Вторник, 19.38
Хочу, чтоб все это уже закончилось. Фигачишь до упора, потому что хочется почувствовать или увидеть что-нибудь новенькое, но длится это недолго. Я больше не могу так, не могу столько, потому что дошел до момента, когда это уже ничему меня не может научить. Это уже просто борьба какая-то. Чему, бля, я могу научиться, не спав несколько дней подряд? Это как в детстве, когда мы кружились и кружились на одном месте до потери сознания, а потом лежали на траве перед домом, голова кружилась, подташнивало, а отдышавшись, начинали снова. Взрослые, вышедшие посидеть на солнышке, говорили, чтоб мы прекратили. Они знали, что мы просто охуеваем и что никакого просветления сознания за этим не последует. Было время, когда я считал, что они просто не хотели, чтоб мы получили доступ в некий тайный мир, но теперь я понимаю, что им просто в лом было прибирать за нами, блюющими замарашками.
И вот я занимаюсь тем же, вру сам себе во имя забвения. Я, скорее, хочу видеть не больше, а меньше, поэтому я так и обфигачился. Подытожим: я охуеваю без видимых на то причин.
шшшшуууууумммм
Впирает жестко, все таблы и марки, что я запитал. Все порошки, что я пустил по носопырке.
жжжжуууууухххх
Я кричу, чтоб услышать, как мой голос отзовется эхом в Голубых горах, но я даже не вижу других объебосов, хоть и нахожусь прямо среди них. Не вижу я и густой пышной листвы, что окружает поляну, где мы устроили танцы. Нет, я кричу, но даже собственного голоса не слышу, и никто не слышит сквозь беспрестанную пульсацию баса, и я чувствую, как содержимое кишок покидает меня и мягкая земля несется и плашмя бьет по лицу.
Эдинбург, ШотландияСреда, 11.14
Письмо матери, Алек Почта
У Терри возникли проблемы. Серьезные проблемы. Всю жизнь о нем заботились женщины. И вот его мать ушла. Ушла, как прежде ушла жена. С бывшей она сохранила хорошие отношения ради внука Джейсона, во всяком случае так говорила старая перечница. Возможно, она обговорила свой план с Люси и они вступили в тайный сговор против него под покровительством этого здорового дебила, с которым снюхалась Люси. Впрочем, если быть до конца честным, он никогда эти отношения всерьез не воспринимал. Для него это был не более чем перепихон с симпотной телочкой, которая умела принарядиться на выход. Все это длилось год, что примерно на год дольше, чем должно бы, если б на свет не явился ребенок. С Вивиан все было иначе. Маленькое сокровище, а он так паршиво с ней обращался. Она была его единственной постоянной девушкой. Три года. Любил ее, но обращался паршиво, а она всегда прощала. Любил и уважал настолько, чтобы понимать, что он подпорченный фрукт и только переводит ее время, и он оставил ее, чтоб она пошла своей дорогой. После той ночи на мосту он сошел с рельсов. Да ни хуя он на рельсах-то и не стоял, о чем он говорит?
Потом еще случались короткие, эпизодические сожительства. Находились женщины, готовые пустить его к себе, но довольно быстро они понимали, что проблемы, приведшие их к употреблению валиума, прозака и прочих транквилизаторов, бледнеют перед новым положением вещей. В его сознании их лица слились в одну размытую недовольную физиономию. Не проходило и месяца, как они брали себя в руки, и он вылетал обратно к мамочке. И вот она ушла сама. Терри попробовал рассмотреть этот факт с разных сторон. Как ни крути – его кинули. Собственная мать. Что происходит с женщинами? Что за проблемы? Его бросили, но не все. Зазвонил телефон, это был его корешок Алек Почта.
– …Терри… – сухо прохрипел он в трубку.
Терри достаточно хорошо знал Алека, чтоб различить чудовищный бодун. Впрочем, это не требовало особых логических способностей, ведь у Алека было всего два рабочих режима: бухой и с бодуна. Сам факт его существования на планете последние несколько лет ставит под сомнение всякие изыскания в области физиологии и медицины. Прозвище Почта Алек получил после того, как недолгое время вполне легально проработал в штате Королевской почты.
– Так-так, Алек. Четыре всадника Апокалипсиса снова на хребет присели?
– Если б только четыре, еб твою, – простонал Алек, – голова раскалывается. Слушай, Терри, мне нужно помочь тут с одной работкой, нормальной, типа, не блатной, – добавил он, почти извиняясь.
– Иди ты, – недоверчиво сказал Терри, – да когда ты чем-то неподсудным зарабатывал, джентльмен ебаный удачи?
– Не гундось, – отрезал Алек, – встречаемся в «Райри» через полчаса.
Терри пошел переодеться. Поднялся по лестнице, зашел в спальню, по дороге критически осматривая свое жилище. Теперь ему придется тащить весь дом на себе, это не просто гемор, это конкретная запара. Впрочем, старушка, может, еще придет в себя.
