Среда, 9.14
Единственное, что я фиксирую, – это пульсация баса, биение жизни, непрерывный бум-бум-бум-бит. Я жив.
Я балансирую. Частичная потеря сознания – еще не полная тьма: будто стоишь себе невозмутимо посреди солнца, пытаясь увидеть что-то за ослепительными языками пламени, всматриваясь в великолепную расщелину вселенной, твою задницу, твою задницу, твою задницу…
Я поднимаю глаза, передо мной зеленый холст. Не пошевелиться. Я слышу голоса вокруг, но не могу сконцентрироваться.
– Что он принял?
– Когда он начал?
Голоса мне знакомы, но имен вспомнить не могу. Среди них, может, есть лучший друг или бывшая любовница. Собрать толпу и тех и других за последние лет десять было так несложно; насколько искренними, настоящими казались эти отношения тогда, настолько же легкомысленными и пустыми теперь. Но вот они сгрудились вокруг меня, слились в невидимую силу доброй воли человечьей. Может, я помираю. Может, так оно все и происходит, путешествие в страну смерти. Смешение душ, сливание, ощущение причастности к одной духовной силе. Может, так он кончается – мир.
Сладкий запах усиливается и обостряется в моих ноздрях до едкой химической вони. Я вздрагиваю, тело бьет конвульсия – одна, вторая, отпустило. Голова распухает так, будто череп и скулы вот-вот треснут, и сокращается обратно до нормальных размеров.
– На хуй надо, Риди! Ему только аммиака не хватало в носопырку охуевшую, – ворчит девичий голос.
Она постепенно вырисовывается: золотистые дреды, может, они просто грязные, но для меня – золотистые. Черты лица складываются в женскую версию игрока «Арсенала» Рэя Парлора. Ее зовут Селеста, она из Брайтона. Английского Брайтона, не здешнего. Здесь же наверняка свой Брайтон есть. Да, точно.
В голове что-то залипло. Мысли как будто в луп запустили, зациклили; вот что значит циклиться: навязчивая идея в квадрате.
Риди тоже сгустился прямо у меня перед глазами. Большие голубые глаза, волосы ежиком, обветренная кожа. Тряпичные заплаты наметаны так густо и бессистемно, что ни хера не разглядеть, что это была за одежда. Сплошная заплата. Все вокруг. Здесь все залатано. Хуй знает, на чем все держится, вот-вот посыпется.
– Прости, Карл, дружище, – извиняется Риди, – просто хотелось оживить тебя как-то.
Надо позвонить Хелене, но мобильный наябнулся, слава яйцам. Здесь все равно приема нет. Да и не в том я состоянии, чтоб извиняться, признавать свою вину. Вот что объебос ответственный делает: время приостанавливается, и ты оказываешься в положении, когда попытка принести извинения может только все еще больше испортить, так что ты даже не пытаешься. Все, отпустило, я даже чувствую, как лицо кривится улыбочкой. И все равно в ближайшем будущем меня ждет эта приемная дикого ужаса и тревожной неуверенности.
Тревога.
Мои пласты.
– Где, бля, мои пласты?
– Ты не в состоянии крутить, Карл.
– Где пласты, на хуй?
– Расслабься… здесь они, старина. Но ты играть все равно не будешь. Не дергайся, – убеждает меня Риди.
– Да я, бля, ща их всех сделаю… – слышу я себя.
Я выставляю указательный палец пистолетом и произвожу жалкий звук, изображающий выстрел.
– Слушай, Карл, – говорит Селеста Парлор, – посиди немного, собери голову. Винтиков повывалилось до хуя.
Селеста из Брайтона. Риди из Ротерхэма. Куда ни поедешь, везде тысячи англичан, ирландцев да и шотландцев тоже. Светлые все головы. Калифорния, Таиланд, Сидней, Нью-Йорк. Не просто тусуются в свое удовольствие, не просто живут этим, они, бля, заправляют темой, они все рулят! Легально или нелегально, в одиночку или сообща, вкладывая никому не нужный больше антрепренерский талант, свободные, пиздец, акцент здесь пофиг – не тема, показывают местным, как это делается.
