— Вы совершенно правы, дон Херонимо, — сделав глоток вина, грустно ответил дон Стефан. — Но, к сожалению, нашей объединенной эскадрой командовал этот бездарный француз, адмирал Вильнев. Ему нужно было во что бы то ни стало выполнить приказ Наполеона и прорвать блокаду. И он посчитал, что простого численного перевеса в количестве кораблей для этого вполне достаточно.
— Но что же наши замечательные флотоводцы? Я не сомневаюсь, что и Чурукка, и Гравина вполне могли указать Вильневу на столь явную стратегическую ошибку. Или их там не было? — спросил дон Гаспаро, который, казалось, больше, чем разговором о несчастном адмирале, был поглощен смакованием прекрасного вина, приготовленного из местного винограда.
После этих слов хозяина дон Стефан встал и печально склонил на грудь лобастую голову.
— Сеньоры, — медленно произнес он, глядя на маслянисто переливающуюся жемчугом жидкость в своем бокале. — Должен сообщить вам и вторую горестную новость: адмирал Чурукка тоже погиб в этом сражении, а адмирал Гравина умер от ран.
В зале снова повисло тяжелое молчание, на этот раз еще более продолжительное. Дон Стефан тяжело вздохнул и решительно выпил бокал до дна, после чего вновь сел. Хозяин посмотрел на него как на варвара, но с полным пониманием и ничего не сказал, а, лишь слегка пригубив вино, встал, вновь наполнил бокал де Мурсии и подбросил в камин пару поленьев.
— Жаль, Гравина был замечательным человеком, — заметил он. — Только, к сожалению, слишком вспыльчивым. Впрочем, пожалуй, как все испанцы, обожженные солнцем и фанатизмом и обнаруживающие все черты желчного темперамента в самом крайнем его проявлении.
— Да, да, Ваше Сиятельство, именно это нас всех и погубило, — вновь оживился дон Стефан, который, по-видимому, был человеком дела, не склонным к напрасному расточению чувств. — Накануне сражения Вильнев вызвал на совет Гравину, и тот отправился к нему на борт «Буцентавра» в сопровождении генерал-лейтенанта Алавы и других командиров эскадр. Но, как только Вильнев заявил о своем желании покинуть бухту и выйти навстречу англичанам, все представители испанской стороны, как один, выступили против. Поверите ли, дело едва не дошло до настоящего скандала! А уж когда Галиано позволил себе крепкие выражения в адрес адмирала Магона… их с трудом удалось развести; еще несколько секунд — и дуэль стала бы неизбежной. Гравина, кстати, тоже не удержался и едва ли не открыто обвинил Вильнева в бездарности. Однако вместо того, чтобы наотрез отказаться принять план француза и постараться переубедить собрание, Гравина резко высказался в том смысле, что он не боится выйти со своим флотом навстречу англичанам, но перекладывает всю ответственность за этот маневр на главнокомандующего, который и будет нести на своих плечах весь позор предстоящего поражения.
— Ах, Гравина, Гравина, — вздохнул дон Гаспаро. — Я, конечно, прекрасно понимаю его чувства. Все мы, испанцы, таковы: за один момент красивого благородного гнева без колебаний отдаем сотни, а порой и тысячи чужих жизней. И все-таки на таком посту следовало бы быть гораздо сдержанней.
— Все так, и все не так, любезный мой друг, дон Гаспаро, — с грустью в лице заметил граф де Милано. — К сожалению, эта история является лишь прекрасной иллюстрацией того, о чем мы с вами говорили незадолго до этого. Именно мысли о конце и проистекающая из этого поспешность, а главное — неумение ценить божественность дара, и толкают людей на совершение непоправимых ошибок. Да, друзья, Гравина и весь испанский флот оказались заложниками амбиций бездарного флотоводца. Вашему доблестному Гравине и не удалось бы никого переубедить, ибо для того, чтобы в чем-нибудь переубедить безграмотного человека, его сначала, как минимум, нужно сделать грамотным. На это Гравине понадобились бы годы упорного труда, к которому Вильнев совершенно не был расположен. Ведь этому французу, уже изрядно взгретому Наполеоном за поражение на Ниле[119], хотелось теперь лишь одного — решительно выйти в море, напасть на лучшего флотоводца мира и сходу разбить его. И тем стяжать себе лавры нового Цезаря. Откуда неграмотному человеку знать, что сходу без тщательной предварительной подготовки в этом мире не достигается ничего.
— Пожалуй, вы правы, граф, — задумчиво согласился дон Стефан. — Наши флотоводцы и в самом деле оказались заложниками амбиций Вильнева, и им оставалось лишь с честью погибнуть в бою. Что они и сделали.
— Но, тем не менее, признайтесь, граф, все это очень напоминает самоубийство офицера, не сумевшего спасти своих подчиненных, — заметил дон Гаспаро, а затем сразу же сменил тему: — А что, потери нашего флота значительны?
— Ах, Ваше Сиятельство, значительны — не то слово. Испанский флот потерпел сокрушительное поражение. До Кадиса добралось лишь несколько испанских кораблей, да и те изрядно потрепанные.
— Насколько я понимаю, вы, мой друг, также участвовали в этом сражении? — вновь в своей полувопросительной-полуутвердительной манере обратился к дону Стефану де Милано.
