Однако упрямец Флейтист не признал себя побежденным. Благодаря деньгам Рабирия и военному престижу Помпея он в конце концов обеспечил себе кое-какую поддержку; а два его кредитора уже истратили на него столько золота, что более, чем когда-либо, желали восполнить свои потери за счет Египта. Вокруг изгнанного царя сформировалась небольшая лига, но тут он решил переменить тактику. Он уехал из Рима в Эфес, где вместе со своей семьей нашел убежище в храме Артемиды. Убить его там было бы непростительным святотатством — поэтому он мог спокойно и терпеливо дожидаться лучших дней.
Он консультировался со своими секретными агентами, набирал новых шпионов, отправлял и принимал связных, плел интриги, сам оставаясь на месте, и по-прежнему ощущал себя распорядителем игры. Тогда как на самом деле его судьба вновь оказалась в руках Цезаря.
Потому что как бы ни был коварный император[35] занят стычками в галльских лесах, он не переставал пристально следить за тем, что происходит в Риме, Эфесе и Александрии. Для него не имело большого значения, кто — Береника или ее отец — в данный момент занимает египетский трон; главное, ему удалось, благодаря Клодию, ослабить позиции Помпея в сенате. В данный момент его самым опасным соперником был Красе. Чтобы как можно быстрее нейтрализовать Красса, Цезарь пришел к соглашению со своим старым врагом Помпеем и убедил его нарушить запрет оракула. Разумеется, не открыто, а с соблюдением внешних приличий: Помпей поручит осуществление святотатственного акта надежному человеку. Например, какому-нибудь преданному ему военному, горячей голове, способной на всяческие авантюры. Когда эта партия будет разыграна, Красе попадет в ловушку, его окончательно отстранят от египетских дел. Что же касается их двоих, то они потом поделят плоды победы, но их никто не сможет ни в чем упрекнуть.
Помпей легко дал себя уговорить. У него даже был готовый кандидат: Габиний, блестящий военачальник, превосходный знаток людей, который любил опасные приключения и в то время исполнял должность наместника провинции Сирия. Вопреки всем ожиданиям, Габиния испугала мысль, что он должен будет нарушить предписание священного оракула. Однако Цезарь все заранее предусмотрел; он знал о навязчивой идее царя Египта, знал, что тот никогда не откажется от своих планов, — тем более что сейчас Флейтист уже предвкушает, как, едва шевельнув пальцем, вновь обретет свое царство.
Действительно, Флейтист неожиданно предложил Габинию две тысячи талантов, если тот вернет ему трон, — сумму, почти вдвое превышавшую ту, которую заплатил четыре года назад, чтобы добиться легитимизации своей власти. И на этот раз реальных денег у него не было; но он не сомневался, что грабежи, непременный атрибут любой военной экспедиции, позволят Габинию обогатиться сверх всяких ожиданий, и, следовательно, ему — Флейтисту — ничего платить не придется.
Римлянин все еще колебался. Несколькими месяцами ранее, попытавшись атаковать парфян, он потерпел мучительную для него неудачу — противник остановил его у Евфрата — и с тех пор испытывал суеверный страх перед любыми военными авантюрами в незнакомой местности. Экспедиция же, которую ему предложил Помпей, была еще более опасной: поскольку флот Береники непрерывно курсировал вдоль побережья Дельты, вторгнуться в страну можно было только одним путем: через пустыню. Между Газой, отправным пунктом похода, и Пелусием, через который войска должны были войти в Египет, легионам предстояло пересечь район болот со зловонными испарениями (считавшимися «выдохом» Сета, бога мертвой пустыни и хаоса). Потом будут долгие переходы по бескрайним пескам, где не встретишь ни одного водного источника. Только Александр мог отважиться на подобный маршрут. После его смерти никто более не брал на себя такой риск.
Между тем был один человек, который ощущал себя способным повторить подвиг Александра. Флейтист, непревзойденный эксперт по части сбора информации, прекрасно это знал; и, находясь в своем убежище, откуда следил за развитием событий, не переставал улещивать и уговаривать этого выдающегося военного специалиста. Последний происходил из знатной семьи, претендовал на то, что является потомком Геркулеса; с упомянутым легендарным героем его действительно роднило атлетическое телосложение; но он, сверх того, умел говорить с толпой и владел греческим красноречием, ибо какое-то время жил в этой стране и был там счастлив. В юности он прославился тем, что делал огромные долги, а также не менее скандальной связью с молодым бездельником по имени Курион[36] и кое-какими приключениями с посредственными актрисами и вольноотпущенниками. Он мог любить только то, что не укладывалось ни в какие рамки; вообще же любил вино, лошадей, праздничное веселье, секс — и, больше всего остального, войну. Именно военные способности этого человека, Марка Антония, заставляли сенаторов закрывать глаза на его сомнительные похождения; однако все они знали, что рано или поздно с ним рассчитаются. Но пока что Марк Антоний, посредством уговоров и собственного энтузиазма, преодолел последние сомнения Габиния; и его вера в успех святотатственной экспедиции была столь велика, что именно ему доверили командование.