Австралия – другое дело, это и впрямь последний рубеж. Столько народу осело здесь после того, как мечту размазали по стенке полицейские спецотряды и воротилы черного рынка, охуевшие драгдилеры, взращенные тэтчеровским режимом. Британия и так казалась старой развалюхой, а с новыми лейбористами, модернизацией, модными барами, обкокошенным медиа и рекламным пидорьем куда ни плюнь, как ни странно, стала еще обшарпанней. Достаточно было один раз мрачно произнести «время, джентльмены», чтобы граждане туманного Альбиона дали ходу до дому, бегом на последний автобус или электричку, чтоб поспеть до полуночи. Старый добрый смирительный кулак все еще таился под подкрашенной слащавой повседневностью.
А вот в Австралии – нет, там все было свежо и снова по-настоящему.
На рейвы за Центральным вокзалом в Сиднее можно было зайти просто по дороге в магаз. Потом все снова ушло в поля, в самодельные лагеря в стиле «Безумного Макса». Мы дичали, посреди дня могли впасть в транс под бешеный гибрид диджериду[51] и техно. Отъезжали, терялись, никаких властей – шугаться некого, мы сохраняли свободу эксперимента, пока капитализм пожирал сам себя.
Да и не в этом дело.
Пускай охуевают, копят богатства, которые нет даже надежды потратить. Бедняги, они потеряли всяческие ориентиры. Пятьдесят штук в неделю футболисту. Десять штук за ночь диджею?
На хуй.
Отъябись и присохни.
Здесь я хотя бы чувствую себя в безопасности, здесь хватает спокойных, рассудительных чуваков. Всяко лучше, чем та туса, с которой я связался на Мегалонге. Сначала было весело, к тому же я никогда в знакомствах особо разборчив не был. Говорят, что, независимо от идеалов и какой бы демократичной система ни была, лидер всегда проявляется. С этим можно согласиться или поспорить, но вот что упырь себя всегда проявит – это точно.
Воздух был свежий и легкий, было сыро, впрочем, помню, там было пекло. Северная территория, прошлое лето. Невыносимая жара высасывает все соки. А Бриз Томпсон тем не менее смотрит на меня.
Лицо у него как угорь-мурена, нет, правда. Я плавал как-то с маской по рифам и столкнулся с таким нос к носу. Злобные твари.
Я для него угроза. Он говорит без слов: ты диджей, играй музыку. Не провоцируй меня, не думай, откажись от мыслей в мою пользу, я могу думать за всех нас. Ведь я пиздец какой великий харизматический лидер.
Прости, Бриз. Ты всего лишь вонючий упырь из богатеньких, у которого есть звуковой аппарат. Ну выебал ты несколько пизданутых телочек, которые сами не знают, чего хотят, а кто их не ебал?
Слава яйцам, сам я – гопник, и уровень моего цинизма не позволяет, чтоб меня гипнотизировал идиот, который лепит что-то, как пидор, еб твою.
Как только задели интересы главного, лов-энд-пис куда-то сразу улетучился. Нет, это не Северная территория, это Мегалонг-Вэлли, но тем летом было жарко, как в Эллис-Спрингс. Нет. Было сыро, влажно.
Репа ни хуя не варит…
А думаю я о том, что всю жизнь чувствовал себя аутсайдером никудышным. Даже в племени, в толпе, в тусе я был чужой. И тут я снова его вижу. Бриз – властолюбивая тварь подковерная. Одно и то же постоянно: «Я план мероприятия не составляю», и даже когда ты в полном жесточайшем ахуе, он с тобой нежен и аккуратен, как удар по яйцам. Я его опять вижу. Он прогоняет какой-то библейский кал, что я, мол, как Самсон, потеряю силу, если обрезать мою белобрысую шевелюру, которая и так выпадает, мать ее.
