и в холодном поту прислонился к косяку.
— Вам нехорошо, сеньор? — обеспокоенно спросило видение, и чары рассеялись. К Педро подходил высокий мальчик с такими же, как у него самого, отливающими синевой кудрями.
— Все в порядке, малыш, — сверкнул зубами Педро. — Это все, должно быть, гроза.
— Да, сегодня необыкновенная гроза. Я наблюдал за ней несколько часов и делал подробнейшие записи, но пока затишье, и… — на губах мальчика возникла извиняющаяся улыбка, отчего сердце Педро снова стиснула невидимая рука, и кивнул на книгу, — … вот, решил почитать. — На столе лежала какая-то латинская книга. — Но, может быть, я все-таки могу вам чем-то помочь?
— Нет, малыш… Впрочем, да, — решился вдруг Педро. — Скажи-ка мне, как попасть к графине?
— К маме? — удивился мальчик, и у Педро все вновь поплыло перед глазами. Неужели это тот самый ребенок, из-за которого… Да, разумеется, кердо не имеет к нему ни малейшего отношения… Но Пепа? Педро заставил себя до малейших подробностей вспомнить обличье графини, которую видел всего несколько раз. Лицо, несколько округлое, простое с несколько широковатым носом, белоснежная кожа, очень пышная грудь… нежные пепельные волосы — или пудра?.. а глаза? Да… серые… серые… — Да вам опять дурно! — воскликнул мальчик и, вытащив из кармана шелковый платок, резким, до боли знакомым движением развернул его.
— Возьмите, вы весь в поту.
— Постой, все нормально, все даже отлично, малыш. Скажи-ка мне лучше, как тебя зовут, и когда ты появился на свет, чтобы украсить собой этот темный и мрачный город?
Теперь смутился мальчик.
— Как, сеньор, разве вы не знаете, что меня зовут Игнасио Рамон Хесус Йольди… граф де Кастильофель, — с небольшой заминкой докончил он. — А родился я шестнадцатого апреля тысяча восемьсот девяносто четвертого года от рождества Господа нашего…
Но Педро не дал ему договорить и, неожиданно подхватив на руки, прижал к себе изо всех сил.
— Игнасио! Неизвестный[112]! Неведомый малыш! Как я люблю тебя! — горячо шептал юноша, спрятав лицо в волосах ребенка.
Но мальчик решительно высвободился из медвежьих рук странного незнакомца.
— Вам, кажется, нужна была мама, сеньор? Она, скорее всего, на втором этаже, в китайском кабинете. — И, демонстративно усевшись в кресло, юный граф Кастильофель снова занялся своей книгой.
Педро, шатаясь, как пьяный, отправился на второй этаж. Он шел, не видя ничего вокруг, и вновь свежий апрельский ветер омывал ему лицо; а затем… бросал ему пыль в глаза на пустынной Сарагосской дороге; он лениво колыхал темные воды Эбро и проносился над головами молящихся в пустынном соборе Пресвятой девы дель Пилар… Он приносил с собой грохот копыт, писк новорожденных ягнят и скрип деревянного ящика на морском берегу… И Педро, задыхаясь, рванул на груди шнуровку.
Пепа действительно оказалась в китайском кабинете, который, правда, скорее, напоминал будуар. Графиня Кастильофель полулежала на хрупком лаковом диванчике с драконами вместо ножек. Едва Педро появился на пороге, она лениво протянула ему руку, почти до плеча выскользнувшую из рукава изумрудного халата.
— Ах, вот вы какой, дон Санчес! — жеманно протянула она. — И впрямь — черничка!
Педро смотрел на как бы случайно демонстрируемые прелести и никак не мог решить только одного: до или после? Однако, будучи настоящим рыцарем удачи и учеником китайского мастера, всегда говорившего, что ничего в жизни не происходит случайно и ничто не повторяется дважды, мягко и по-кошачьи скользнув вперед, прильнул губами к розовому колену.
Отдаваться Пепа умела и любила, а потому поболтать они смогли только под утро.