Его и в самом деле ничто не пугало — ни заразные болота, ни ущелья, охраняемые вражескими лучниками, ни жара, ни жажда. Антоний давно в совершенстве овладел тактикой окружения противника, и очень скоро он уничтожил те отряды, которые выслала Береника, чтобы его остановить. Узкие проходы наконец были пройдены; когда Антоний появился перед Пелусием, гарнизон форта, состоявший из египтян и евреев, почти тотчас же сдался — можно подумать, что сам начальник гарнизона посоветовал им подумать о собственном спасении. Антоний, с одной лишь кавалерией, двинулся в Дельту и подступил к воротам Александрии.
Береника спешно поручила мужу заняться обороной города. Царь-слуга безропотно повиновался. Антоний, так сказать, изрубил его армию в лапшу. Архелай по-рыцарски позволил себя убить ради своей жестокой супруги, и римляне без малейшего труда овладели Александрией. Подошел Габиний с большей частью войска; затем в город прибыли Флейтист и его дети.
На этом для Клеопатры закончилось «время затмения». Она вновь появляется на исторической сцене, рядом со своим отцом. И получает возможность оценить меру его злопамятности: Флейтист, едва успев вернуться в Александрию, приказывает казнить Беренику и всех тех, кто ее поддерживал. Он конфискует их имущество и доходит до того, что отказывает в погребальных почестях несчастному Архелаю. Антоний, который не так давно принимал Архелая у себя в доме, возмущается этим публичным оскорблением покойного и берет все расходы по похоронам на себя, организует их сам, делает по-царски торжественными. Столько благородства у римлянина — александрийцы были изумлены. Тем более что этот молодой и красивый военный, как кажется, не собирался оставаться здесь надолго. Наконец появился хоть один римлянин, шептались озадаченные горожане, которого Египет не интересует. Поговаривали, что на него давит здешняя атмосфера, что она его пугает; как бы то ни было, все понимали, что в мыслях своих этот человек уже далеко, на Западе, ибо он с нетерпением ждал новостей — новостей из Рима и от Цезаря.
Замечал ли Антоний, поглощенный своими военными планами, присутствие любимой дочери царя, юной Клеопатры, которой еще не исполнилось пятнадцати лет? Это маловероятно. Ему было двадцать восемь; его привлекали зрелые женщины, которые любили, как и он сам, проводить ночи в пьяных оргиях и знали о любви абсолютно все, начиная с невинных шалостей и кончая полным непотребством. Антоний, исполнив свою миссию, исчез так же внезапно, как и появился, — в общем, довольный тем, что больше не будет дышать отравленным воздухом александрийского дворца; он торопился в Массалию[37], в Галлию, куда, наконец, пригласил его Цезарь.
Юной царевне предстояло увидеть его вновь лишь через четырнадцать лет. Клеопатре, наверное, Антоний запомнился как атлет в шлеме с султаном, жизнерадостный воин, пропахший оливковым маслом и лошадьми, гурман с загорелой кожей и развитыми мускулами; и как римлянин, который обращался с греческим языком так же, как со своими солдатами, — с точностью и лихостью, с обаянием, коему невозможно противостоять. Между тем в нем уже тогда ощущались и какой-то душевный надлом, и непонятное отчаяние, и память о прошлых драмах — может, именно это побуждало его развлекаться с девицами легкого поведения, а потом не выходить из запоя в течение многих дней?
Несомненно, в нем было что-то от Александра, даже от Диониса. И тем не менее каким бы чувственным и жизнерадостным ни казался ей этот человек, ее освободитель, он — увы! — оставался римлянином.
НАСЛЕДНИЦА(55–51 гг. до н. э.)
Александрия, снова Александрия. Непрерывный шум волн, вечно бодрствующие Маяк и море. Двор с его театром теней, иссякающая казна, гробница Александра, его тело как талисман. Колоссальная статуя Исиды, ничуть не изменившаяся, — Клеопатра видела ее в своих снах о величии, думала о ней в бессонные ночи. И Библиотека, все та же, и книги, одна из форм вечности.
Египет обессилел, Флейтист тоже. Его непреклонная воля внезапно лишилась своего объекта — и стала как дерево, которое, перестав гореть, пожирает себя изнутри. На его исхудавшем лице застыла неопределенная гримаса — то ли память о кутежах, в которых он прожигал свои ночи, то ли непроизвольная усмешка старого пройдохи. Ясно, во всяком случае, что он долго не протянет. Клеопатра унаследует его власть, так думают все в городе. И она сама тоже.
Ибо по мере того, как ее отец клонится к могиле (а она все продолжает любить его, несмотря на совершенные им низости), сама Клеопатра постепенно превращается в женщину, набирается сил и энергии и с гордостью и хладнокровием готовится к тому, чтобы стать царицей.