Хуй там был. Лучшего сета я в жизни не играл. Ослепительно. Он все дуется. Потом он уже не может сдерживать свою злость. Он начал что-то там молоть, я просто отошел. Он поперся за мной и дернул меня за руку. «Я с тобой разговариваю!» – взвизгнул он. Это предел. Я обернулся и врезал ему. Применил боксерский удар, мне Билли Биррелл как-то показывал. Не такой уж прямо удар получился, с биррелловским, конечно, смешно сравнивать, но Бризу и этого хватит. Он попятился в шоке и давай хныкать и угрожать одновременно.
Ничего он не сделает.
Влип в еще одну хуевенькую историю. Вот что политика с человеком делает: от клубов, где бабло реальное платят, нос воротишь, чтоб играть для засранцев, которые тебя просто ненавидят.
Вот что я еще скажу о Бризе: чувак умел развести костер, или, скорее, умел припрячь нас развести костер. Его костры – это целое событие, со своей церемонией и помпезным ритуалом. Они освещали все вокруг, мерцающий свет поднимался вверх, языки пламени хотели перещеголять друг друга в темной пустыне. Я вспомнил о нашем районе, Билли Биррелл оценил бы по полной. Уж как он любил костры. Да, Бриз умел развести костер и развести застенчивых конфузливых малышек: они раздевались и танцевали перед ним, а потом шли к нему в палатку.
Пизданул сучку, получил удовлетворение, Schadenfreude[52] эдакое. Кто так говорил? Малыш Голли. Уроки немецкого.
Хуй с ним, с Бризом. Там я встретил Хелену. Она снимала все на фотик, а я снял ее. Когда она наснималась вдоволь, мы тихо свалили. Сели в ее старенький джип и поехали. Места, чтоб не париться, было до фига. Всегда было место.
Просто смотреть на ее лицо, пристально следить за ней, пока она везет нас через пустыню. Я даже иногда сменял ее, хотя до этого за руль в жизни не садился.
Поезжайте туда сами, увидите, какое там пространство, какая свобода. Как мы заполняем это пространство, как время наше заканчивается.
Эдинбург, Шотландия15.37
Мразь
Лиза пыталась уговорить всех пойти куда-нибудь, но никто не вписался. Шарлин даже подмывало, но она все-таки решила поехать сразу домой к маме. В такси она репетировала свой отчет, решала, что рассказать маме об отпуске, а что оставить при себе.
Когда она вошла, мир рухнул. Там был он.
Он вернулся.
Тварь охуевшая, сидит себе на стуле возле камина.
– Так-так, – сказал он самодовольно, с вызовом.
Не удосужился даже изобразить раскаяние, просто пролез в их жизнь, как жалкая гнида. Теперь он был настолько уверен в слабости ее матери, что просто не считал нужным ни обуздывать свою заносчивость, ни скрывать свой мерзкий нрав.
В голове Шарлин крутилась единственная мысль: такси я отпустила. Несмотря на это, она взяла свои сумки и вышла из дома. Краем уха она слышала, как мать говорила какие-то глупые, неверные, трусливые слова и как они развеялись под напором звуков, похожих на скрип отпираемого гроба, которые стал издавать ее отец.
Холодно не было, но после Ибицы Шарлин чувствовала, что прохладный ветер пронизывает ее до костей. Увидеть его снова – вот это шок. В припадке нездорового смирения она решила, что, хоть потрясение и велико, его появление не было для нее сюрпризом. Шарлин шла уверенным шагом, но куда идет, не понимала. К счастью, двигалась она по направлению к городу.
Дура, слабачка, овца ебаная.
Почему?
Какого хуя
Она отправилась к Лизе.