Бегло осмотрев квартиру, Терри пришел к выводу, что стеклопакеты, которые поставил райсовет, – это серьезная простава. Стало много теплее и тише. Заметим, между прочим, что сырое пятно под подоконником не просохло до сих пор. Уже несколько раз приходили, что-то заделывали, но, сучка, опять проступает. Пятно напомнило ему об Алеке. Терри пришлось признать, что пора делать косметический ремонт. Только в его комнате – богато. Плакат с чешущей задницу теннисисткой, другой, изображающий обнаженную женщину, вписанную в профиль Фрейда, «что у мужчины на уме». Дебби Харри периода конца семидесятых, Мадонна начала восьмидесятых. Теперь у него еще есть «Олл сейнтз». Сытные телы. «Спайс-герлз» – таких можно встретить в «Лорде Томе» или любой забегаловке на Лотиан-роуд. На стенку имеет смысл вешать только классных, недоступных телок. Порножурналы Терри покупал, только если обнаженной там позировала недоступная звезда.
«Балморал»
Моложавая женщина с бледным напряженным лицом сидела нога на ногу на кровати гостиничного номера. Оторвавшись от журнала, она зажгла сигарету, рассеянно оглянулась, ни на чем не сосредотачивая взгляд, и выпустила колечко дыма. Ничего особенного – номер как номер. Она поднялась, чтобы выглянуть в окно, и увидела возвышающийся над ней замок. Сам по себе факт не вполне обычный, сейчас он ее не впечатлял. Вид из окна для нее стал таким же скучным и двухмерным, как фотообои.
– Еще один город, – задумчиво прошептала она.
В дверь постучали уверенно и ритмично, и крепко сбитый мужчина вошел в номер. У него была стрижка «ежик» и очки в серебряной оправе.
– Дорогая, все в порядке? – поинтересовался он.
– Да вроде.
– Пора звонить Тейлору и идти ужинать.
– Я не голодна.
Она кажется такой маленькой на этой массивной кровати, подумал мужчина, задержавшись взглядом на ее обнаженных предплечьях. Под кожей ни мясинки, и наблюдение это встрепенуло его собственную пышную плоть. Голова – обтянутый пластикоподобной кожей череп. Она дотянулась до тумбочки и стряхнула пепел в пепельницу, а он вспомнил, как выебал ее, всего лишь однажды, и как давно это было. Она не слишком концентрировалась и, в общем, не кончила. Он так и не смог пробудить в ней страсти и после всего чувствовал себя унылым попрошайкой, которому выдали милостыню. Грубое оскорбление. Но он сам виноват, спутал дело с удовольствием; впрочем, последнего-то и не получилось.
Тогда примерно эта фигня с расстройством аппетита и началась. Франклин напрягся, подвис на секунду, понимая, что готов в стотысячный раз повторить сцену, которая в стотысячный же раз ни к чему не приведет.
– Послушай, Катрин, ты же знаешь, что сказал доктор. Ты должна есть. Не будешь есть – помрешь… – неуверенно сказал он, опустив слово «мясо». Сейчас оно казалось совсем неуместным.
Она быстро взглянула на него и отвела пустой взор. При определенном свете ее умиротворенное выражение уже походило на посмертную маску. Франклин испытал обычный отлив смирения.
– Сейчас позвоню консьержу…
Он поднял трубку и заказал клубный сэндвич и кофейник.
– Я думала, вы с Тейлором пойдете ужинать, – сказала Катрин.
– Это тебе, – сказал он, безуспешно стараясь прикрыть болезненное обострение убаюкивающим смирительным покрывалом.
– Я не хочу.
– Ну попробуй, детка, пожалуйста! Попробуешь? Ради меня, – взмолился он, тыкая в себя пальцем.
Но Катрин Джойнер была уже далеко. Она едва заметила, как ее старинный друг и менеджер Митчелл Франклин Дилэни-младший вышел из номера.
Хер наружу для девчонок
– Хер наружу для девчонок! – крикнула Лиза студенческого вида парням, которые проходили мимо них по вагону.
Один струхнул и раскраснелся, другой – посмотрел на них и улыбнулся. Когда жертвы перешли в следующий вагон, Энджи и Шела звучно захихикали. Шарлин, которая была моложе своих подружек (им было лет по двадцать пять), выдавила натужную улыбочку. Они часто шутили насчет «малышки Шарлин» и какое растлевающее воздействие они на нее оказывают. Шарлин так полагала, что эти трое кого хочешь растлят.
– То ж подсосы сопливые, – сказала Энджи, качая головой и убирая со лба копну каштановых кудряшек.
Здоровенное круглое лицо, залепленное косметикой, крупные руки с неприятно длинными красно-желтыми искусственными ногтями, которые она налепила на Ибице. При ней Шарлин чувствовала себя маленькой девочкой, и иногда ей ужасно хотелось зарыться в убежище ее огромной груди, которая, казалось, минут на десять предвосхищает вход ее подруги в любое помещение.
Лиза встала, и Энджи с Шелой мгновенно затарахтели.
– Уж не в погоню ли ты за сопляками собралась? Ебливая сучка, – усмехнулась Шела.
Шела высокая, долговязая, с короткими, торчащими как шипы прядями крашенных перекисью волос, тонких и сухих, как она сама. Пьет и ест, как свинья, а все равно худая, фигура как у плечиков. Перематерит и перепьет любого заядлого бухарика и матерщинника. Энджи не нравилось, что все, кроме нее, могли есть и пить, что захотят, а стоило ей только посмотреть на пакетик чипсов, как это уже отображалось на весах.
– Я что, пизданутая, – сказала Лиза, при этом хитровато так кивнула, – пойду в сортир покурю. – И она двинулась, преувеличенно раскачивая бедрами, пародируя модель на подиуме. Она коротко обернулась, чтоб оценить реакцию своих подруг, и подивилась на их средиземноморский загар; как хорошо с ним выглядишь и чувствуешь себя. Это стоит того, несмотря на риск заболеть раком кожи, а к сорока стать похожей на старую высохшую сливу. Поживем – увидим.