— О, да! — Оживился тот. — Я находился на борту «Святой Анны», — при этих словах оба его собеседника многозначительно переглянулись, — одного из немногих судов, вернувшихся в порт. Мы сражались под командованием славного генерала дона Игнасио де Алавы и потеряли девяносто семь матросов и пять офицеров…
— Жаркое же было дело! — с пылом воскликнул дон Гаспаро, что позволял себе крайне редко. — Но что именно произошло при встрече флотов? Не могли бы вы вкратце передать нам суть сражения?
— Охотно, Ваше Сиятельство. Не успели англичане и появиться на горизонте, как все мы были просто шокированы первым же нелепым маневром француза. Вильнев дал команду повернуть корабли фордевинд, что сразу же превратило нас из грозной атакующей силы в беспомощную цепочку. Ох уж это пристрастие к жесткой тактике вести бой в линию. Нельсон наплевал на все правила. Он ударил по нашей цепочке двумя плотными группами. В результате наш флагман с Гравиной оказался в арьергарде. Нельсон не замедлил воспользоваться ошибкой француза и двумя колоннами рассек наш строй на три группы, не имеющие возможности даже помочь друг другу. В то же время на каждый наш корабль смогло обрушиться сразу по пять-шесть английских и громить нас по одиночке и по очереди. Наша «Святая Анна» вступила в бой одной из первых. Чуррука, шедший за нами, успел прикрыть нас сзади от подхода пяти английских судов, однако ему самому уже не удалось вырваться из этого пекла.
— А как же вам удалось вырваться?
— О, это целая история! Генерал Алава был ранен, его помощник, капитан Гардоки, тоже, причем, весьма тяжело. Каким чудом уцелел я, одному Богу известно.
— Бог, как известно, всегда бережет своих людей, — не то насмешливо, не то проникновенно заметил де Милано.
— Спасибо, Ваша Светлость, — с легким поклоном поблагодарил его дон Стефан и продолжил: — В общем, сеньоры, понеся такие тяжелые потери, мы, в конце концов, вынуждены были сдаться в несколько раз превосходящему нас противнику.
— О, граф, так вы остались живы лишь благодаря милости английских матросов? — поразился дон Гаспаро.
— Отчасти да. И все же не совсем так, Ваше Сиятельство, ибо благодаря милости английских матросов я не сидел бы сейчас здесь с вами. Дело заключается в следующем: едва только Гравина понял, что произошло непоправимое, он решил сделать все возможное, лишь бы спасти как можно большую часть своего флота. Сам он к этому времени был уже ранен, а его «Принц Астурийский» после отчаянного сражения с пятью английскими судами при поддержке всего двух своих изрядно поврежден. Увидев, что в сложившейся ситуации всем остается лишь бесславная гибель, он на обломке мачты поднял сигнал отступления. В результате успело уйти еще шесть наших кораблей. Двадцать они взяли в плен.
— А ушло всего шесть?! Поразительно, черт побери! — снова позволил себе маленькую слабость дон Гаспаро, говоривший в этот день гораздо больше своего первого гостя.
— Да, всего шесть из шестнадцати испанских.
— А как же спаслась «Святая Анна»? Она стала седьмой? — заинтересовался дон Гаспаро.
— Куда там?! Ведь дело тем не закончилось, — продолжал дон Стефан. — Гравина, осмотрев выведенные им из боя силы и оценив ситуацию, решил под покровом ночи идти вызволять своих попавших в плен к англичанам товарищей.
— Гравина — молодец, — не удержался и де Милано.
— Вот именно! И только благодаря его мужеству и находчивости я и сижу сейчас здесь с вами. Едва заметив приближение наших кораблей, мы сразу же и неожиданно для противника напали на охранявших нас английских матросов, разоружили их и вновь завладели кораблем. Испанский флаг снова гордо взвился над мачтами, и тут началось сражение еще более отчаянное, чем предыдущее, потому что теперь, как с той, так и с другой стороны, бились раненные матросы и изрядно потрепанные в бою суда. Однако поскольку на этом участке баталии перевес оказался явно на нашей стороне, Гравине удалось отбить «Святую Анну», и нас, увы, на буксире, оттащили в Кадисскую бухту.
— Ваш славный корабль был уже настолько поврежден, что стал неспособен даже самостоятельно передвигаться? — в который раз уточнил дон Гаспаро.
— Совершенно! С разбитым такелажем, израненным и измотанным экипажем, практически уже без боеприпасов… но зато с пленными английскими моряками.
— Да вы настоящие герои, дон Стефан! — на этот раз вполне искренне восхитился де Милано.
— И все же я говорю «увы», сеньоры, поскольку мы были уже совершенно беспомощны, в результате чего не только не помогли больше ничем Гравине, но еще и лишили его одного французского фрегата «Фемида», вынужденного тянуть нас в порт. Сам адмирал на трех оставшихся на ходу кораблях отправился вызволять «Святого Хуана», «Багаму» и «Сан-Ильдефонсо». Но в это время, сеньоры, к нашему несчастью, на море разыгрался шторм, который и довершил трагедию испанского флота. Гравина не догнал уходивших в сомкнутом строю англичан и решил вернуться в порт. Но горести наши на этом не закончились, и его корабли уже у самого побережья буря разбила в щепки.