В автобусе Шарлин почувствовала, как чувство потери, самоуничижения обострилось до такой степени, что уже как будто не хватало дыхания. Она взглянула на моложавого мужчину на сиденье напротив, он качал на коленях ребенка, снисходительно на него поглядывая. Что-то внутри у нее опять треснуло, и она отвела взгляд.
По улице женщина толкала коляску. Женщина. Мать.
Зачем она опять его приняла?
Потому что не могла остановиться. Она не остановится, не сможет остановиться, пока он не прибьет ее насмерть. А потом он будет ползать на коленях по ее могиле, вымаливать прощение, говорить, что в этот раз зашел слишком далеко, что ему так жаль, так жаль…
И поднимется ее гребаный призрак и будет смотреть на него с неполноценной неосмысленной любовью слабоумного, разведет руками и заблеет тихонечко: «Ну ничего, Кейт… ничего…»
Шарлин ехала к Лизе. Ей нужно было с ней увидеться. Они много бухали, смеялись, жрали таблы, звали друг друга сестрами, но на самом деле были еще ближе. Лиза – это все, что у нее осталось.
Проблема была не в том, что приходилось признать, что она списала со счетов своего отца, это произошло уже много лет назад. Но в какой-то момент Шарлин осенило, что это же произошло теперь с матерью.
Проблема с футболкой
Рэб Биррелл медленно обводил бритвой контуры лица. На подбородке он заметил несколько поседевших волосков. Уныло размышляя, что вскорости он и девушки, которые ему нравятся (то есть молоденькие и стройные), будут работать в разных секторах сексуального рынка, Рэб побрился аккуратно, с расстановкой.
Любовь уже несколько раз ускользала из его пальцев, и последний раз несколько месяцев назад, это было наиболее болезненно. Может быть, думалось ему, он сам этого хотел. Он и Джоан: расстались, прожив шесть лет. Кончено. Она его бортанула и пошла себе дальше. Ей и нужно-то было: немного секса, немного любви, немного не честолюбия даже, нет, слишком спокойной и расслабленной она была для каких-либо амбиций, просто хоть какой-то движущей силы. Вместо этого он колебался чего-то, ходил усиленно налево, а их отношения тем временем застоялись и стухли, как еда, которую забыли положить в холодильник.
Когда на прошлой неделе он встретил ее в клубе с новым парнем, в горле у него пересохло. Все они мило улыбались и вежливо жали руки, но внутри его покорежило. Такой красивой, такой жизнерадостной он не видел ее никогда.
А тот, что с ней был, – Рэб хотел оторвать сучаре голову и затолкать ему же в сраку.
Он вытер лицо полотенцем. Неудачи на любовном фронте – единственное, что было общего между ним и его братом Билли. Пройдя в спальню, Рэб натянул зеленую футболку «Лакост». В дверь постучали.
Он вышел в коридор, открыл дверь и увидел перед собой собственных родителей. Несколько мгновений они стояли с открытыми ртами, как курортники, приехавшие по путевке, типа, только вышли из автобуса и ждут, пока гид скажет, что дальше делать.
Рэб вышел на лестницу.
– Заходите.
– Мы заехали по дороге к Вив, – сказала мама, переступая порог и внимательно осматриваясь.
Рэб был в легком шоке. Мама с папой до этого еще ни разу к нему не приезжали.
– Вот решили посмотреть твою новую квартирку, – засмеялся папа.
– Я здесь уже два года живу.
– Боже, неужто так долго? Как время летит, – сказал Вулли и выковырял сыну из уха остатки пены для бритья. – Ну ты и неряха.
Непринужденное отцовское запанибратство одновременно и напрягло, и успокоило. Родители прошли за ним в гостиную.
– И чем же ты теперь питаешься, жена-то от тебя ушла? – спросила Сандра, готовая отыскать в глазах сына любой намек на притворство.
– Мы не были женаты.
