Он старался внушить ей доверие к Октавиану, в благородство которого юноша искренно верил.
Он ожидал самых лучших результатов от её личного свидания с Октавианом, так как был уверен, что счастливый победитель не останется равнодушным к несчастьям этой женщины, о которой отец Долабеллы отзывался с таким восторгом. Да и в глазах юноши она не имела себе равных, хотя и годилась ему в матери.
Клеопатра, напротив, боялась свидания с человеком, причинившим столько зла ей самой и её возлюбленному. С другой стороны, Долабелла не без основания полагал, что Октавиан скорее согласится исполнить желания царицы относительно детей при личном свидании с ней, чем через посредников. Прокулей узнал, что Марк Антоний рекомендовал его Клеопатре как человека, достойного доверия, и терзался угрызениями совести. Мысль о совершённом поступке, который история заклеймит позором, не давала покоя этому сильному человеку, поэту и видному деятелю расцветающей римской литературы, и Прокулей, как мог, старался угодить царице и облегчить её участь.
Он и вольноотпущенник Эпафродит, также следивший за царицей, возлагали большие надежды на это свидание и уговаривали Клеопатру добиться личного объяснения с Октавианом.
Архибий говорил, что личное объяснение во всяком случае не ухудшит положения дел.
— Опыт показал, — заметил он как-то в разговоре с Хармионой, — что ни один человек не в силах избежать её чар, а теперь она более, чем когда-либо, способна возбуждать симпатию. Чьё сердце не дрогнет при виде этого прекрасного лица, омрачённого терпеливой скорбью, при звуках этого нежного голоса, проникнутого тихой грустью? И как идёт траурная одежда к этому воплощению печали!
Когда же лихорадка зажигала румянец на бледных щеках Клеопатры, Архибию казалось, что он ещё не видывал её такой прекрасной, несмотря на печаль, тоску, опасения, сильно отразившиеся на её лице. Он знал её и видел, что жажда смерти, желание разделить участь возлюбленного действительно овладели её существом. Царица жила только в ожидании минуты, когда можно будет умереть. Решение, принятое в храме Береники, руководило всеми её поступками. Она думала и говорила только о прошлом. Будущее, по-видимому, перестало существовать для неё. Если Архибию и удавалось иногда привлечь её мысли к будущему, то лишь в том случае, когда речь шла о детях. Для себя она не ожидала ничего и считала себя свободной от всяких обязательств, кроме одного: охранить своё имя от позора и унижения.
Если Октавиан, осудивший на смерть Цезариона, обещал сохранить жизнь остальным её детям, значит, он делал различие между ними и сыном своего дяди, и не опасался соперничества. Судьбу своих детей ей в самом деле следовало обсудить с Октавианом. И она решилась наконец просить его о личном свидании.
Ответ был получен в тот же день. Цезарь обещал явиться к царице.
Это свидание должно было решить её участь.
Сознавая это, она велела Хармионе позаботиться о змеях.
Женщинам было запрещено выходить из дворца, но Эпафродит позволил им принимать посетителей. Живость и весёлый характер нубиянки вызывали симпатии римской стражи. Она могла приходить и уходить без всякого стеснения. Разумеется, её обыскивали по возвращении во дворец, как и всех, кто являлся на Лохиаду.
Надо было решиться. Хармиона знала, что делать, но было у неё одно желание, которое не давало покоя: ей хотелось повидать Барину и её ребёнка.
Щадя Иру, она до сих пор не решалась принять супругу Диона. Встреча с ней и ребёнком разбередила бы незажившую рану девушки, и Хармиона, связанная с племянницей узами давнишней дружбы, не хотела огорчать её.
Октавиан не торопился исполнять своё обещание; однако спустя неделю Прокулей объявил утром, что сегодня явится Цезарь. Глубокое волнение овладело царицей при этом известии. Ей захотелось посетить гробницу. Ира отправилась с ней, и так как Клеопатра проводила в гробнице целые часы, то Хармиона решила воспользоваться этим, чтоб повидаться с Бариной.
Барина давно уже знала о желании своей бывшей покровительницы, и нубиянке, которая взялась проводить её во дворец, не пришлось долго дожидаться матери с ребёнком.
Бывший сад Дидима — теперь собственность царских детей — стал местом этой встречи. В тени знакомых деревьев бросилась молодая мать на грудь испытанной подруги, а та не могла насмотреться на ребёнка, который, по её словам, был вылитый Леонакс.
О чём только не переговорили между собой эти две женщины, жизнь которых сложилась так различно! Хармиона вспоминала минувшие дни, а для Барины существовало только радостное настоящее и светлое будущее. О сестре она тоже сообщила хорошие вести. Елена стала счастливой супругой архитектора Горгия, который, однако, при всей своей любви к молодой жене с восторгом вспоминал о часах, проведённых с Клеопатрой.
Время в беседе летело незаметно, и женщины были поражены, когда один из евнухов объявил, что царица вернулась во дворец.
Хармиона ещё раз поцеловала внука своего возлюбленного, благословила молодую мать, просила передать свой поклон Диону, вспоминать о ней, когда её не станет, и не забывать при случае украсить цветами её могилу и совершить на ней возлияние бессмертным, так как у неё нет друга или ребёнка, который мог бы почтить её память.
