Пехота Антония не дождалась удара, дрогнула и устремилась назад к городу, увлекая в беспорядочном бегстве и своего вождя.
Антоний, опьяневший от гнева, грозил, проклинал, бил бегущих концом меча и, войдя в город, кричал, что Клеопатра ему изменила и выдала врагам, с которыми он сражался из любви к ней.
Однако надо сказать, что Клеопатра не имела возможности изменить или спасти Антония: она сама — Новая богиня, царица царей — была покинута своим народом так же, как он, великий полководец, был покинут армией... власть обоих их была потеряна... Следовательно, кто же хотел жертвовать для них собой?
Накануне днём и ночью агенты Октавиана всячески подстрекали легионеров и египтян, обещая одним амнистию, другим охранительные грамоты. Доблестный кавалерист, которому Клеопатра накануне подарила золотое вооружение, не подождал даже утра, чтобы перейти в ряды римлян, и дезертировал ночью.
При виде беглецов, уходящих из города непрерывным потоком, Клеопатра ужаснулась. Она знала о подозрениях Антония, была знакома со страшными припадками злости, временами его охватывавшими, она освоилась с мыслью о смерти, но она хотела приятной смерти. Её тело дрожало и протестовало при мысли о мече Антония. Ей представлялись наносимые им ужасные раны... Ей нанесут удары в грудь, в живот и даже, быть может, в лицо... Попытаться же унять гнев Антония у царицы нет ни сил, ни мужества. Растерянная, Клеопатра покидает дворец, сопровождаемая лишь Ирой и Хармионой, бежит в свою гробницу и закрывает вход; чтобы отвлечь Антония от желания ворваться туда, она приказывает сказать ему, что она умерла.
Антоний, бегавший как сумасшедший по пустынным залам дворца, узнает об этом: гневные вопли сменяются слезами.
«Чего тебе ещё ждать, Антоний, — рыдает он. — Судьба отняла у тебя единственное сокровище, которое привязывало тебя к жизни!..»
Он приказывает своему вольноотпущеннику Эроту убить его.
Расстёгивая доспехи, он обращается к Клеопатре с прощальными словами: «О, Клеопатра, я не горюю больше, что лишился тебя, через минуту я встречусь с тобой!» Эрот, вынувший меч, вместо Антония убивает себя.
«Молодец Эрот, — говорит Антоний при виде Эрота, падающего мёртвым к его ногам, — ты мне подаёшь хороший пример...» — И вонзает свой меч в грудь, склоняясь на ложе.
Придя через несколько времени в чувство, Антоний зовёт рабов и умоляет, чтобы они добили его... Никто не решается исполнить его просьбу; его покидают в стонах и криках на ложе, дав знать о случившемся царице.
Её и без того невыносимое горе отягощается угрызениями совести; она хочет увидеть Антония и приказывает принести его живого или мёртвого.
Диомед, секретарь Клеопатры, бежит во дворец. Жизнь Антония едва теплится, радость при получении известия, что царица жива, его оживляет.
«Он поднимается, — говорит Дион Кассий, — как будто он мог бы ещё жить!»
Рабы поднимают его и несут; он просит, бранится, грозит, но в то же время у него начинается агония. Дошли до могилы.
Царица видит всё, высунувшись из окна верхнего этажа. Из боязни какой-нибудь неожиданности она не приказывает поднять решётки, а лишь выбрасывает из окна верёвки, к которым привязывают Антония. Потом с помощью двух своих женщин, Иры и Хармионы, единственных из приближённых, которых она привела с собой в гробницу, начинает поднимать Антония вверх.
«Сделать это женщинам, — говорит Плутарх, — было не так-то легко — поднимали человека сложения Антония». Никогда, по словам свидетелей, не видели зрелища более трогательного и более достойного сочувствия. Клеопатра напрягала все свои силы и с исказившимся лицом тянула с громадным усилием верёвки, в то время как Антоний, весь окровавленный, старался приподняться и протягивал к ней свои слабеющие руки.
Наконец Клеопатра втащила Антония в гробницу и, уложив на постель, припала к нему в долгом объятии. Она разразилась слезами, рыданиями...
Она называла Антония супругом, повелителем, била себя в грудь, вонзая в неё ногти, затем опять бросалась к Антонию, целуя его руки, вытирая кровь своим лицом. Антоний старался её успокоить и утешить и уговаривал её позаботиться о своей безопасности... Сотрясаемый лихорадкой, он попросил пить и выпил кубок вина.
Смерть приближалась.
Клеопатра возобновила свои стоны.
«Не убивайся моим последним несчастьем, лучше поздравь меня, — шептал Антоний, — с теми благами и счастьем, которыми я пользовался, будучи самым знаменитым и могущественным человеком в мире. Поздравь меня с тем, что, будучи римлянином, я и побеждён только римлянином».
«Он умер в объятиях Клеопатры, умер там, — говорит Шекспир, — в чём видел жизнь».
Октавиан, узнав о самоубийстве Антония, послал Прокулея и Галла с приказанием захватить Клеопатру, не дав ей возможности лишить себя жизни.
На их зов откликнулась сама царица; она спустилась вниз и начала переговоры сквозь решётку. Не слушая обещаний и протестов обоих римлян, она объявила, что согласна сдаться, если Октавиан клятвой подтвердит своё обещание сохранить трон Египта для неё или для её сына, иначе Цезарь получит лишь её труп.