– Шесть лет жить под одной крышей, спать в одной постели, по мне, так это муж и жена, – резко сказала Сандра, и Рэб почувствовал, как по хребту пробежал холодок.
– Гражданский брак, что называется, – поспешил улыбнуться Вулли.
Рэб взглянул на стенные часы.
– Давайте я напою вас чаем, но дело в том, что я как раз собирался выходить. Вечером на Истер-роуд наши играют.
– Мне нужно по-маленькому, сынок, – сказала Сандра.
Рэб проводил ее по коридору и указал на стеклянную с напылением дверь. Вулли тем временем с удовольствием уселся на диван.
– Если ты собрался на матч, надень, может, тогда футболку, что тебе мама на Рождество подарила, ту переливчатую, зеленющую такую, – предложил Вулли с воодушевлением.
– Ну нет, как-нибудь в другой раз, – поторопился возразить Рэб, – мне уже пора бежать.
Футболка была – дикий ужас.
Услышав этот разговор, Сандра, не замеченная Рэбом, застыла и сделала шаг обратно к двери.
– Он ее никогда не носит. Она ему не нравится, – упрекнула она, и глаза ее наполнились слезами. Повернувшись на каблуках, она направилась обратно в туалет, добавив: – Ничего-то у меня не выходит…
Вулли поднялся, схватил Рэба за руку и притянул начинающего обалдевать сына к себе.
– Послушай, сынок, – торопливо зашептал он, – твоей маме нездоровится… с тех пор как она вышла из больницы после этой гистерэктомии, она все время на нервах. – Он покачал головой. – Ходишь как по лезвию бритвы. То она «опять ты в своем Интернете», а если нет, тогда «Билли купил тебе дорогущий компьютер, он так и будет пылиться?» – Он пожал плечами.
Рэб сочувственно улыбнулся.
– Порадуй ее сынок, и мне станет легче. Надень эту чертову футболку на матч. Один раз, сделай одолжение старику, – отчаянно взмолился Вулли, – она вбила это себе в голову, только об этом и говорит.
– Я люблю сам покупать себе одежду и сам выбирать, что носить, папа, – ответил Рэб.
Вулли снова сжал ему руку:
– Ну же, сынок, всего разок, сделай одолжение.
Рэб воздел глаза к потолку. Он пошел в спальню, открыл нижний ящик шкафа. Футболка лежала нераспакованная, цвет – желто-зеленый электрик. Отвратительно. Он не может выйти в этом. Если его увидят пацаны… Он разорвал полиэтилен, сдернул с себя «Лакост» и натянул вещицу.
Выгляжу как мудак, леденцом наряженный, думал он, рассматривая себя в зеркале. На мне форменная футболка команды – знак задроты повсеместно. Остается только номер получить.
9 МУДАК 10 ПРИДУРОК 11 ЗАДРОТА 15 ОСЕЛ 25 СОПЛЯК 6 ИСПОРЧЕННЫЙ МАЛЬЧИШКА 8 ОХОТНИК ЗА СЛАВОЙ
Он вернулся в гостиную.
– Ох, как тебе идет, – заворковала Сандра, заметно успокоившись, – вот он, настоящий космический век.
– «Миллениум-Хибз», – улыбнулся Вулли.
Рэб стоял с каменным лицом. Он считал, что если позволять людям вольности, даже – а может, особенно – близким тебе людям, тебе в итоге сядут на шею.
– Не хочу вас подгонять, но я уже опаздываю. Я вам позвоню, вы приедете, я приготовлю вам ужин.
– Да нет, сынок, мы удовлетворили свое любопытство. Приходи сам к маме, она тебя накормит как следует, – сказала Сандра, и лицо ее растянулось в напряженной улыбке.
– Мы с тобой поедем, сынок, – сказал Вулли, – мы к тете Вив, нам по дороге.