Энджи подмигнула Шарлин.
– Ты жопой можешь губы накрасить, – крикнула она вслед Лизе и, повернувшись к Шеле и Шарлин, спросила: – Вы сомневаетесь, что эта корова пошла выменем махать перед рыбаком в лодке?
– Да, она еще нескоро на землю после Ибицы спустится. Прос-с-ститутка, – засмеялась Шела.
У Шарлин заныло в груди от одной мысли, что все это заканчивается. Не оттого, что заканчивается отпуск, и даже не оттого, что придется идти на работу: у нее есть столько историй, что на какое-то время сносная жизнь ей обеспечена. Ей было больно оттого, что они не будут вместе каждый день. Она будет скучать по ним, особенно по Лизе. Забавно, но именно ее она знала очень давно. Они вместе работали в комитете по транспорту. Лиза с ней тогда особо даже не разговаривала, и Шарлин думала, что она для нее слишком молодая и не слишком прикольная. Потом Лиза собрала вещички и отбыла в Индию. И только в прошлом году, когда Лиза вернулась в Эдинбург, она наконец подружились с Шарлин, которая к тому времени уже затусовала с ее старыми корефанками Энджи и Шелой. Шарлин думала, что Лизе будет сложно принять ее. Однако случилось обратное, и они быстро стали близкими друзьями. Лиза – та еще машина.
– Так она ж сказала, что хочет вечером куда-нибудь пойти, Фестиваль ведь в разгаре, – сказала Шарлин.
– На хуй, я пойду спать, – сказала Шела, вытаскивая из уголка глаза крошку со сна.
– Одна? – дразнилась Энджи.
– Это точно. С меня довольно. У некоторых из нас между ног нормальные пихвы, клуша, а не тоннель под Ла-Маншем. Если б ко мне домой пришел этот Леонардо Ди Каприо с пятью граммами кокоса и двумя бутылками «баккарди» и сказал: «Пойдем, детка, в кровать», я бы обернулась и ответила: «Дружище, давай как-нибудь в другой раз».
Шарлин, испытывая нездоровую ажитацию, смотрела, как Шела вытянула из глаза козявочку, скатала ее и выкинула. Шарлин старалась, чтоб кривляния подруги не слишком ее обламывали. Ибица с этой тусой – место не для слабых духом, и временами ей казалось, что это уже слишком.
Итоговый счет говорил сам за себя: 8, 6, 5 и 1.
Один – понятно, это Шарлин. Было еще два, с которыми она не дошла до финала, один из них был куда лучше, чем то напряженное тырканье, которое в итоге случилось. Даже в отпуске Шарлин ненавидела случки на одну ночь.
Тот парень обпотел и облизал ее с ног до головы и рубанулся, как только выпустил заряд в гондон, который еще и натягивал с кривой рожей. Она была пьяна, но, как только он начал, пожалела, что не напилась еще больше.
Утром он встал рано, оделся и сказал:
– До скорого, Шарлотта.
Даже парень, с которым у нее был только петтинг, и тот звал ее Арлин и наблевал на пол в ее спальне в шале. Это тот, что потом еще обозлился и сказал, что она со странностями, потому только, что она не захотела с ним фачиться.
Сан-Антонио – не место для слабых духом.
И вот она возвращается домой к маме.
Энджи потеряла сережку с большим таким кольцом, и Шарлин думала, что стоит об этом напомнить, но Энджи заговорила первой.
– Да уж, довольно с меня хуев. Лиз – другое дело. Она спать не пойдет, к себе во всяком случае. Что за баба?
– Секс-машина. Оттарабасить парня из Транента в сортире самолета уже на обратном пути. Из Транента! Лететь на другой конец света, чтоб заняться этим с чуваком из Транента! – с ужасом сказала Шарлин.
Тут она вздрогнула. Затем они туда и поехали, чтоб пофачиться. А у нее была всего одна случка, и то говенная. И теперь они станут это обсуждать.
Энджи закинула в рот жевачку.
– Да, но ты сама виновата, потащила ее на «Манумишн» в последнюю ночь, вот она там вся и промаслилась.
– Ну дак, когда эта парочка принялась совокупляться, я не знала куда глаза девать, – сказала Шарлин, вздохнув свободно, что по ней не прошлись.
Шела взглянула на нее и, потягивая водку с колой, замешанную еще в аэропорту Ньюкасла, рассмеялась:
– Как не знала: парнишке этому прямо под сраку!
В туалете Лиза оттянула по краям светлую шевелюру, чтобы добраться до темных корней. Пора уже подкрашивать. Сама она этим никогда не занималась, Энджи постарается записать ее на следующую неделю. Чтобы вовремя убрать секущиеся кончики и поддерживать волосы в приличном состоянии, нужен профессионал. Любыми средствами следует избегать домашних потуг, от которых волосы станут либо жирными, либо пересушенными.
От солнца у нее выступили веснушки. Лиза задрала кофту – осмотреть линию загара. Чтобы начать загорать без верха, потребовалась пара дней, и вот теперь, когда загар стал наконец ровным, нужно лететь домой на гребаном самолете, чтоб на следующей неделе пойти на работу в заебавший центр телефонных заказов в «Скотиш спинстерс». Увидимся на будущий год.
