Он не оставит здесь, ведь правда? Как отец не оставит одну во тьме?
Здесь холодно и одиноко. Пусто. Уныло. Я хочу домой, в свою теплую кровать на острове, где всегда грело теплое солнце.
Дверь резко скрипнула, приводя меня в сознание, и я поспешила поднять взгляд на выход, где за спиной мужчины в коридоре виднелся небольшой свет. Единственный свет, пока теплившаяся надежда. Гектор с той стороны держался за железные прутья двери. Последний раз взглянул на меня, одиноко стоящую на коленях и отвернулся. Без слов... А я резко подскочила с корточек, бегом преодолела расстояние до двери, вцепилась в ржавые прутья личной камеры.
— Выпусти!!! — шибанула ладонями по прутьям, вызывая множественное эхо по всем камерам нижних палат. В ответ раздались крики узников, хриплые стоны соседей — замученных Клейменных.
— Гектор! — крикнула, но его спины не было видно, пропала во тьме коридора. А потом и вовсе...
Раздался щелчок. И коридор погрузился в абсолютный мрак.
— Выпусти! — долбанула опять по прутьям. — Черт тебя подери! Выпусти! Гребанный Каратель!
Долбила и долбила по прутьям, создавая дикий шум на весь коридор. Невзирая на боль в руках, на возможные ссадины, которые нанесу. Лишь бы услышали, лишь бы не тишина и холод. А стоны Клейменных помогали прочувствовать праздник ужаса и страха.
— Заткнись! — почувствовала чужое дыхание через клетку своей тюрьмы. Тогда же что-то тяжелое, может быть пистолет или их прибор ударил по прутьям рядом с пальцами.
Ужасная дрожь и отдача ударила в ладони, и я послушно отступила в глубину камеры.
Это был неизвестный охранник-Каратель, его лица не разглядишь. Я и камеры не видела, и пальцев, слышала один звук — стук собственных каблуков по камню.
Десятки голосов Клейменных жили со мной в ту ночь, пели в унисон. Они стонали то от боли, то от сумасшествия. А я опустилась коленями в капроновых колготках на холодный пол, сняла кожаную куртку и накрыла себя сверху от кромешной тьмы...прячась от нее в коленях. Она как будто живая — эта тьма. Живая субстанция, что тянула ко мне грязные руки.
— Пожалуйста...Гектор... — прошептала коже ног. Руки перекрестила на груди, убаюкивая себя… — Выпусти меня...
Просила сама у себя…
— Я боюсь темноты, — прошептала в тишине шепотом, чувствуя, как слезы падали на колени, как холодный пот заливал спину, а меня трясло не переставая. Мерзко и холодно.
И все одинокие часы, борясь с рвотными спазмами, расчесывала руку с татуировкой ногтями, как умалишенная, чтобы не ощущать темноты, как единого живого организма, нападающего со всех сторон. Хищника, жрущего спокойствие.
Как вспышка молнии озарила сознание.
— «Темнота...решетка...» — пророческие слова гадалки Рады.
Слушала стоны и еле слышный предсмертный плач Клейменых всю ночь, а тело трясло и трясло.
Я пряталась от темноты под курткой много времени. А может и мало...но для меня казались вечными эти минуты или часы одиночества. Мой кошмар ожил, самый ужасный страх, мой единственный страх.
Не знаю, когда раздался щелчок двери. Слышала сквозь куртку шаркающие по бетону шаги. А я не двигалась. Ноги, согнутые в коленях, жалобно ныли от неудобной позы.
Руки, подхватившие за талию, узнала сразу. А в тот момент было все равно. Пусть кто хочет берет.
Гектор снял с меня куртку и поставил на шаткие, непослушные ноги. Свет заливал тюремную камеру, а напротив моих глаз, только немного выше вновь равнодушное, холодное лицо.
Больше не унижусь до мольбы перед тобой.
Пустыми, непроницаемыми глазами, без отрыва смотрела на мужчину. А зрачки жгло от яркого света после абсолютного мрака. Я не плачу, я не жалею себя, просто... я не виновата, что глаза слезились от яркости.
— Дурь вышла? — поинтересовался глухо.
А я не кивнула, не отвернулась, просто смотрела, как деревянная кукла. Полностью выпотрошенная, иссушенная. И ноги не держали, и если бы не Гектор упала бы обратно на колени на холодный пол перед Карателем. В ноги после подъема прилила кровь, они противно загорелись, загудели. Потом мужчина перекинул меня на плечо, как когда-то в университете. И понес свой трофей, придерживая кистью бёдра и платье, чтобы то высоко не задиралось.
А я немного была наклонена вперед — вниз головой, равнодушно глядя на бетонный пол, на редкие светильники на стенах, загоравшиеся, пока мы поднимались обратно по лестнице.
Я — первая Клейменная, которая покидала темный дом. По крайней мере после заточения в нижних палатах никто живым не выходил. Дальше один путь — самосожжение.
В машине, закутавшись в полы собственной куртки, прятала нос и, поджав ноги к телу, пыталась согреться. Печка в машине вроде работала, а тепла не было. Лед в крови, вся кровь заледенела в жилах, даже слез не было — тоже, наверное, внутри превратились в застывшую глыбу.
Светофоры на дорогах горели оранжевым и мигали выключенные. Но на улице начинало светать, вероятно часов пять-шесть. Гектор, как обычно, выполнил угрозу. Сказал, научит послушанию — вот учил. Научил одному — что ему нельзя верить.