Рэбу показалось, что сердце его в грудной клетке упало на целый дюйм. Вив живет на пути к стадиону, и времени вернуться и избавиться от этого кошмара просто не будет. Сверху он надел кожаную коричневую куртку и застегнулся до ворота, чтобы футболка не вылезала. На кофейном столике заметил мобильный телефон, взял, сунул в карман.
На улице, по дороге к автобусной остановке, Сандра схватила язычок молнии и дернула его книзу.
– Цвета своей команды носят с гордостью! Сейчас тепло, застегнешься ближе к ночи, если похолодает.
Через месяц тридцать, а она до сих пор пытается наряжать меня, как пупса гребаного.
Никогда он еще с таким удовольствием не расставался с родителями. Он смотрел им вслед. Мама уже приземистая, папа до сих пор худощавый. Он застегнул молнию и направился в паб. Уже на входе он засек в углу пацанов: Джонни Катар, Фил Нельсон, Барри Скот. Рэб даже не понял как, но, к своему ужасу, при входе он машинально расстегнул куртку. Джонни Катар взглянул на торс Рэба и сперва не поверил своим глазам, но потом осклабился по-крокодильи.
Рэб понял, что случилось.
– Забудь, Джонни, просто забудь.
Потом к нему подошел Гарет; и не рассекал еще по секторам чувак, более замороченный на стиле. В отличие от большинства пацанов, происхождение которых Рэб определял строчкой «вышли мы все из рабочих», Гарет ходил в самую навороченную школу – Феттес-колледж, где воспитывался Тони Блэр. Рэбу всегда нравился Гарет, нравилось, что он предпочитал выставиться, нежели уйти в тень, нравилась его принадлежность к верхушке среднего класса. Прикалывается он или говорит всерьез, понять было невозможно, он выступал арбитром в отношении одежды и манер и то веселил, то смущал пацанов из центра и с окраин задиристыми насмешками. «Разве мы не можем вести себя как настоящие эдинбургские джентльмены! Мы ж не сорняки какие-нибудь!» – вещал он на весь вагон на выездах, пародируя Малькольма Рифкинда.[53] Пацаны бывали в восторге.
И вот он взглянул на Рэба.
– В вопросах моды ты, Биррелл, все-таки несгибаемый единоличник, – начал Гарет, – как тебе удалось выковать это непоколебимое чувство стиля? Да, не для нашего Рэба тупой диктат консюмеризма…
Рэбу оставалось только слушать и обтекать.
Паб заполнялся радостными болельщиками, чей энтузиазм усиливался соразмерно выпитому. Рэб думал о Джоан, о том, что, по сути, должен быть доволен вновь обретенной свободой, но почему-то чувствует себя совсем иначе. Он спросил Гарета, скучает ли он по старым денькам, по тогдашним треволнениям. Теперь его друг был авторитетным ветеринаром со своей практикой; у него была подруга, ребенок, и они ждали второго.
– Если быть до конца честным – это лучшие годы моей жизни, то время ни с чем не сравнится. Но вернуться туда невозможно, кроме того, главное – это суметь разглядеть нечто хорошее и закончить вовремя, пока тема не скисла. Но скучаю ли я? Каждый день. И по рейвам тоже. Пиздец как скучаю.
Джоан ушла, и с тех пор, не считая одного беспонтового перепихона, Рэб обходился без секса. В свободную комнату заселился Энди, теперь вместо девушки у него был сосед. Еще он студент. Чему он учится? Тридцать лет, девчонки нету, практически нетрудоспособный. Каков же итог? Рэб завидовал Гарету. Казалось, он с самого начала знает, чего ему нужно. Учился он очень долго, но не отступал. «А почему ты решил стать ветеринаром?» – как-то спросил его Рэб, ожидая услышать лекцию о материальном и душевном благополучии животных и фашизме, который сквозит в отношении ко всем видам.