Глубоко потрясённая спокойной уверенностью Хармионы в неизбежной смерти, Барина молча слушала её и вдруг вздрогнула. Хорошо знакомый резкий голос окликнул в эту минуту её подругу. Быстро обернувшись, она увидела Иру. Бледная, истомлённая, в длинном траурном платье, Ира казалась воплощением душевных мук и тревоги.
Её вид глубоко поразил счастливую супругу и мать. Барине показалось, что всё счастье, которое могло достаться на долю Иры, перешло к ней, а все бедствия, преследовавшие одно время молодую чету, обрушились на Иру. Ей хотелось подойти к своей бывшей сопернице, сказать что-нибудь ласковое, дружеское, но, когда она заметила взгляд, брошенный Ирой на ребёнка, и неприятную, жёсткую складку у губ, из-за которой её сравнивали с колючим шипом, материнское сердце устрашилось «дурного глаза» этой женщины. Она может погубить её сокровище, и, повинуясь инстинктивному чувству, молодая женщина закрыла лицо ребёнка своим покрывалом.
Ира заметила это, и, когда Барина робким кивком ответила на её вопрос: «Ребёнок ли это Диона?», она выпрямилась и сказала с холодным высокомерием:
— Впрочем, что мне за дело до этого ребёнка? Нам приходится думать о более важных делах!
Затем, обратясь к Хармионе, сообщила ей официальным тоном, что Клеопатра просит её присутствовать при свидании с Октавианом.
Октавиан должен был явиться вечером, до назначенного часа ещё оставалось много времени. Царица чувствовала себя утомлённой после посещения мавзолея, где она молила дух Антония вступиться за детей, если только он имеет какую-нибудь власть над сердцем победителя.
Долабелле, провожавшему её из мавзолея во дворец, она призналась, что ничего хорошего не ожидает от этого свидания.
Она опасалась, что Октавиан и на этот раз оставит её в неизвестности. Тогда юноша не стал защищать Цезаря:
— Если Октавиан и теперь обманет тебя, в таком случае он не только холоден и чёрств…
— В таком случае, — подхватила Клеопатра, — ты будешь великодушнее и мягче его и избавишь подругу твоего отца от этой пытки. Если он не скажет, что меня ожидает, а ты узнаешь об этом, то… не говори нет, ты не можешь отказать мне… ты сообщишь мне?
Долабелла ответил быстро и решительно:
— До сих пор я ничего не мог сделать для тебя. Но от этой пытки я тебя избавлю.
С этими словами он быстро удалился, чтобы не видеть, как евнухи будут обыскивать её у входа во дворец.
Его обещание поддержало бодрость уставшей, расстроенной царицы. Она прилегла было отдохнуть, но не успела закрыть глаза, как на улице послышался топот четверни, вёзшей Октавиана. Клеопатра не ожидала его так рано.
Сначала она хотела принять его на троне в полном облачении, но потом подумала, что ей трудно будет надеть тяжёлые украшения. «К тому же, — думалось ей, — счастливый победитель уступчивее и снисходительнее отнесётся к страдающей женщине, чем к царице».
Ей предстояло защищать свой прежний образ действий, и она тщательно обдумала аргументы в свою пользу, с помощью которых надеялась повлиять на холодный, проницательный ум Октавиана. Многое, что говорило в её пользу, было в письмах Юлия Цезаря и Антония, которые она часто перечитывала.
Архибий и Прокулей советовали ей принять Октавиана при свидетелях. Прокулей не объяснял причины, но очень хорошо знал, что Цезарь скорее решится на гуманный и благородный поступок в присутствии посторонних, которые оповестят мир о его великодушии. Имея дело с лучшим актёром своего времени, не мешало позаботиться о зрителях.
Поэтому царица пригласила, кроме Иры и Хармионы, приближённых чиновников, в том числе казначея Селевка, который мог дать необходимые справки в случае, если бы речь зашла о выдаче сокровищ.
Она рассчитывала переодеться, отдохнув после возвращения из мавзолея. Но этому помешало прибытие высокого гостя. Да если бы и хватило времени, она чувствовала себя такой разбитой и возбуждённой, что не могла бы даже причесать волосы.
Сердце её усиленно билось, щёки разгорелись. Когда доложили о Цезаре, она успела только приподняться на подушках и откинуть волосы, падавшие на лицо, между тем Ира наскоро привела в порядок складки её платья.
У неё не хватило бы силы пойти к нему навстречу. Когда он вошёл в комнату, Клеопатра могла только приветствовать его движением руки, он же, поклонившись ещё у дверей, быстро прервал тягостное молчание, сказав с изысканною вежливостью:
— Ты звала — я явился. Красоте повинуется всякий, даже победитель.
Она, точно пристыженная, опустила голову и сказала внятно:
— Я не звала, я только просила тебя выслушать меня. Благодарю за исполнение моей просьбы. Хотя женская красота опасна для мужчин, — тебе нечего опасаться. Никакая красота не выдержит мучений, доставшихся на мою долю, да и сама жизнь едва выдерживает. Но ты не позволяешь мне расстаться с ней. Если у тебя добрые намерения, не превращай в невыносимое бремя жизнь той, которой ты отказываешь в смерти.