На будущий год сиськи будут загорать с первого же дня. Лизе всегда хотелось иметь сиськи побольше. Один задротыш сказал ей однажды: «Будь у тебя сиськи побольше, фигура была б идеальная». Отвесил, типа, комплимент, мать его. Она парировала, сказав, что, если б шланг у него был такой же длинный, как нос, он тоже был бы ничего. Ебырь тоскливый, у него тут же началась паранойя, он стал весь такой застенчивый и угловатый. Некоторые вставляли как надо, но когда их самих взъебывали – они стухали моментально. Хуже всех были красавчики: эгоцентричные зануды, нарциссы бесхарактерные. Но опять же, если перефачиться с уродами, страдала самооценка. Это, конечно, проблема, но из тех, что лучше иметь.
Малышка Шарлин в отпуске вела себя немного странно. Лиза подозревала, что все это было для нее немного слишком. Она удивлялась себе, с какой заботой отнеслась к младшей подруге. Когда они ходили в «Вест-Энд» в Сан-Антонио, она, как мама клуша, приглядывала за ней всякий раз, как разношерстная компания в шортах и футболках пастельных тонов подкатывала к ним, сверкая полными надежды глумливыми ухмылками. Среди таких всегда попадался какой-нибудь недоносок, который направлялся прямиком к Шарлин. Подруга ее была маленькой брюнеткой. Тип «темной ирландки», как она говорила, делал ее похожей на цыганку. Это с материнской стороны. Ее по всем меркам симпатичное лицо и богатый бюст предполагали живейшую сексуальность, но была в ней какая-то серьезность, какая-то неуверенность. Видно было, что все это ее смущает, хоть она и старалась вписаться изо всех сил.
Внизу, под окном вагона, проплывал Бервик. Сколько раз Шарлин видела этот городок из окна, и все равно он производил на нее впечатление. Помнится, как-то, возвращаясь из Ньюкасла с вечеринки, она решилась сойти и исследовать его. Городок оказался вполне приятный, но лучше всего смотреть на него из поезда.
Энджи толканула Шарлин локтем, когда та взяла у Шелы бутылку.
– Эта-то тоже не в себе, – она покосилась на Шелу, – почти такая же, как ты. Помнишь, как ты жарилась с тем чуваком в Бастере?
– Ах… да, тетка, – устало ответила Шела. Она не была в состоянии вспомнить, когда точно это было, зато почувствовала настроение Энджи.
– Да он был бухой!
Теперь Шела вспомнила. Лучше рассказать самой, чем выслушивать версию Энджи.
– Ну да, мы пошли к нему, но у него так и не встал. С утра я встаю, одеваюсь, а он такой весь игривый, присунуть хочет. Ну я его и послала.
– Это никуда не годится, – сказала Энджи, понимая, что это не та история, которую она имела в виду. Но так как она уже поднабралась и забыла оригинальную версию, эта тоже сойдет. – Ладно еще когда глаза залиты, но утром, по трезвянке, тем более ночью у него еще и не встал.
– Я и говорю. Это как спать с незнакомым. Будто я шлюха какая-нибудь. Я сказала, чтоб он отъебался, тебе дали шанс, сынок, но ты не смог его реализовать. А знаете, что она сказала, – Шела указала в сторону, куда ушла Лиза, – она сказала, что я сбрендила. Сказала, что нужно было дать ему утром. Я говорю, в пизду, мне пришлось восемь «даймонд-уайтс» заглотить, чтобы с ним поцеловаться. Не собираюсь фачиться с неизвестным уродом, у которого бодун вместо гондона.
В этот момент вернулась Лиза и в сомнении закатила глаза, проскальзывая на свое место рядом с Шелой.
Шарлин с тоской посмотрела в окно, когда поезд проезжал мимо бервикширского побережья.
– Может, она и права. Тут все дело в мочеточнике. После бухой ночи у пацанов дольше стоит. Я об этом читала. Через это дело моя мама сто лет не могла уйти от отца, даже когда он уже совсем спился. Он просыпался поутру и налаживал ей с пьяного стояка. Она-то думала, это значит, что он ее все еще любит. Это не более чем химическая потребность. Он бы и в бутылку вставил, если б там было достаточно тепло и мягко.
Все почувствовали, что Шарлин сказала лишнего. Наступила долгая нервная тишина, Шарлин подергивалась, пока Лиза не произнесла преспокойно:
– Хорошо, что не бутылкой.
Для такой шутки смех был слишком громкий, но для катарсиса – в самый раз. В эту минуту в размякшем от алкоголя мозгу Лизы начали появляться мутные нездоровые мысли о Шарлин и ее отце.
Лиза посмотрела в глаза Шарлин. Темные, ввалившиеся, впрочем, как и у Шелы, и у Энджи, и, конечно же, у нее самой. Будут тут круги под глазами, конечно, они ж отрывались весь отпуск. Но глаза Шарлин чем-то отличались, в них читалась какая-то неотступная боль. Это ее и напугало, и озаботило.
Звукозаписывающая компания
Франклин Дилэни сидел с Колином Тейлором в людном кафе-баре на Маркет-стрит в Эдинбурге. Интерьер был не в его вкусе: неброский, как будто замалчивающий свою стильность; такое место можно обнаружить в модном квартале любого западного города.
– Катрин все мозги мне проебала, – доверительно сказал он.
