Тут мысли Фердинанда невольно перенеслись к Марии Антонии, принцессе Неаполитанской, на которой его женили вскоре после смерти Альбы. Он вспомнил, как в первый раз оказавшись в одной постели с этой высокой белокурой девушкой, спасовал, не столько увидев, сколько, скорее, почувствовав, с каким отвращением ожидает новобрачная прикосновений уродливого молодого супруга. Сколько лет приучал он себя к этому огромному, на его взгляд, телу и к отвернувшемуся в дальний угол комнаты лицу. В конце концов, ему все же удалось добиться своего, после чего, убедившись, что он никакой не импотент, принцесса резко переменила свое отношение. Разумеется, он не импотент, если учесть все его похождения по притонам! Но так хотелось получить хотя бы немного любви… хотя бы немного человеческого тепла… Но едва только к молодоженам пришло лишь жалкое подобие этого, у принцессы начался туберкулез. Ей запрещали даже гулять в саду, потом у нее был выкидыш, и, в конце концов, по весне она умерла в Аранхуэсе, измученная душой и телом.
При воспоминании об умершей Фернандо, не стыдясь, заплакал, но тут же вспомнил, что мать снова намерена его женить — причем женить так, чтобы окончательно унизить, женить на свояченице этой твари Годоя!
«Вот так! Вот так! — приговаривал он, вытирая слезы рукой и снова начав корчить рожи. — О таких сладких девочках, как любовница колбасника, при одном взгляде на которую забываешь обо всем на свете, тебе, урод, и мечтать нечего», — прошипел он в зеркало, высунув язык, и скорчил очередное, почти страшное в своем уродстве лицо.
Но тут раздался легкий стук в дверь.
— Войдите! Кто там еще?! — огрызнулся принц, но отвернулся от зеркала и принял в своем кресле величественную позу, откинувшись и выпятив нижнюю губу.
В кабинет вошел Санчо Арандано, еще один весьма достойный представитель мужской породы из этого ненавистного окружающего мира.
— Я желаю доброго утра Вашему Высочеству, и не просто так, а подкрепленного добрыми вестями, — дон Санчо широко улыбнулся.
— Чего там у тебя такое? — все еще недовольно, но, уже начиная, как всегда, поддаваться обаянию своего странного, из самых недр столицы появившегося валета, буркнул принц. Он всегда испытывал в присутствии Арандано спутанные ощущения зависимости, восхищения и даже симпатии. Но самое главное — с этим парнем всегда было интересно. Разумеется, принц никогда не показывал своих чувств, но заметно отличал дона Санчо от всех и прощал ему многое из того, за что другие платились тюрьмой, если еще чем-нибудь не хуже. Ах, если бы только он был менее красив!
— Народ, Ваше Высочество, народ… — начал было все с той же широкой улыбкой Санчо, но почему-то замолчал.
Принц посчитал, что валет нарочно дразнит его, испытывая пределы терпения, и потому снова нахмурился и огрызнулся, словно затравленная собачонка:
— Ну, что, «народ, народ»… давай, договаривай.
Педро вовсе не собирался дразнить принца и еще менее того хотел испытывать его терпение. Ему просто не совсем понравилось выражение одутловатого лица, и он попытался разобраться, не случилось ли за время его отсутствия чего-нибудь, что могло переменить отношение принца к своему верному Санчо. Однако, видя, как огрызнулся принц, попросив его выложить новости поскорее, Педро понял, что причина плохого настроения Фердинанда меньше всего имеет отношение к нему, и спокойно и тихо, но, правда, уже без улыбки, продолжил:
— Прежде чем говорить дальше, Ваше Высочество, я хотел бы убедиться, что нас с вами никто не слышит.
— Ага, так твои новости носят характер государственной важности, — злорадно прохрипел принц. — Давай же, выкладывай, Санчо, не бойся, мы здесь одни.
— Народ вас любит, Ваше Высочество, и ждет — не дождется, когда вы займете отцовский трон, — с бесстрастным лицом выложил Педро.
У принца Астурийского на мгновение даже перехватило дыхание. Он судорожно выпрямился в кресле и, слегка приоткрыв рот, во все глаза уставился на сообщающего такие дикие новости валета.
— Это что еще такое? Откуда такие сведения? — не сказал, а жадно выдохнул инфант.
— Я думаю, в последний раз на корриде, Ваше Высочество, вы сами имели случай убедиться в этом.
Принц вспомнил о том приятнейшем моменте своей жизни, когда вся публика мадридской корриды, стоя, аплодировала ему. Ах, какое несказанное блаженство он испытал тогда! Но потом, следуя многолетней привычке, Фердинанд затоптал в себе это сладостное чувство, тысячу раз отравив его язвительными уколами рассудка. Теперь же принц вспомнил и то, что был обязан блаженством того момента отчасти и этому, стоявшему сейчас перед ним человеку. Он заулыбался, и боль стала постепенно уходить. Ведь, в сущности, Фердинанд был не столько жестоким и не умным, сколько несчастным и заброшенным ребенком. И для счастья ему надо было совсем немного. Педро понял тайну инфанта на второй же день своей службы у него и поначалу пользовался этим как всесильным средством, а со временем и вообще по-своему даже привязался к этому несчастному уроду.
