Лирика танка, как и многие другие феномены традиционной японской культуры, очевидно, обречена на бессмертие. К ней будут обращаться благодарные читатели в следующем тысячелетии точно так же, как обращались в тысячелетии минувшем. С течением времени случайное отпадает, вечное остается. Вечности принадлежат и лучшие строфы поэтов танка Серебряного века.
Масаока Сики
Из книги «Песни бамбукового селенья»
«Проступают вдали…»
Проступают вдали
сквозь дымку вешние горы.
Высоко в небесах,
окаймленных нитью заката,
звонко жаворонок распевает…
«Садик мой невелик…»
Садик мой невелик.
Вон розовый куст одиноко
прислонился к плетню.
Набухают бутоны на ветках –
это значит, лето настало…
В думах о родном крае
Из общего корня
все восемь стволов вековых,
нора барсучья…
Сколько лет уже пролетело –
ах, «железное дерево», где ты?!.
«В комнатушке моей…»
В комнатушке моей
собрались сочинители танка –
и за чтеньем стихов
не заметили, как подкрался
солнца луч к фиалкам в горшочке…
«Меж домов городских…»
Меж домов городских
обитель моя затерялась.
Садик мой неказист –
и хоть радует взгляд цветами,
что-то бабочек здесь маловато…
«Открываю глаза…»
Открываю глаза –
и вижу, что ливень, хлеставший
двое суток подряд,
наконец приостановился –
безмятежно сияет солнце…
«Звонко нынче поет…»
Звонко нынче поет
на жердочке канарейка –
как и я, человек,
видно, радуется пичуга
поутру хорошей погоде…
Будда
Головы уже нет
и руки давно откололись –
каменный истукан
на обочине у дороги
превратился в обычный камень…
«Новогодний денек…»
Новогодний денек.
Солнце утреннее сияет.
Сквозь стеклянную дверь,[1]
сквозь прозрачные створки вижу
в небесах воздушного змея…
«Зимний пасмурный день…»
Зимний пасмурный день.
В одиночестве чай распиваю
и смотрю на цветок –
одинокая роза в вазе
лепестки свои растеряла…
«Я в осеннюю ночь…»
Я в осеннюю ночь
допоздна засиделся за книгой.
Слышно издалека
приглушенное стрекотанье –
где-то мелют чай на продажу…
«Сквозь стеклянную дверь…»
Сквозь стеклянную дверь
ловлю за своим отраженьем
пейзаж вдалеке –
на деревьях в роще Уэно
нерастаявший снег белеет…
«Сквозь стеклянную дверь…»
Сквозь стеклянную дверь
в дощатой стене моей спальни
виден маленький сад –
вот на сосенке у ограды
воробьи спокойно расселись…
10 апреля
Сквозь стеклянную дверь
любуюсь унылой картиной –
под весенним дождем,
вся усыпанная цветами,
одинокая мокнет вишня…
«Темно-красный цветок…»
Темно-красный цветок,
распустившуюся хризантему
я из сада принес
и поставил перед собою,
чтобы изобразить на картине…
Циньчжоу[2] после боев
После тяжких боев
у разрушенного домишки,
где никто не живет,
распустились и незаметно
облетели цветы абрикоса…
«Заглянул человек…»
Заглянул человек
прямо после подъема на Фудзи[3],
рассказал обо всем –
я сижу и слушаю молча,
протянув свои тощие ноги…
«Вызвав переполох…»
Вызвав переполох
в моем неказистом жилище,
друг сегодня принес
замечательный куст пиона
в небольшом цветочном горшочке…
Сливовая ветка в вазе
Облетает уже
ветка сливы, стоящая в вазе,
только слива в саду
припозднилась нынче с цветеньем[4] –
верно, слишком холоден ветер…
«Потихоньку кропит…»
Потихоньку кропит
бутоны пионов багряных
дождик ранней весной,
просочась сквозь туманный полог
и соломенные покровы[5].
«Тучи легкой грядой…»
Тучи легкой грядой
растянулись по вешнему небу,
набухая дождем.
Даже ветка не шевельнется
на кустах ямабуки близ дома…
Глицинии в цвету[6]
Глициний цветы,
распустившиеся на вершине
невысокой сосны,
повернулись в одном направленье –
это дует ветер вечерний…
Ветвь глицинии[7]
Глицинии ветвь,
что поставлена в вазу близ ложа,
склонилась слегка –
и густая гроздь ниспадает
на страницы открытой книги…
«Глицинии ветвь…»
Глицинии ветвь
из вазы слегка наклонилась –
и сизая гроздь
осенила постель больного,
о конце весны возвещая…
«Распускается вновь…»
Распускается вновь
в палисаднике ирис лиловый –
только в этом году
суждено мне еще любоваться
уходящей весны цветеньем…
«Дождь сильней и сильней…»
Дождь сильней и сильней.
Я соломенный зонтик поставил,
прикрывая пион, –
будто ветреная красотка
вышла из дому в непогоду…
Ёсано Тэккан
Из книги «Север, юг, восток и запад»
Осенним днем думаю о родном крае
Этой осенью вновь
я дом навестить не сумею –
там, в селенье родном,
не дождавшись меня, опадает
у реки печальная ива…
Песня, сложенная в связи с решительным столкновением Японии и Китая по корейскому вопросу в мае 1904 г.[8]
Право же, ни к чему
разговоры вести понапрасну –
все вопросы решить
может только меч самурайский,
только этот клинок заветный!..
Гора Фудзи
Вспоминаю стихи,
чтобы с чувствами древних поэтов
соразмерить восторг –
предо мною в снежном убранстве
гордый лик божественной Фудзи!..
«Взял я кисть – и теперь…»
Взял я кисть – и теперь
пусть свершится веление рока!
Если скажут: «Отдай
плоть свою за клинок разящий»,
не пристало мне колебаться…
Путевые заметки из Кореи
Над вершинами гор
тоскливым и грозным призывом
рык тигриный звучит[9] –
все сильнее ветер вечерний,
все темнее мрачные пади…
Из книги «Пурпур»
«Говорить о любви…»
Говорить о любви[10]
мы оба еще не устали.
Что ж, удел наш таков –
вновь и вновь умирать, воскресая
под напев восходящего солнца…
«По плечам, по спине…»
По плечам, по спине,
словно шелковое покрывало,
пряди черных волос
ниспадают пышной волною
в упоенье ночи весенней…
«Я в объятиях милой…»
Я в объятиях милой
о славе отчизны забыл –
все померкло, поблекло.
Лишь звезда в небесах багровеет,
да белеют венчики лилий…
«Мне изведать дано…»
Мне изведать дано
зарожденье неясного чувства,
что чуть брезжит во мгле –
во врата этой вешней ночи
я вхожу, объятый любовью…
«Не оставлю ее…»
Не оставлю ее
безответной любовью томиться
на осеннем ветру –
и сто двадцать ри не помеха
для того, кто торопится к милой!..
«Осенило ее…»
Осенило ее
томление страсти осенней –
«Десять лет, десять лет!» –
на руке моей пишет кровью
из прокушенного мизинца…
«Нет, тебе не к лицу…»
Нет, тебе не к лицу
оттенки столичной помады –
лучше губы окрась
свежей густо-багряной кровью
из мизинца, что мною прокушен!..