Гарет сделал непроницаемое лицо и сдержанно сказал: «Я рассматриваю это как способ возмещения ущерба. В прошлом я доставлял животным немало страданий». И, улыбнувшись, добавил: «Особенно на выездах в Паркхед и Иброкс».
Они допили и пошли на стадион. На месте снесенных ржавых секторов строили новые трибуны. Он помнил, как его отец брал их сюда с Лексо, Билли и Голли. Как они считали себя навороченными, потому что стояли на трибуне! Трущобы из старой фанеры и гофрированного железа! Смех. Взрослые дядьки выстукивали ногами ду-ду, ду-ду-ду, ду-ду-ду-ду… «Хибби-и!» Рэб подумал, что это имело отношение скорее к кровообращению в затекших ногах, нежели к происходящему на поле.
Теперь это фестивальный стадион, ну или три отремонтированные стороны. Олд-скульные болельщики все еще кучковались в спартанском укрытии старых секторов на восточной стороне поля, ожидая, пока строители и бульдозеры не истребят их как вид или же переведут из ранга футбольных фанатов в разряд потребителей спортивных услуг.
Рэб повернулся к Джонни и увидел, как тот отхаркнул и сплюнул на бетон, где раньше был деревянный настил восточных трибун. Пройдет немного времени – и за такое поведение Джонни выведут со стадиона с полицейским эскортом. Радуйся, пока можно.
Маркетинговые возможности
– Со всеми причитающимися гонорарами бабок у нее хватит, – ухмыльнулся Тейлор, – если только… ха-ха-ха… если только налоговики не удержали с нее бо́льшую часть. – Он даже прослезился от хохота.
Рюмка за рюмкой шли так легко, что Франклин и Тейлор были уже почти готовы зажечь, но Франклин дал задний ход.
– Надо проверить, как там сучка, – пробормотал он, вздрагивая внутри от собственных слов; какой-то его части была крайне неприятна та легкость, с какой после нескольких глотков он стал сообщником Тейлора. Но она действительно настолько поглощена собой. Тейлор прав. Ну что такого сложного просто поднять вилку ко рту, прожевать и проглотить?
Он позвонил ей в номер с мобильного, но там никто не ответил. В нарастающей панике он поспешил обратно в гостиницу, представляя костлявый труп рядом с бутылкой водки и таблетками снотворного. Тейлор с той же картиной в голове не колеблясь последовал за ним. Только вот для него эта перспектива была источником возбуждения и эмоционального подъема, он уже обдумывал список песен на двойной альбом «Best of…». Потом будет переиздание бокс-сетом и, конечно, трибьют. Аланис поет песни Катрин Джойнер. Важно. Энни Ленокс… обязательно. Танита Тикарам… Трейси Чэпмен… Шинейд. Это то, что сразу приходит в голову. Нужен, однако, список пошире, главное – качество. Арета – немного притянуто за уши, но – почему нет? Джоан Джет – в качестве сюрприза. Долли Партон – обработка в стиле кантри. Возможно, соблазнятся даже Дебби Харри или Мейси Грэй. Может, даже Мадонна. Возможности накручивались в его голове, когда они подошли к дверям гостиницы.
Оба были чрезвычайно изумлены, когда им сообщили, что полчаса назад Катрин ушла с каким-то мужчиной.
– Она что, съехала? – выдохнул Франклин.
– О нет. Она просто пошла прогуляться, – благоразумно рассудила девушка за стойкой и по-деловому сверкнула на него глазами из-под темной челки.
Она никогда не тусовалась с незнакомыми людьми. Сучка страдала агорафобией.
– А как выглядел этот мужчина?
– Довольно крупный, волосы в мелких кудряшках.
– Что?
– Как перманент, так еще сто лет назад носили.
– Как бы вы описали ее психическое состояние? – спросил Франклин девушку за стойкой.
– Анализ психического состояния гостей отеля – вне нашей компетенции, сэр, – бодро ответила она.
На что Тейлор позволил себе ухмыльнуться.
