— У тебя нежные ладони, перестань тереть их друг о дружку, тебе будет больно...
Кама, послушная, опустила руки на колени...
— Почему ты сегодня одета в такое платье, Мар? Похоже на одежду служанки...
— Это платье Ирас. Я ходила на кладбище. Тайком.
— А тебе кто сказал? — теперь Кама успокоилась.
— Одна женщина, вольноотпущеница. Она живёт на окраине Брухиона. Она была служанкой моей матери. — Маргарита солгала легко, не задумавшись... — А тебе кто сказал?
— Один замечательный человек. Ты его знаешь. Он евнух, он был поставлен ведать хозяйством моей матери. Вероника назначила его ведать моими делами. Да ты его знаешь, должно быть.
— Нет, не помню, — и правда, не помнила.
— Его имя Ганимед. Ты видела его. У него такие светлые-светлые волосы, прямые совсем и короткие. Он улыбается так задумчиво и немного насмешливо. Он очень добр со мной. Я уже не чувствую себя одинокой...
Маргарита вспомнила о детском желании Камы остаться девственницей и не могла не спросить с озорством:
— Быть может, он влюбился в тебя?
Но Кама отвечала серьёзно, словно бы устыжая сестру серьёзностью и искренностью:
— Ты не должна дразнить меня. Ты знаешь, я не хочу быть женщиной. И этот человек, он очень чистый...
Маргарита подумала, что евнуху не так трудно оставаться чистым. Но на этот раз удержалась от иронических слов...
— Это он предложил, чтобы у твоих дверей поставлена была стража?
— Нет, я сама. Я очень испугалась, когда узнала... И ты теперь знаешь...
— И ты знаешь, кто убил...?
— Татида.
«Как легко она сказала...»
— А Вероника?.. Ты говорила с ней?
— Она не хочет говорить обо всём этом...
— Ты боишься, что тебя убьют?
— Да нет!.. Или... боюсь!.. Я боюсь Татиды и её родных...
— Не бойся, у тебя ведь есть мы, Вероника и я, — Маргарита говорила искренне.
— Я знаю... — произнесла Кама с неуверенностью...
Но Маргарите не было интересно разбирать слова и поведение младшей сестры...
— А где сейчас отец?
Глаза Камы чуть расширились...
— Он в Риме. Я думала, ты знаешь...
Но Маргарита не знала. Известие о том, что отец, правитель Египта, находится в Риме, действительно поразило её. Она тотчас нашла объяснение, невольно:
— Он в плену?
— Странно, что ты не знаешь. Он просто-напросто живёт в Риме. Бежал из Египта и живёт в Риме...
«Кама может полагать меня дурочкой. Но нет, она не озорная, не злая, не такая, как я...»
— Кама, вели принести чего-нибудь, хлеба, сыра. И вина, хиосского вина. Я проголодалась и хочу пить...
А потом вдруг думалось, что это, наверное, хорошо, то есть то, что у неё не было матери, такой, какими бывают матери, которые любят и повелевают, и повелевают. Это хорошо, что не было такой матери, а была Вероника, беспечная и ласковая... Иногда Маргарита представляла себе мать в обличье Вероники, представляла себе мать молодой, беспечной и ласковой...
Вероника...
Вероника превратила город в праздник юности и беззаботного веселья. Плеск фонтанов и солнце. Улыбки. Казалось, город влюблён весело, улыбчиво-безоглядно в свою царицу, такую прелестную и юную, в её возлюбленного, в себя, в свои улицы и солнечные радостные площади, в свой радостный облик... Вероника выезжала на высокой колеснице. Возничий смеялся весёлым ртом и чёрными глазами. У всех на глазах Вероника целовала скульптора Деметрия в губы и в щёки. Деметрий склонялся к ней. Он был высоким, и нос у него был ровный и выдавался вперёд. Деметрий отводил от своих немножко вытянутых и впаловатых щёк тёмно-коричневые прямые прядки. Вероника и Деметрий улыбались друг другу и людям города, целовались на глазах у всех...