— Как это, служа у такого ублюдка, ты не превратился в его подобие! — вполне искренне рассмеялась она, наматывая на пальцы синеватые в предрассветной мгле локоны, а Педро с холодной жадностью рассматривал все изгибы, все краски и линии ее лица. Нет, ничего, ничего даже близко напоминающего… — Я даже умудрилась забыть, что, в общем-то, звала тебя совсем не для этого. — Педро никак не отреагировал на такое вступление и только томно потянулся. — Ты же знаешь, — вдруг, наклонившись над ним, жарко выдохнула она, — Мануэль разлюбил меня! Он проводит дни и ночи у этой своей француженки, а я… — Тут Пепа вполне натурально всхлипнула. — Что я без него? Самозванка, графиня, чьему титулу знает здесь цену последний чисперо! Меня даже толком не принимают при дворе. Мне нужно вернуть его, понимаешь, очень нужно!
Педро приготовился совсем к другому разговору и потому даже несколько растерялся.
— Но я-то тут при чем? Если тебе было хорошо со мной, я готов приходить сюда хоть каждую ночь, но вернуть тебе премьер-министра я не в силах. — «Какая злая ирония, — меж тем думал он. — Вот мы лежим с ней после ночи любви и мечтаем только об одном — как разлучить другую пару… Если бы она знала, что в этом я готов способствовать ей, как только могу!»
— Нет-нет, ты можешь! Именно ты! Скажи, ты веришь в любовные зелья?
«Что за дурацкий разговор!» — подумал Педро, а вслух произнес:
— Но ведь это пахнет известными подвалами.
— Если все делать так, как нужно, тайно, то ничего! Честное слово, ничего! Есть люди… Они могут все… Корни, травы, вынутый след… Когда-то давно, очень давно была одна женщина… — Педро мгновенно насторожился и еще крепче притянул к себе податливое тело. — Она буквально творила чудеса… Ты, я знаю, бываешь везде, все знают о черных мессах инфанта… Найди мне ее, Санчо!
Восторг близкой победы заливал душу Педро. Неужели его смутные догадки и последнее внезапное озарение оказались истиной?!
— Но как я стану искать неизвестно кого и неизвестно где? — почти ласково упрекнул он лежавшую в его объятиях женщину, расчетливо позволяя Пепе говорить только в короткие промежутки между поцелуями.
— Но я знаю… знаю. Ее можно найти, то есть можно было найти… в предместье Кампаменто… там, где одичавшие миндальные деревья… Такая высокая, глаза в пол-лица, ужас!
— А если спросить, то кого? — все еще не веря удаче, уточнял Педро, боясь только одного, чтобы заветное имя не слетело у него с губ раньше.
— О, я не могу, не могу, Санчо… Ты сам увидишь и скажешь только одно: площадь Альмиранте у святого Иосифа. Приведи ее ко мне, приведи, как хочешь, хоть силой! Я дам тебе денег, сколько тебе нужно…
И, вновь овладевая Пепой, Педро все же успел попросить ее назвать имя, и вытянул, вынудил, выудил прерывающийся шепот, от которого сердце его едва не выпрыгнуло из груди — Пре-сен-та-си-о-на-та…
Времени оставалось мало. Весь следующий день после ночи у Пепы Педро был занят делами принца и не мог вырваться из дворца ни на шаг. Единственное, что ему удалось сделать за это время, лишь переброситься несколькими словами с Уруэньей о Браулио, пока они сидели вдвоем за карточным столиком и ожидали окончания обеда принца.
— Говорят, если в бокал с вином залетела муха, то кастилец попросит заменить бокал, арагонец выпьет вино вместе с мухой, а каталонец вытащит муху и заставит ее вернуть в бокал то вино, которое она уже успела проглотить, — осторожно начал Педро, припомнив старый испанский анекдот. — А я вот тут как-то видел мельком этого безликого годоевского прихвостня, и, право, затруднился бы сказать, к кому из выше названных представителей нашей благословенной страны его можно было бы отнести. Одно могу сказать точно, он не мадридец, для этого не надо и к гадалке ходить.