Когда отец посадил в темницу, я не просила его остановиться, потому что знала — бесполезно. Я для него эксперимент. Мои мольбы, как об твердую стену рикошетили вниз, в пустоту. А сегодня ночью зачем-то просила Гектора остановиться, зачем-то жалостливо умоляла, будто поверила на секунду, что в нем есть что-то человечное. Что значу для него чуть больше, чем очередная дырка. Тайно надеялась, что для него я — особенная. Каждой девочке хочется быть особенной. Я жестоко ошиблась.
Гектор взял меня за лицо, чем отвлек от мыслей, и повернул от стекла к себе. Смотреть тошно в его глаза, в груди болезненно закололо. Заледеневшее сердце. Оно тоже покрылось тонкой корочкой льда, чтобы впредь не было больно. Когда тебя учат, когда тебя наказывают... И не понятно по какой причине. За то, что крутила хвостом?
Я мягко высвободила подбородок и отвернулась вновь к окну.
— Диана, надеюсь, ты все поняла? — поинтересовался Гектор, пока мы ехали под звуки включенных поворотников, создающих своеобразный треск в тишине машины.
Говори сам с собой Каратель. Это лучше всего. Потому что ты умеешь слушать только себя драгоценного, а на остальных плевать...
Лед оттаял, почему-то слезы подкатили к глазам, и я, прикрыв ладонью лицо, полубоком смотрела в окно, изо всех стараясь не создавать ни звука, чтобы этот урод сбоку не увидел.
Куда теперь везет? Какое наказание следующее?
Даже не надеялась попасть домой.
Я и не попала. Оказалась возле серого двадцатиэтажного здания в неизвестном районе, а мое тело несли большие руки. Вновь, как трофей, перекинули через плечо. И сапоги снимал с меня, присев на одно колено, и куртку снимал, пальцами прикасаясь в процессе к моей голой коже, и на руках нес по коридору. А я равнодушно провожала взглядом коричневые стены неизвестной квартиры, бра, освещавшие путь. Диван увидела в зале. А потом темнота вновь, а под спиной — мягкость, в которую аккуратно погрузили.
Наступило столь желанное тепло, как же хотелось заснуть навеки. Подальше отсюда.
Лишь бы не видеть эти руки, что упёрлись ладонями по бокам от моей талии. Лишь бы кровать не прогибалась под тяжестью его веса. Не видеть колена в спортивных штанах, рядом с ногами. Не чувствовать приближения и наклона мужского тела.
Лишь бы не Гектор скатил мое тело на лопатки, разворачивая для своего любопытного взгляда. Колено просунул по краю подола платья, заставляя раздвинуть ноги шире.
А я в ответ смотрела на его кадык, на дрожавшую жилу, бьющуюся нервно от сердцебиения. И когда после небольшой запинки Гектор наклонил лицо с явной целью поцеловать — я отклонила голову на подушке и посмотрела в бок на коричневый шкаф с одеждой.
Больше не будет дури? — спросил он. Больше ничего не будет, гребанный Каратель...
Его, как и прежде, не остановил отказ. Огненное дыхание обожгло ледяную кожу. Легкий свет горел от светильника на тумбочке и освещал нас. Лучше бы выключил, чтобы не видеть красивого, но равнодушного лица.
Сначала Гектор лизнул за ухом — похоже, это моя эрогенная зона. Как и в прошлый раз я сильно вздрогнула от навязанной ласки, а потом привычно зашипела, и вцепилась в плечи, обтянутые толстовкой. Прогоняя мужское тело и настойчивые губы, которые вновь уродовали шею. Ставили очередной кровавый засос — клеймо.
Как будто мало страха и боли на сегодня? Глаза воздела к потолку, отчаянно заморгала, заерзала под мужчиной, но обещала себе больше не умолять.
Не хотела...не хотела, чтобы его грудь давила, чтобы его руки держали, одна за бедро, вторая за руку.
Светильник на тумбочке...если до него дотянуться, можно ударить ему в затылок.
Руку подтянула по покрывалу вперед, максимально тихо, чтобы Гектор не заметил, пока был занят. Но резко замерла, когда мужские губы прекратили насиловать шею. Заметил?
Бретельки платья мужчина медленно снял с плеч, стягивая лиф под грудь, оставляя меня в черном бюстгальтере. А язык его оставлял влажную дорожку на коже, там, где в ложбинке лежал маленький кулон с капелькой.
Сначала застудил, а теперь пытался отогреть, заставить кровь закипеть? Нет, Гектор, так не получится. От его языка я только извивалась, ерзала под мужским телом и руками, держащими за локти.
Затем Гектор запустил руки под юбку платья, задрав ее до живота, и быстро снял капроновые колготки, чтобы не мешались. Выкинул на пол рядом с кроватью.
Бедра развел в стороны, ложась животом на кровать, напротив моих раздвинутых и согнутых в коленях ногах.
Я почувствовала опасное дыхание на бедрах, поэтому надсадно проговорила, глядя в отчаянии на потолок:
— Мне холодно!
— Я согрею... — поведал тихий голос. А затем ощутила небольшой укус губами ткани нижнего белья между ног. А трусики кружевные, легкие, поэтому каждое прикосновение губ и дыхание сильно чувствовалось.
Вновь повторил укус губами, будто хотел съесть.