— А что еще может меня в этом убедить? — спросил принц, уже обретя человеческий тон и едва ли не начиная светится тихой человеческой радостью.
— Почему же только «что», Ваше Высочество? Я буду рад представить вам человека, много лет прожившего в Кадисе и даже участвовавшего в Трафальгарском сражении, можно сказать, одного из его героев. И он почтет за счастье стать верным слугой Вашего Высочества.
— Что это за человек? И почему ты считаешь, что на него можно положиться? — на всякий случай осторожно спросил принц, хотя уже само желание героя Трафальгара служить ему невероятно льстило самолюбию Фердинанда.
— Я некоторое время приглядывался к нему, убедился в безупречности его происхождения и в несомненности его героического поведения в бою, я слушал стороной то, о чем говорит он и что говорят о нем, и, наконец, пришел к выводу, что такого человека во что бы то ни стало следует привлечь на вашу сторону. Когда же однажды в разговоре он мимоходом бросил, что из всех особ королевского дома наиболее перспективным считает именно вас, и именно потому службу вашему высочеству предпочел бы любой другой, я решился представить его вам, дабы вы сами оценили его достоинства и решили, осчастливить его своим покровительством или же… — Педро намеренно не закончил фразу и многозначительно посмотрел в глаза принцу.
Фердинанд таял на глазах. В который уже раз его верный валет доставляет ему несказанное удовольствие! В конце концов, и в самом деле, кто он, если не король, пусть и будущий? Конечно, судьба обделила старшего сына монарха внешностью и здоровьем, но он все же принц Астурийский! Уже принц и в любом случае, рано или поздно, — король! А будущее приближается к реальности с каждым днем все больше. Так чему удивляться, если многие хотят подольститься к нему, чтобы получать чины и блага. И кто присоединится раньше, тот больше всех и получит впоследствии. А еще больше будет облагодетельствован тот, кто проявит больше преданности и усердия… У него на руках единственная козырная карта, и ему остается разыгрывать только ее. «Кто знает, может быть и Женевьева…» — но тут Фердинанд остановился, опасаясь продолжения мысли, которая одинаково и грела, и жалила его изболевшуюся душу.
— Хорошо. Представь мне его, Санчо. Сегодня же после обеда, зачем тянуть. Так как, ты говоришь, его зовут?
— Его зовут дон Стефан Ансельмо Поланко-и-Фонтеча, граф де Мурсиа, ваше высочество.
Весь день принц Астурийский провел в благодушном настроении. Прогуливаясь по дворцу, он даже игриво ущипнул за соблазнительный локоть одну из пробегавших мимо фрейлин ее величества. Та лишь слегка вскрикнула: «Ах, Ваше Высочество!» и после легкого книксена, густо залившись румянцем, понеслась дальше. Принцу больше всего польстил именно этот румянец на персиковых щеках, и, к счастью своему, он не знал, что про себя при этом девушка в ужасе страстно молилась о том, чтобы Господь избавил ее от такого высочайшего внимания.
Обедал Фердинанд также с особенным аппетитом, попросив, как всегда накрыть стол у себя в кабинете. Он мысленно уже представлял себя королем и предпочитал обедать с незримыми сотрапезниками, которыми мог манипулировать согласно полному собственному произволу. Каждый живой человек при этом лишь разрушал его игру, а потому за дверь высылались даже лакеи.
Но вот обед был окончен, стол убран. Промелькнул в блаженном отдохновении и послеобеденный час сиесты. Настало время вечернего приема посетителей.
И в следующее же мгновение после седьмого удара часов, висевших над камином, мягко и почти бесшумно возникший в дверях лакей объявил:
— Ваше Высочество, его светлость граф де Мурсиа просит вашей аудиенции.
— Мы позволяем ему предстать перед нами, — неожиданно зло огрызнулся Фердинанд, и настроение его почему-то сразу же испортилось.
Еще через мгновение в кабинет вошел крепкий, высокий, изящно одетый мужчина средних лет. Остановившись прямо посередине кабинета на почтительном расстоянии от принца, он изысканно поклонился и бесстрастно представился:
— Дон Стефан Ансельмо Поланко-и-Фортеча, граф де Мурсиа, Ваше Высочество, к вашим услугам.
Принц с завистью пожирал глазами статную осанку и благородное открытое лицо посетителя и молчал, не зная, что сказать. При виде этого очередного достойного представителя человеческого рода горькая обида на судьбу вновь пронзила все его существо. Как жаль, что в этой жизни нельзя довольствоваться лишь одними представлениями о людях и постоянно приходится сталкиваться с их плотью и кровью!
— Что привело вас в Мадрид, граф? — наконец спросил принц, внутренне кляня себя за то, что согласился на столь нелепую встречу, но, тем не менее, чувствуя, что против воли улыбается этому незнакомому сорокалетнему мужчине.
— Ах, ваше высочество, я солдат, и потому скажу вам прямо, без всяких обиняков, — с серьезной миной начал граф. — Мне больно смотреть на то, что происходит в нашей дорогой Испании в последние годы. Страна превращается в беспомощного нищего голодранца, которым помыкает уже любой, кому только не лень…