Неужели они считают его глупцом? Требуют, чтобы он распустил легионы, и в то же время настаивают, чтобы Помпей сохранил за собой свое воинство! Они действительно полагают, что он вступит в Рим без защиты — туда, где его немедленно заключат в темницу и будут судить за те непонятные нарушения конституции, которые он якобы совершил десять лет назад, если верить обвинениям?
В качестве последней попытки договориться Цезарь послал в Рим трибунов Квинта Кассия и Марка Антония, дабы они передали Сенату его, Цезаря, весьма скромные требования и предложения мира. Но Сенат запугал этих двоих, отказав им в праве вето и заставив их покинуть Рим в наемной повозке, одетыми как рабы. Блестящая возможность для Антония, подумал Цезарь. Антоний, любивший общество актеров, сыграл эту роль с удовольствием. Когда трибуны прибыли в Равенну и сообщили невероятные новости — Сенат не просто отверг предложения Цезаря о заключении мира, он также оскорбил народных трибунов, — Цезарь встал перед строем своих солдат и произнес речь.
— Они соблазнили Помпея и ввели его в заблуждение, завистливо преуменьшая мои заслуги. И все же я всегда поддерживал Помпея и помогал ему добиться успеха и признания. В недавнем прошлом Рима вооруженное воинство восстановило право трибунов на вето. Теперь вооруженное воинство отняло это право. Я был вашим командиром на протяжении девяти лет; под моим предводительством ваши усилия во славу Рима увенчались великой славой. Вы выигрывали бессчетные битвы и усмирили большую часть Галлии и Германии. Теперь я прошу вас защитить мою репутацию от поползновений со стороны моих врагов.
Солдаты уже рвались в бой за правое дело. Ему никого не пришлось просить дважды.
— На Аримин! — кричали они.
Аримином именовался город по ту сторону Рубикона, куда отбыли трибуны, дабы начать кампанию в поддержку Цезаря, — первый оплот, который Цезарь мог захватить в Италии, если решится пересечь реку и тем самым разжечь войну против своих недругов.
Он был способен на это. Способен обратить оружие против Сената и победить, способен повести этих солдат в любую страну и свергнуть нынешнее правительство — пусть даже это будет правительство Рима. Он не требовал от Сената ничего, кроме своих прав. Он предлагал распустить свои войска, если Помпей сделает то же самое. Он хотел лишь, чтобы ему позволили оставаться консулом и в отсутствие в Риме, как того пожелал народ, и с достоинством вернуться в политическую жизнь города. Но Сенат жаждал лишить его легионов, чести и прав.
В каком мире грез обитают господа сенаторы, если вообразили, что он будет потакать им?
— Господин, ты колеблешься.
Асиний Поллион, один из немногих офицеров Цезаря, наделенных одновременно и отвагой, и способностью мыслить, подошел к военачальнику и прервал его одинокие размышления. Безукоризненно вежливый, честный, с аристократической внешностью, Поллион имел лишь один изъян, с точки зрения Цезаря. Изъяном этим была его юношеская дружба с самодовольным индюком, поэтом Катуллом. Но Цезарь прощал ему этот недостаток; ему нравилось стоять вот так в компании задумчивого молодого человека и размышлять о возможных последствиях своих приказов.
Снова пошел дождь, тяжелые капли разбивались о головы двух мужчин, которые стояли на илистой отмели и смотрели на бурное течение реки.
— Я мысленно созерцаю ужасы, которые вызову своими действиями, — обронил Цезарь.
— Люди не боятся этого, — быстро ответил Поллион.
— Я оцениваю несчастья, которые может навлечь на человечество такое простое действие, как переход через реку.
— Это верно, господин, повсюду размещены гарнизоны римских солдат. Если мы перейдем реку, то бросим вызов им всем. Они должны будут либо присоединиться к нам, либо оказаться побежденными.
— Но я также оцениваю несчастья, которые навлеку на себя, если не перейду реку. Как ты знаешь, престиж всегда был для меня превыше всего, превыше даже самой жизни. Если я не сделаю то, что собрался, то, боюсь, не смогу больше оставаться самим собой.
— Как я уже сказал, люди готовы.
Так вот до чего дошло! Несчастья человеческого рода против его собственных несчастий. Он может сделать то, чего требует Сенат: сложить оружие и явиться в Рим, прямо в расставленную ими ловушку. И будет ли всему человечеству лучше оттого, что он это сделает? Быть может, это предотвратит войну, но, в конце концов, чем так уж плоха война? Мужчины любят воевать. Цезарь не разочарует тех, кто поддерживал его и верил в него.
