Горгий горячо пожал руку Диона и попросил выслушать его, перед тем как идти к женщинам.
Дион насторожился. Он знал своего друга. Очевидно, случилось что-то очень скверное, если голос его звучал так тревожно.
Действительно, поздний гость сообщил печальную весть.
Римляне овладели городом — что, впрочем, нисколько не удивило Диона, — и небольшой отряд победителей, которым приказано было вести себя, как в дружеской стране, явился в дом архитектора, где им была отведена квартира. Глухая бабка Елены и Барины, не разобравшая толком, что предстоит горожанам, была так поражена вторжением буйных солдат, что не выдержала потрясения и перед отъездом Горгия на Змеиный остров скончалась.
Впрочем, кроме этого печального известия, которое огорчило молодых женщин, были и другие причины, побудившие Горгия так поздно и в чужой лодке приплыть к изгнанникам. Утомлённый тревогами этого ужасного дня, он почувствовал потребность отдохнуть в кругу друзей.
Кроме печальных известий, он хотел сообщить и нечто радостное. Они могли немедленно возвратиться в город.
Глубоко взволнованный, потрясённый и возмущённый всем виденным и пережитым, он начал свой рассказ, путаясь и запинаясь.
Впрочем, ободряющие слова Диона помогли ему собраться с духом и связно передать события.
XXIV
Проводив Диона до гавани, архитектор отправился на форум, чтобы потолковать с согражданами и послушать, чего ожидают и чего опасаются горожане.
Сюда же стекались все известия, и потому много македонских граждан собралось на форуме в этот решительный час посоветоваться о том, что делать.
Там царило всеобщее оживление; новости из войска и флота доходили сначала благоприятные, затем пришло известие об измене флота, а немного погодя — о переходе сухопутного войска на сторону врагов.
Один достойный доверия гражданин видел, как Марк Антоний промчался по набережной в сопровождении немногих друзей. Они направлялись к маленькому дворцу на Хоме.
Серьёзные люди, мнение которых принималось почти без возражений, говорили, что полководец обязан покончить с собой, подобно Бруту и многим другим благородным римлянам, так как судьба против него и ничего, кроме позора, не остаётся ему в жизни.
Вскоре после этого пришло известие, что он действительно пытался сделать то, чего ожидали от него люди.
Горгий не мог выдержать неизвестности. Он поспешил на Хому, но оказалось, что добраться до дворца не так-то легко. Узкая полоса земли кишела народом, а море — лодками. Впрочем, как сообщили Горгию, Антония уже не было во дворце.
Мимо архитектора пронесли какого-то покойника; в числе людей, следовавших за ним, находился знакомый Горгию раб Антония. Глаза его были красны от слёз. Архитектор остановил его, и тот рассказал, что после измены войска полководец укрылся в маленьком дворце. Услыхав, будто Клеопатра опередила его, покончив с собой, он велел Эросу убить себя. Но верный слуга, отвернувшись, пронзил себя мечом и упал к ногам господина. Антоний воскликнул, что пример Эроса показывает ему, что нужно делать, и собственной рукой вонзил в грудь короткий меч. Однако его могучие силы не сразу уступили тяжёлой ране. Он умолял окружающих прикончить его, но никто не решался. В то же время он вспоминал о Клеопатре и говорил, что хочет последовать за ней.
Наконец, появился Диомед, приближённый царицы, с известием, что Клеопатра удалилась в мавзолей, откуда и прислала за Антонием.
Это приглашение точно воскресило полководца. Когда его положили на носилки, он приказал с почётом похоронить Эроса. Даже в минуту смерти этот великодушнейший из людей не мог забыть о человеке, оказавшем ему услугу.
Рассказывая об этом, раб снова заплакал. Горгий же, не теряя времени, поспешил к гробнице.
Ближайший путь туда лежал по Царской улице, которая была полна народу, так что архитектору пришлось отправиться в обход.
Набережная и прилегающие улицы приняли какой-то необычный вид: вместо мирных граждан всюду виднелись римские солдаты в полном вооружении. Знакомые Горгию греческие, египетские, сирийские лица сменились белыми и смуглыми физиономиями чужеземного обличья.
Город точно превратился в лагерь. То встретилась когорта белокурых германцев, то отряд каких-то рыжих воинов неизвестного Горгию племени, далее группа нумидийских или паннонских всадников.
Подле храма Диоскуров архитектор остановился. Отряд испанских воинов захватил сына Антония Антилла, который был тут же приговорён к смерти и казнён.
Его воспитатель Теодор выдал несчастного юношу воинам, но и сам поплатился. Заметили, как он прятал в пояс драгоценный камень, снятый с Антилла. Негодяй был схвачен и ещё до отъезда Горгия приговорён к смертной казни на кресте.
Наконец Горгию удалось добраться до мавзолея, окружённого цепью римских ликторов[77] и городской скифской стражей, но ему, архитектору, позволили пройти.
Остановки, задерживавшие Горгия по дороге сюда, помешали ему видеть своими глазами страшный финал драмы, совершившейся в мавзолее, но Диомед, сопровождавший Антония по поручению царицы, подробно рассказал ему обо всём, что здесь происходило.