Толстый Потин, лицо которого теперь слишком часто приобретало обиженное выражение; итак, толстый Потин, а заодно с ним и грустноватый Теодот, и даже и Акила, щеголяющий круто завитыми волосами, все они полагали, и не без оснований, впрочем, что получили некоторое право давать молодой царице настоятельные советы. Собственно, они советовали ей выйти замуж. Но и в этом деле возможного замужества Вероники не было простоты. Царица, конечно же, должна была быть замужем! Но статус государственный, александрийский, её будущего супруга никак не был определён. И Потин ей намекал страшно прозрачно, что ей вовсе и не надо спешить выходить замуж, и не надо расставаться с Деметрием, за которого она, царица, всё-таки не может выйти замуж, а достаточно ей иметь жениха, а даже лучше и не одного... И этих женихов Потин ей нашёл, и вполне достойных, и они прибыли в Александрию, не оба сразу, конечно, а порознь. И их торжественно встречали. И город радовался этому новому развлечению, то есть встречанию женихов царицы. Первым прибыл Селевк, дальний родственник её покойной матери, человек ещё молодой, но бородатый. Он был также и грубоват, и первоначально даже и ничего не понял. Даже и девочка Маргарита всё поняла, а он — нет. Он сначала думал, будто он и вправду может жениться на Веронике! Но Теодот ему скоро всё объяснил. Селевк особенно сошёлся дружески с Теодотом. И наверное, потому что они оба любили крепкое ячменное пиво. Теодот всё растолковал Селевку ещё до того, как приехал Архелай. Архелай был одним из сыновей Митридата Понтийского и совершенно не походил на Селевка, потому что был очень образованным юношей. В Александрии он полюбил проводить время в Мусейоне, выступал на разных научных конференциях, что-то и сам такое писал, и подружился с «дядей Костю»... А что такое пообещали Потин и Теодот Селевку и Архелаю, Маргарита, конечно, не знала. Занятно, что и сама Вероника не знала. Но уже совсем скоро и Селевк и Архелай, и, должно быть, и незаметно для самих себя, втянулись в эту праздничную, беспечную, молодую александрийскую жизнь! Они появлялись на пирах и собраниях поэтов, которые Вероника любила устраивать, и сами устраивали традиционные греческие пирушки вскладчину — симпосии, где гости читали наизусть много своих стихов и пили даже и неразбавленное вино. Селевк и Архелай дружески болтали с Вероникой и Деметрием. А самым весёлым и занятным развлечением для горожан вскоре сделался парадный выезд широкой и богато украшенной Вероникиной колесницы. Молодая царица стояла, весело распрямившись, на груди и на шее блестели солнечно золотые ожерелья, бусы, нанизанные, казалось, до самого подбородка, на шее светлой стройной, почти до самого подбородка, девичьего, круглящегося плавно... Рядом с Вероникой стоял нарядный Деметрий и улыбался чуть цинически. А позади, но всё же близко к царице и Деметрию стояли Селевк и Архелай, и тоже улыбались, обычно, впрочем, не разжимая губ... И ехала парадно и медленно колесница. Вероника и Деметрий то и дело брались за руки, и тогда и Селевк и Архелай брались за руки. Это было занятно и даже мило. Все смеялись весело на улицах и площадях Александрии. Смеялась, чуть запрокидывая голову, царица. Смеялся Деметрий, смеялись дружески Селевк и Архелай. Всем представлялось, будто они все, как дети, и живут в какой-то чудесной игре, бесконечной, как будто летний полдень в детстве...
Вероника озаряла детство Клеопатры милым весельем, беспечностью, радостной беззаботностью. Было весело обедать на открытой террасе вместе с Вероникой и Камой. Ели на восточный лад, сидя на ковре перед низким столом прямоугольным. Вино подавали самосское золотое, кунжутные печенья приносили на большом круглом блюде, и обе девочки наперегонки грызли сладкие печенья, не дожидаясь куриного супа, пшеничной каши и печени ягнёнка, зажаренной с яйцом... Приходил Деметрий, садился рядом с Вероникой, сгибал в коленях длинные ноги, смеялся. Возникало некое подобие семьи, но не той семьи, где взрослые приказывают, повелевают и распоряжаются, а какой-то совсем юной семьи, где старшие весело играют роли снисходительных и милых родителей... Деметрий глядел на Веронику с такою томностью, немного печально. Приходил в круглой шапочке из редкостного тёмно-красного шелка, настоящего, не с острова Кос, а привезённого из тех далёких стран, которые раскинулись далеко за Индией. Глаза у Деметрия были серые. Поверх белого хитона накидывал голубой плащ... Когда Маргарита и Кама были ещё совсем маленькими, им позволялось, то есть Вероника это позволяла, вбегать рано утром, попросту, в спальный покой, где всю ночь напролёт ласкались, любили друг друга телами, ртами, руками, сплетением ног Деметрий и Вероника. Хармиана что-то ворчала, что всё это дурно, то есть то, что Деметрий и Вероника любят друг друга, любятся, и то, что Вероника позволяет своим маленьким сёстрам вбегать по утрам в спальню любовников. Но на самом деле Хармиана очень любила Веронику и ничуть не осуждала её. Маргарита знала!.. И потом, через столько-то лет, узнала, что как раз по утрам, когда просыпаешься рядом со своим любимым, раскрываешь глаза, и он тоже просыпается, и его живое подвижное тело вжимается в твоё тело, и вы оба голые, и тогда начинается сильная телесная любовь... И рука Вероники, запрокинутая назад к резной спинке большого ложа с цветными подушками, тело Деметрия, круглые ягодицы, тело мужское голое, которое движется, будто какими-то содроганиями... Маленькие девочки вбежали и замерли с разбега... Кама прижимает ладошки к лицу. Маргарита смотрит жадно, глаза раскрывает широко... Волосы Вероники раскинулись на цветной подушке, они растрёпанные, они будто неровное опахало... Пахнет густо, пряно и сладко Вероникиными духами, благовонными маслами... Пахнет как-то островато, солоновато... Это пахнет любовными телесными выделениями... Другое воспоминание — Деметрий и Вероника улыбаются, сидя на постели, жёлтое яркое шёлковое покрывало бахромчатое прикрывает их ноги. Маргарите хочется, чтобы и у неё округлились такие круглые груди, как у Вероники, с такими круглыми маленькими сосками, как будто нацеленными в Маргаритины жадные глаза... Не стыдясь, Вероника и Деметрий, нагие, переходят босиком в просторный покой, где поставлена широкая мраморная мойня, наполненная прохладной водой. По стенам покоя — бронзовые зеркала. На полках шкафчика, изукрашенного тонкой выпуклой резьбой по дереву, — ст