Франклин пожалел об этом признании, как только его сделал. Тейлор был человек малосимпатичный, основной интерес – нажива. Одежда его смотрелась дорого, но слишком неношеной, нетронутой, чтобы походить на костюм живого человека. Он был как манекен, и шмотки его подтверждали статус полуфабрикатного эталона корпоративных правил. Зато голос был вполне настоящий.
– Она должна есть, иначе скопытится, на хуй. – Он устало покачал головой. – Вот бы она передознулась – всем бы такую услугу оказала!
Менеджер Катрин Джойнер резко взглянул на директора ее звукозаписывающей компании. С этим английским мешком говна никогда не поймешь, когда он на понт берет. Он уже давно пытался овладеть британской традицией иронии и сарказма, но так и не преуспел.
На этот раз Тейлор не понтовался.
– Мне это осточертело. Если она крякнет, мы хотя бы на несколько пунктов продвинемся. Хватит с меня этой примадонны, – усмехнулся он, неодобрительно поглядывая на салат, который перед ним поставила официантка.
Он старался приобщиться к здоровой пище, но она оказалась не слишком аппетитной. Бифштекс Франклина смотрелся куда лучше, хотя этот янки гребаный и не заметил. Еще начнет, как обычно, сетовать на качество британской еды. Тейлор наблюдал за Дилэни. К американцам он никогда пристрастия не испытывал. Большинство из тех, что встречались ему в музыкальном бизнесе, были задротами-середнячками, которые хотели, чтоб все было как в США.
– Она до сих пор величайшая белая певица в мире. – Франклин почувствовал, как голос скакнул вверх, как бывало всегда, когда он принимал оборону. Тейлор ему никогда не нравился. На его место можно было бы поставить любого пидора из звукозаписывающей компании, каких он повидал немало. У сучки свои проблемы – она ебанутая, однако ему следовало бы проявлять больше уважения к ее таланту, который принес его жопной компании немало бабок, а ему – всеобщее признание. Хоть теперь кажется, что это было давным-давно.
– Да, конечно, – Тейлор пожал плечами, – жаль только, что это не подтверждается продажами.
– На новом альбоме есть несколько отличных номеров, но начинать с «Предана тобой» было ошибкой. Этот сингл ни за что не стали бы крутить по радио. «Женщина-загадка» – вот идеальный выбор для заглавной песни. И она хотела с нее начать.
– Мы обсуждали эту тему столько раз, что я уже со счету сбился, – устало сказал Тейлор, – и ты не хуже меня знаешь, что голос ее наебнулся, как и голова. Да ее на пластинке едва, еб твою, слышно, так что, какой бы сингл мы ни выбрали, была бы та же хуйня.
Франклин почувствовал, как внутри всколыхнулся гнев. Он жевал превосходный бифштекс и, к своему великому огорчению, очень больно прикусил язык. Он страдал молча, глаза его слезились, щеки горели, кровь смешалась во рту с коровьей, отчего казалось, будто он ест свое лицо изнутри.
Тэйлор принял его молчание за согласие.
– По контракту она должна выпустить с нами еще один альбом. Буду с тобой откровенен, Франклин, если на этот раз она не возьмет себя в руки и не наверстает упущенное, я буду чрезвычайно удивлен, если она выпустит следующий альбом на этом лейбле… или на каком-либо другом. Концерт в Ньюкасле разнесли все газеты из тех, что потрудились напечатать хоть что-либо, публики приходит все меньше. Уверен, что завтра здесь, в Глазго, повторится та же грустная история.
– Это Эдинбург, – заявил Франклин.
– Не важно. Для меня все едино – обязательный концерт для шотландской деревенщины в конце тура. Это дела не меняет. Жопы на сиденьях, вот что нам нужно, приятель, жопы на сиденьях.
– Билеты на этот концерт продаются хорошо, – возразил Франклин.
– Только потому, что шотландцы настолько удалены от цивилизации, что до них не дошла весть: Катрин Джойнер потеряла голос. Похоже, что Стена Адриана[48] отфильтровывает часть новостей. Однако это хороший ход – привезти ее сюда, на Эдинбургский фестиваль. Они тут что хочешь схавают. Любой конченый фрик из бывших может всплыть здесь на поверхность, и те, кто устраивает солянку, назовут это «мужественным» или «вдохновенным» возвращением. При этом люди здесь настолько привыкли ходить на большие концерты, что пойдут на что угодно. На следующей неделе она может выступать с той же программой в гадюшнике у них на местности, так они даже не подумают на нее сходить.
В глазах Тейлора заиграли злобные озорные искорки. Он вынул газетную вырезку и положил рядом с Франклином.
– Ты видел рецензию на прошлый концерт?
Франклин промолчал, стараясь сохранить невозмутимое выражение под неотступным ироничным взглядом Тейлора, и стал читать вырезку:
Катрин Джойнер
«Сити-холл», Ньюкасл-на-Тайне
Вокальная техника вибрато – метод противоречивый, если не сказать больше. Часто это последнее оружие не вполне добросовестного артиста, поистрепавшегося певца, чей голос потерял былой диапазон. В случае Катрин Джойнер чрезвычайно грустно, а иногда просто больно наблюдать публичное унижение талантливой певицы, которая в свое время могла вызывать разные суждения, однако безоговорочно была выдающимся явлением в поп-музыке.