Клеопатра укрылась здесь, после того как события решились в пользу Октавиана. Только Ире и Хармионе она позволила следовать за собой; они же помогли ей запереть тяжёлую медную дверь. Ложный слух о смерти царицы, побудивший Антония к самоубийству, по всей вероятности, возник из-за того, что она находилась в гробнице.
Когда верные слуги принесли Антония к мавзолею, женщины тщетно пытались снова отворить тяжёлую дверь.
Но Клеопатра неудержимо стремилась к возлюбленному. Она должна была находиться подле него, ухаживать за ним, ещё раз уверить его в своей любви, закрыть ему глаза и, если нужно, умереть с ним.
Ира вспомнила о вороте, приготовленном для подъёма тяжёлой бронзовой группы. Решено было воспользоваться им. Антония прикрепили внизу на верёвках, и Клеопатра с помощью своих верных наперсниц принялась тащить его вверх.
По словам Диомеда, он не видел зрелища грустнее. Раскачиваясь на верёвках между небом и землёй, в борьбе со смертью, в жестоких муках, гигант страстно простирал руки к своей возлюбленной. Едва выговаривая слова от боли, он нежно звал её, но она не могла ответить, напрягая все свои слабые силы, чтобы справиться с воротом. Канат изрезал ей нежные руки, жестоко оцарапал прекрасное лицо; она продолжала работать со своими помощницами. Им действительно удалось поднять Антония почти в уровень с крышей, но это не привело бы ни к чему, если бы Диомед не явился к ним на помощь в последнюю минуту. Он помог втащить Антония наверх и перенести в нижний этаж.
Когда раненого поместили на ложе, Диомед удалился, но остался за дверью, чтобы по первому зову явиться на помощь царице.
Оставаясь незамеченным, он мог видеть с лестницы всё, что происходило в зале.
Вне себя, с распущенными волосами, рыдая и плача, Клеопатра, как безумная, рвала на себе платье, била себя в грудь, царапала её ногтями.
Она прижалась лицом к ране возлюбленного, чтобы удержать струившуюся кровь, называла его нежными именами, напоминала умирающему о цветущих днях их любви.
Его жестокие страдания заставили её забыть о своей собственной участи.
Безгранична, безмерна, как некогда её страсть к этому человеку, была её скорбь при виде его мучительной кончины. Всё, чем был для неё Марк Антоний в лучшие годы её жизни, всё, что он дал ей и что она дала ему, всё это ожило в её душе во время их последнего пира, окончившегося всего несколько часов тому назад. И теперь всё это снова промелькнуло перед ней, но только для того чтобы ещё резче оттенить горечь ужасной минуты. Наконец скорбь вытеснила последнее светлое воспоминание, и уж ничего не видела она подле себя, кроме умирающего мужа, ничего, кроме могилы, разверзшейся перед нею и готовой принять их обоих. Утратив надежду на будущее, забыв о минувшем, эта великая царица, ещё в детстве отличавшаяся чувствительностью к страданиям и не приученная переносить их в дальнейшей жизни, без удержу предалась отчаянию, с таким безумным порывом, слезами, стонами, как могла бы выражать своё горе только женщина из простонародья.
Когда Хармиона, по просьбе умирающего, дала ему вина, он несколько оправился и мог говорить связно.
Антоний нежно умолял Клеопатру подумать о своём спасении, если оно возможно без ущерба для чести, и указал в числе приближённых Октавиана Прокулея как человека, на которого можно положиться. Затем он просил её не жалеть о нём, а, напротив, считать его счастливым, так как судьба одарила его своими лучшими дарами. Лучшими минутами в жизни обязан он её любви; к тому же он был могущественнейшим человеком на земле в своё время. Теперь он умирает в её объятиях, умирает с честью, как римлянин, побеждённый другим римлянином.
Клеопатра приняла его последний вздох, закрыла ему глаза и без слёз бросилась на его труп. Силы оставили её, голова бессильно опустилась на его широкую грудь.
Диомед, видевший всё это с лестницы, со слезами на глазах удалился на первый этаж.
Тут он встретился с Горгием, которому и рассказал обо всём, что видел и слышал. Не успел он окончить рассказ, как перед гробницей остановилась повозка, из которой вышел какой-то знатный римлянин.
Это оказался тот самый Прокулей, которого Антоний рекомендовал своей возлюбленной как надёжного человека, достойного доверия.
— В самом деле, — продолжал Горгий, — судя по наружности и осанке, он принадлежит к благороднейшим представителям своего гордого народа. Он явился по поручению Октавиана, и, кажется, он искренно предан Цезарю, что не мешает ему оставаться порядочным человеком. Прокулей известен также как поэт и зять Мецената, щедрого покровителя наук и искусств. Тимаген с похвалой отзывался о его талантах и образовании. Может быть, историк и прав, но, кажется, в делах государственных приближённые Октавиана волей-неволей должны иной раз брать на себя роль, которая не вяжется с нашими понятиями о достоинстве свободного человека. Так и тут; господин, которому он служит, возложил на него трудную задачу, и Прокулей, без сомнения, счёл своей обязанностью исполнить её как можно лучше, но… Я думаю, что когда-нибудь он проклянёт этот день и усердие, с которым он, свободный человек, помогал Октавиану… Но слушай дальше!