Прокулей, заметив окно, через которое был втащен в гробницу Антоний, предоставил своему товарищу разговаривать с царицей, а сам разыскал лестницу, приставил её к толстой стене гробницы и, таким образом проникнув вовнутрь, сошёл по внутренней лестнице вниз и кинулся к Клеопатре.
Хармиона, обернувшись на шум, закричала: «Несчастная царица, тебя хотят взять живой».
Клеопатра, чтобы убить себя, выхватила кинжал, который она уже некоторое время носила всегда за поясом, но Прокулей схватил её за кисть руки и не выпускал до тех пор, пока не убедился, что у неё в руках нет оружия или какого-нибудь флакона.
Тогда он почтительным тоном, приличным рангу и несчастью пленной царицы, начал уверять её, что она не должна бояться Октавиана:
«Царица, ты несправедлива к Цезарю, так как хочешь у него отнять самый лучший случай, проявить своё милосердие!»
Как только она сама и её сокровища попали в руки римлян, Клеопатра почувствовала себя бессильной защитить корону.
Что для неё была оставляемая Октавианом жизнь, если теперь она хотела лишь умереть?! Она попросила, как последнюю милость, воздать Антонию погребальные почести. Хорошо, что та же самая просьба была представлена от военачальников его армии, которые когда-то служили под начальством Антония, поэтому Октавиан сжалился, уважил просьбу египтянки.
Клеопатра вымыла тело своего любовника, убрала и вооружила, как для последней битвы, а затем похоронила в гробнице, которую она выстроила для себя и где она не смогла найти себе смерть.
После похорон царица позволила ввести себя, по приказанию Октавиана, во дворец лагидов. С ней обращались очень бережно, но держали её всё время под надзором.
Сильные волнения, пережитые Клеопатрой, громадное горе, её угнетавшее, наконец, удар, который она нанесла себе во время агонии Антония, отразились на её здоровье — началось воспаление груди, сопровождаемое сильным жаром.
Она грезила желанной смертью и, чтобы ускорить своё избавление, отказывалась уже несколько дней от лекарств и пищи.
Узнав об этом, Октавиан велел ей передать, что она забыла о четверых детях, которые, как заложники, отвечают за её жизнь. Эта гнусная угроза победила решение Клеопатры, и она позволила себя лечить.
Октавиан всё же продолжал беспокоиться: что, если гордость царицы поборет чувство матери? Что, если ужас при известии, что она должна фигурировать, как пленница, в будущем триумфе, заставит Клеопатру убить себя?
Конечно, её хорошо стерегли, но небольшая небрежность или измена разве не могли прийти к ней на помощь? Разве царица, даже без помощи оружия или яда, не могла быть задушена преданной ей Хармиоиой?
Наконец, Октавиан полагал, по словам Диона Кассия, что смерть Клеопатры «лишила бы его всей славы».
Он даже предполагал повидаться с египтянкой, чтобы её разуверить в её опасениях. Октавиан считал себя довольно ловким и хорошо владеющим собой, чтобы в разговоре с царицей не проговориться о судьбе, которую он ей готовил. Клеопатра, по словам Плутарха, в которых нельзя усомниться, не претендовала больше на любовь, которую, как говорил Таре, она внушала Октавиану: во время пребывания в Александрии Император не пожелал ни разу её видеть, да и, кроме того, жестокое обращение и заключение, его угрозы, о которых ей рассказывали, говорили о том, что он не увлечён ею.
Однако можно ли сказать, что при получении известия о его внезапном посещении, в её сознании не блеснул луч надежды, не промелькнуло быстрое видение трона, не явилось последнего порыва к жизни? Разве можно поручиться, что её прекрасные глаза не заблестели предвидением торжества?
Царица, едва начавшая выздоравливать, лежала, когда вошёл Октавиан. Она вскочила с кровати, хотя и была только в одной тунике, и бросилась к его ногам.
Видя эту женщину, теперь истощённую лихорадкой, похудевшую, страшно бледную, с осунувшимся лицом, с красными от слёз глазами, окружёнными синевой, со ссадинами на груди и на лице от царапин, нанесённых ногтями, Октавиан едва мог поверить, что это чародейка, покорившая Цезаря и поработившая Марка Антония!.. Да, кроме того, если бы даже Клеопатра была красивее Венеры, всё равно он запретил бы себе её любить: воздержание было наименьшим недостатком Октавиаиа, но он был слишком осторожен и прозорлив, чтобы пожертвовать своими Интересами ради страсти...
Он попросил царицу лечь снова в постель и сел возле неё.
Клеопатра начала оправдываться, сваливая всё на стечение обстоятельств и на страх Антония.
Речь её прерывалась рыданиями, мешавшими ей говорить; затем, надеясь разжалобить Октавиана (очаровать, как думали многие), она достала хранившиеся на груди письма Цезаря и, целуя их, воскликнула: «Если ты хочешь знать, как любил меня твой отец, прочти эти письма... О, Цезарь, зачем я не умерла вместе с тобой... Для меня ты продолжаешь царствовать в нём (в Октавиане)...» И среди слёз она старалась кокетливо улыбнуться...