Теперь, когда голос Джойнер бывает слышно, каждая песня звучит так, будто ее блеет жертвенная овечка, часто прибегающая к жалким трелям, сталкиваясь с самыми незначительными мелодическими сложностями. Складывается впечатление, будто наша Кэт просто разучилась петь. Подвыпившая, средних лет публика в припадке ностальгии была готова к сопереживанию, прояви исполнитель хоть немного сценического обаяния, но Джойнер, как и ее голос, витала в облаках. Общение с публикой на нуле, чему лучшее подтверждение – ее упорное нежелание исполнить нам «Настоящую любовь», ее главный хит по обе стороны океана. Долетавшие из зала просьбы певица старательно игнорировала.
В конце концов, это ни на йоту не изменило общего впечатления. Так же по-овечьи Джойнер исполнила хиты «Я знаю, ты используешь меня» и «Оставь свою любовь». Нездорово худая Катрин сегодня источает тот сексапил, что делает Энн Уидкомби[49] похожей на Бритни Спирс. Признаться, весь концерт пропах мятным соусом, и нам остается только молиться, чтобы музыки ради эта представленная ягненком овца поскорей попала в лапы каннибала Лектера.
Франклин с трудом сдерживал злость. Артисту нужна поддержка, а ее осмеивает и списывает со счетов собственная компания.
– Заставь ее есть, Франклин, – улыбнулся Тейлор, поднося ко рту вилку с жирной курицей, – просто заставь ее поесть. Пусть она снова станет сильной.
Боль во рту уже затихала, зато возмущение продолжало расти.
– А ты что думаешь, я не пробовал? Я испробовал всех известных человечеству врачей, клиники, специальные диеты… каждый день я заказываю ей клубные сэндвичи в номер!
Тейлор поднес ко рту бокал красного вина.
– Ей хорошая ебля не повредит, – задумчиво проговорил он, заговорщически поглядывая на Франклина, который только сейчас понял, что директор звукозаписывающей компании уже немного навеселе.
– Мятный соус, а? Неплохо сказано!
Я знаю, ты используешь меня
Джус Терри не любил высоты. Он под такую работу не заточен. Мыть окна – пожалуйста, но забираться на такую верхотуру – это просто не для него. Как же он оказался на подвесной платформе, где город как на ладони, и моет окна отеля «Балморал»? Какого хуя он позволил этому старому синяку Алеку Почте вписать его в это шоу, было вне пределов его понимания. Алек сказал, что им заплатят сразу и наличными, потому что Норри Макфейл попал в больницу и ему собираются делать операцию на плече. Норри не хотел потерять выгодный контракт с гостиницей, поэтому доверил Алеку завершить начатую работу.
– Ебанический видок отсюда, скажи, Терри, – прокашлял Алек, отхаркнул комок мокроты и сплюнул.
Несмотря на приличную высоту и шум машин, Алеку показалось, что он расслышал, как харчок расплескался по асфальту.
– Ну круто, – ответил Терри, стараясь не смотреть вниз на Принцесс-стрит.
Можно просто перелезть через перила – и привет. Делов-то. Даже слишком просто. Удивительно еще, чего не так много народу прыгает. С бодуна и того легче. Долю секунды почувствуешь тщетность всего, и ты уже там. Слишком большой соблазн. Интересно узнать бы, какой процент самоубийств среди высотных мойщиков окон. В голове Терри всплыла картина из прошлого, и его замутило. Он схватился за перила, потные руки онемели на металле. Он сделал глубокий вдох.
– Да, не каждый день такой вид открывается, – восхищался Алек, смотря на замок сверху.
Из внутреннего кармана комбинезона он вытащил полбутылки виски «Феймос граус». Открутив крышку, сделал мощнейший глоток. Он дважды подумал, прежде чем нехотя протянул бутылку Терри, и обрадовался, когда Терри ее отклонил. Чувствуя, как алкоголь приятно обжигает его внутренности, он взглянул на Терри, чья кудрявая копна развевалась на ветру. Зря он привлек сюда этого бездельника и ворюгу, решил Алек. Он-то думал – за компанию, но Терри все больше помалкивал, что на Терри было абсолютно не похоже.
– Вид охуительный, – повторил Алек, слегка споткнувшись, отчего закачалась вся платформа, – прямо жизни не нарадуешься.
Терри постарался взять себя в руки, чувствуя, как кровь застывает в жилах. Особо долго жизни не порадуешься с таким-то мудаком, на такой-то верхотуре, подумал Терри.
– Да, Алек, это точно. А когда обед? Я с голоду, пиздец, помираю.
– Ты ж только что в кафе позавтракал, жирная тварь загребущая, – ухмыльнулся Алек.
– Да когда это было, – ответил Терри. Он осматривал спальню, находящуюся по другую сторону окна, которое он мыл. Моложавая женщина села на кровать.
– Харе телок заценивать, грязный подонок, – озабоченно выпалил Алек, – одна жалоба от посетителей, и на кону средства к существованию нашего Норри.
Терри засек на столе нетронутый клубный сэндвич. Он постучал в окно.
– Да ты ебнулся! – Алек схватил его за руку. – Норри в больнице, ты его подставляешь!
– Все путем, Алек, – сказал Терри успокаивающим тоном, несмотря на покачивания платформы, – я знаю, что делаю.
– Доябываешься до гостей…
Женщина подошла к окну. Алек съежился, отошел на другой край платформы и еще раз приложился к «Граусу».