Ричард Гир
После долгой ванны она поставила на видео фильм «Красотка». Всплеск чувства вины сопутствовал приливу энергии, источником которой был появившийся в ее руках вибратор. Как будто на Ибице ей не хватило: перцы всевозможных форм, размеров и цветов, но, как часто с этим делом бывает, чем больше было, тем больше хочется еще. Снова напомнила о себе, зазудела губища, и то, что было поначалу беззаботным почесыванием, быстро переросло в прямое зондирование. Дальше уже дело техники. Дошло до включенного видео и упоительного пощипывания клитора. Ричард Гир умеет настроить на нужный лад, он один мог довести Лизу до исступленных восторгов. Теперь посмотрим, что там у Ричарда львиного в штанах, сможет ли он закончить начатое…
– Ричард… – стонала Лиза, в то время как огромный вибрирующий пластиковый херес Ричарда неустанно подергивал ее влагалищные губы, медленно поглаживал их, с огромным умением раскрывал, постепенно продвигаясь внутрь.
Он остановился, на мгновение подался чуть назад, в то время как она заскрипела зубами, обозревая его белоснежную улыбку на экране. Искусно работая пультом в одной руке, вибратором в другой, Лиза стала ловить ртом воздух, когда Ричарда показали крупным планом.
– Испытай меня, – сказал он ей, и она нажала на паузу.
– Не дразни меня, детка… засади мне, – взмолилась Лиза, перематывая на то место, где после звука расстегивающихся джинсов следует кадр с Ричардом в душе.
Потом вперед
FF>>
Вибратор жужжит…
Снова вперед
FF>>
PAUSE
Полая юбочка пластикового члена Ричарда тыркалась уж ей в пиздогубы, а на экране в его ироничных, слегка лукавых глазах отражались ее желание, ее порочность… и эта упоительная борьба за власть… это перетягивание каната, без которого все превратилось бы в скучные механические движения…
PLAY
Ричард с ней постели. Ричард крупным планом.
– Я думаю, ты очень красивая, очень необычная женщина…
– О Ричард…
Назад
REW<<
Назад
REW<<
PAUSE
ЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖ…
– О Ричард…
PLAY
Зубастая улыбка Ричарда рассеивается, и лицо принимает деловое выражение.
– Я буду платить тебе, чтоб ты являлась по моему первому зову…
REW<<
– …моему первому зову…
REW<<
– Я буду платить тебе, чтоб ты являлась по моему первому зову…
– У тебя такой женщины, как я, и не было никогда, сынок, не то что эти фригидные сучки голливудские, да…
ЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖ
– Еби…
FF>>
Вперед, проматываем жеманную сучку Джулию Робертс, ее появление все портит, ведь здесь должны быть только они с Ричардом…
PAUSE
PLAY
– Я скоро кончу, – это Ричард говорит Лизе…
ЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖ
– О боже, Ричард…
ЖЖЖЖжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжж…
Ричард пропихнул свой силиконовый хрен еще дальше, и тут что-то сломалось. Перегретый мозг нечаянно перещелкнуло предательским флешбэком: ирландский парень в Сан-Антонио, шланг у него обмяк и прямо вывалился из нее, а он говорит: «Джизус, со мной такого раньше никогда не было…»
…ЖЖЖЖЖ…ЖЖЖЖЖ…ЖЖ…Ж…
Но с Ричардом не могло ведь такого случиться…
И все.
Сука пиздец.
Батарейки. Батарейки ебаный хуй.
Лиза рывком вытянула из себя влажный кусок силикона и натянула штаны. Она уже готова была рвануть в гараж; ненавидя себя, она думала, что у смышленой девочки в сумочке всегда есть «Дюрекс», но у той, что поумнее, – «Дюраселл».
Тут прозвенел дверной звонок, Лиза Леннокс нажала на пульт, изображение исчезло с экрана. Она напряженно поднялась и пошла в прихожую.