– Прости, куколка, типа, – начал Терри, когда Катрин Джойнер подняла глаза и увидела у себя за окном какого-то толстого парня.
Ну конечно, они моют окна. И долго же он на нее смотрел? Он что, следит за ней? Псих. Нет, Катрин на эту удочку не поймаешь. Она подошла к нему.
– Что вам надо? – резко спросила она, приоткрывая огромное окно.
Полутруп гребаный, подумал Джус Терри.
– Э-э-э, прости за беспокойство и все такое, куколка… я тут бутер приметил, там, на столе, – он указал на клубный сэндвич.
Кэтрин отвела с лица волосы и заткнула за ухо.
– Что?.. – Она с отвращением посмотрела на еду.
– Ты ж его не будешь, так?
– Нет, не буду…
– Давай тогда мне.
– Ну ладно… о’кей…
Катрин не могла придумать ни одной причины, чтобы не отдать этому человеку сэндвич. Франклин, может, даже решит, что это она его съела, и тогда, возможно, хоть на минутку перестанет ее доставать. Парень, конечно, назойлив до неприличия, ну и похуй, бери – не хочу.
– Конечно… пожалуйста… в самом деле, почему бы вам не зайти и не выпить еще и кофе… – язвительно сказала она, недовольная, что ее потревожили.
Терри понял, что Катрин просто так шутит саркастически, однако решил вломиться в номер по-любому. Можно изобразить тупого, притвориться, что принимаешь все за чистую монету. Богатые примерно такого поведения от представителей низших сословий и ожидают, так что всё на своих местах.
– Очень мило с вашей стороны, – улыбнулся Терри и зашел.
Катрин сделала шаг назад и метнула взгляд на телефон. Псих какой-то. Надо позвонить в охрану.
Терри заметил эту реакцию и поднял руки вверх.
– Я просто кофе зашел попить, я не больной какой-нибудь, как в Америке, на куски резать не буду, ничего такого, – объяснил он, расплываясь в улыбке.
– Приятно слышать, – ответила Катрин, беря себя в руки.
Алек Почта немало удивился, увидев, как его друг исчез в номере.
– Что там за тема, Лоусон? – крикнул он, начиная паниковать.
Терри подмигнул Катрин, которая все еще оценивала расстояние между ней и телефоном, после чего отвернулся и высунул голову в окно.
– Да девчонка тут одна пригласила зайти перекусить. Американочка. Надо уважить, а, – прошептал он рассерженной физии Алека и закрыл окно.
Кэтрин подняла брови, увидев в собственной спальне облаченную в комбинезон фигуру Терри. Это мойщик окон. Он здесь работает. Он просто хочет кофе. Спокойствие.
– Прямо изнуряет себя. Чтоб работу выполнить то есть. Нельзя работать в таком стрессе. Смертельный номер. Вот в чем Алека проблема, – Терри кивнул за окно, где человек с красным лицом размахивал по окну Катрин тряпкой, – слишком много стрессов на работе. Я ему говорю, Алек, говорю, на твоей работе все язву зарабатывают, а у тебя уже две, завязывай.
Этот гондон не робкого десятка.
– Да… то есть – понятно. А ваш друг кофе не хочет?
– Не, у него есть свой напиток, он на нем и отвисает.
Терри присел на стул, казавшийся слишком изящным и декоративным, чтоб его выдержать, и принялся вгрызаться в сэндвич.
– Недурственно, – чавкая, объявил он. Катрин тем временем зачарованно смотрела на него, разрываясь между диким ужасом и любопытством. – Всегда интересно было, какие бутеры в шикарных местах делают. Я, кстати, был тут на прошлой неделе в «Шератоне», у приятеля на свадьбе. Неплохую пирушку закатили. «Шератон» знаешь?
– Нет, не знаю.
– Это на другом конце Принцесс-стрит, там, на Лотиан-роуд. Мне тот райончик не слишком нравится, но теперь там значительно спокойнее, чем раньше. Так говорят, во всяком случае. Я теперь в город редко выбираюсь. В центре так заряжают – не напасешься. Но Дейви с Руфью выбрали это место… Руфь – та телка, на которой мой друган Дейв женился. Хорошая девка.
– Так…
– Не в моем, в общем-то, вкусе, слишком выдающийся бюст, понимаешь. – И Терри сложил ладошки лодочкой у себя на груди, лаская большие невидимые груди.
– Так…
– Но ведь это выбор Дейва, так? Я ж не могу каждому встречному-поперечному указывать, на ком, бля, жениться, так?
– Так, – сказала Катрин с ледяной решимостью.
Она подумала о последних четырех-пяти годах, которые он спит с ней. С ними.
Турне. Еще одно гребаное турне.
– Ты-то сама откуда?
Короткая вопросительная фраза, произнесенная Терри, вырвала ее из гостиничного номера в Копенгагене и забросила в кукурузные поля детства.
– Ну, в общем-то, я из Омахи, Небраска.
– Это в Америке, да?
– Да…
– Всю жизнь хотел съездить в Америку. Тони, мой друган, только оттуда вернулся. Сказал, между прочим, что сильно перехваливают вашу Америку. Каждая суч… пардон, все гонятся за этим, – Терри потер большим и указательным пальцами, – гребаным янки-долларом. Здесь, между прочим, тоже такая мода пошла. На станции Уэйверли за сортир тридцать пенсов берут! Хочешь поссать – плати тридцать пенсов! За такие бабки надо проссаться как следует. Я б и посрал заодно, если все в одну цену, старина! Что это за хрень, скажи, пожалуйста, если знаешь!
Катрин угрюмо кивнула. Она не очень-то понимала, о чем говорит этот человек.
– Так и что занесло тебя в Шотландию? Первый раз в Эдинбурге?
– Да… – Этот жирдяй ее не знает. Катрин Джойнер, одна из величайших в мире певиц! – Вообще-то, – надменно затянула она, – я буду выступать.
– Типа, танцевать?
– Нет, петь, – прошипела Катрин сквозь стиснутые зубы.
– А… Я сначала подумал, может, ты танцуешь по клубам в Толлкроссе, че-нибудь в этом роде, но потом решил, что этот плейс шибко навороченный для гоу-гоу-герлы… – он оглядел громадный сьют, – надеюсь, ты не обижаешься. Ну так, и чего ты поешь?
– Ты, может, слышал: «Не разбивай мне сердце снова»… или «Я твоя жертва»… или «Я знаю, ты используешь меня»… – Катрин так и не собралась с силами, чтоб упомянуть и «Настоящую любовь».
Глаза Терри выпучились – он признал ее, затем замерли на мгновение – засомневался, и снова расширились – догадка подтвердилась.
– Да! Я их знаю – все!
И он запел:
Часто после любви
Ты смотришь так отстраненно,
Как будто не со мной.
Когда же спрашиваю, ты удивляешься – о чем я.
Ты быстро одеваешься,
Включаешь телевизор – на футбол.
Я для тебя немного значу.
Ты даже зовешь меня чужим именем.
…Обожаю эту песню! Это ж правда жизни… то есть такие парни бывают, понимаешь, о чем я? Как только вынима… ну, после секса, вот, типа, и все, верно?
– Да…
Катрин не могла сдержаться и мягко смеялась над представлением, которое устроил Терри. Дичь полная. Она так давно ни над чем не смеялась.
– Тебе надо на сцене выступать, – улыбнулась она.
Терри ощетинился, как будто ему всадили пару кубов гордыни неочищенной.
– А я и пою, караоке, в «Последней миле», в «Брумхаусе». В общем, спасибо за бутер. Мне пора за работу, пока этот ган… пока мой коллега Алек Почта не стал капать мне на мозг.
Он на секунду задержал взгляд на ее фигуре. Тростиночка.
– Вот что, ты же позволишь мне угостить тебя сегодня вечером? Ты не занята?
– Нет, но я…
Джус Терри был достаточно опытным пользователем мощного шароподкатного пресса, чтобы дать Катрин время оценить ситуацию.
– Ну тогда я вытащу тебя бухнуть маленько. Покажу тебе город. Настоящий Эдинбург! Это свидание, как у вас там в Штатах говорят, – подмигнул он.
– Ну, не знаю… наверное…
Катрин не верила своим ушам. Она собралась выйти в город с толстым мойщиком окон! Он может оказаться извращенцем, ловцом душ или похитителем. Его не заткнуть. Он жуткий доставала…
– Идет, тогда встречаемся внизу в Элисон. Словечко из местной музыкальной тусы, как раз для тебя, да ты, наверно, знаешь – Элисон Мойе,[50] шикарное фойе? Тогда в семь, идет?
– Идет…
– Зашибись!
Джус Терри открыл окно и не без труда вылез обратно на платформу, стараясь не смотреть вниз.
– Пиздец как вовремя, бля, – заныл Алек, – я не собираюсь тут один корячиться, мы так не договаривались. Норри нам двоим за окна платит, не только мне. Норри… в гребаной реанимации, Терри. На больничной койке, страдает от окостенения сухожилия на той руке, что окна моет, врубэ? Что, думаешь, он почувствовал бы, узнай он, что мы тут рискуем оставить его без средств к существованию?
– Не ной, еб твою, заебал. Я всего-то назначил свидание телке, которую раньше в «Top of the Pops» показывали!
– Да ну. – Алек открыл рот, показав желтые с червоточиной зубы.
– Святая правда. Там она, пташка эта. «Не разбивай мне сердце снова» – это она пела.
Алек открыл от удивления рот, когда Терри в подтверждение вышесказанного запел:
И страдала я всю жизнь,
Солнца нет – одни дожди,
Но ты в жизнь мою вошел
И тучи руками развел.
Но улыбка твоя стала холоднее,
И в сердце чувствую печаль,
И душа моя от страха замирает
В предчувствии, что скажешь ты – прощай.
Не разбивай мне сердце снова,
Не сокрушай мои основы.
О, почему же, боже мой,
Не можешь быть со мной одной.
Зачем играть нам в эти игры.
Я знаю – кто-то есть еще,
О ней ты думаешь ночами.
Не разбивай мне сердце снова.
– Я эту песню помню… так, а как же ее зовут. – Он украдкой глянул в окно на Катрин.
– Катрин Джойнер, – сказал Терри с той же надменной самоуверенностью, с какой он выкрикивал ответ на викторинах в «Серебряном крыле», когда знал его наверняка. Настоящее имя Элиса Купера? Винсент гребаный Варьер. Как два пальца.
– Может, и билеты на ее концерт достанешь?
– Все будет, Алек, все будет чики-пуки. Мы теперь в теме и можем поиграть на кое-каких струнах, мать твою. Мы старых обид не забываем.
Хитрый гад, тридцать шесть лет, а все с матушкой живет, подумал Алек.