Кто посмеет сказать, что удача Цезаря не будет благом для всего человечества?
— Ну что ж, — негромко произнес Цезарь. — Бросим жребий. Пусть игра начнется.
Клеопатра не выходила из дворца в течение двух месяцев. Ей не было предоставлено ни свободы, ни уединения; она покидала свою комнату только для ежедневной прогулки во внутреннем дворике с Гефестионом или Хармионой в сопровождении двух бдительных стражей.
Ее отстранили от участия в делах правительства, но Гефестион сообщал ей мрачные новости. Предыдущим летом истинная мать Египта, жизнедарящий Нил поднялся лишь на половину высоты своего обычного разлива. Теперь в стране не хватало пищи. Без разрешения царицы регентский совет издал указ, подписанный именами ее и ее брата, и в указе том говорилось, что зерно не будет распределяться по провинциям, а вместо этого должно отсылаться прямиком в Александрию, дабы предотвратить голод в столице. Наказанием для торговцев зерном, пойманных на поставках пищи в провинции, была смертная казнь. Народ сбегал из провинциальных номов и заполонял столицу. Те, кто оставались, либо умирали от голода, либо объединялись в шайки и поднимали мятежи. Какой выбор предоставил им регентский совет? Он защищал свои собственные интересы и интересы греков, живущих в Александрии, одновременно обрекая на голодную смерть коренное население. Клеопатра подумала о своих верных сторонниках в Фивах, которые наверняка считают, что она предала их. Но она ничего не могла поделать.
Хармиона не отходила от нее, наблюдая полным подозрения взглядом, как рабы отведывают каждую порцию, предназначенную для Клеопатры, и тщательно изучая белье и одежду, полученные из стирки, — не пропитана ли ткань тайной отравой? Хармиона даже привела во дворец старуху-нубийку, чтобы та ежедневно предсказывала судьбу царицы и изучала ее вещи в поисках проклятий, наложенных так, что неопытный глаз может не заметить их.
Клеопатра не получала никаких писем. Она требовала, чтобы послания, пришедшие для нее из внутренних областей царства или из-за границы, немедленно передавались ей, но в ответ получала лишь заверения, что ей никто не пишет. Впервые на ее памяти она была лишена доступа к сведениям, собранным хитрой шпионской сетью, которую создал еще ее отец. Ни известий от Архимеда или Аммония, ни словечка от ее знакомцев на востоке. Она была уверена, что регенты перехватывают предназначенные для нее послания.
После нескольких месяцев заточения и плохих новостей Клеопатра получила известие о том, что в Александрию прибыл старший сын Помпея, Гней.
— И я должна выйти к нему, как будто ничего не случилось? — спросила она у Гефестиона.
— Совершенно верно, как я полагаю, госпожа, — отозвался тот. — Быть может, мы сумеем использовать этот неожиданный визит к нашей пользе.
Клеопатра содрогнулась, входя в царскую палату приемов, где она и ее отец в былые времена проводили долгие часы за делами. Ее приземистого толстого братца сопровождали регенты. Потиний был облачен в свои обычные одеяния. Ахилла надел официальный наряд военачальника, а Теодот, как всегда неодобрительно поджимавший морщинистые губы, таскал на плечах мантию ученого. Что, интересно, должен был подумать римлянин при виде этого сборища комических персонажей, управляющих государством?
Гней унаследовал от отца высокий рост, классическую римскую стать и внушительную манеру держаться. Клеопатра была рада, что у нее имелось время позаботиться о своей внешности. В отсутствие прочих дел они с Хармионой совершенствовали тонкости наложения косметики, которая придавала царице достойный вид. Она по-прежнему сурьмила глаза и накладывала краску на губы и ладони. Но рабыня-банщица предложила еще полоскать волосы царицы в настое хны, чтобы усилить их блеск, и покороче обрезать волосы, обрамляющие лицо, в то время как вся остальная шевелюра искусно укладывалась в узел на затылке. Все эти изменения выставляли в выгодном свете наиболее привлекательные черты Клеопатры — зеленоватые глаза, густые темные волосы, отливающие рыжиной, сочные полные губы, четко очерченные скулы; а крупный по-мужски нос словно бы уменьшался.
Она была одета в простое платье, подчеркивавшее приятные изгибы ее тела, — наконец-то фигура Клеопатры стала женственной. Не имея возможности каждый день кататься верхом, она набрала несколько фунтов веса, и они распределились как раз в нужных местах. Клеопатра была весьма горда своей новой фигурой. Ей понравилось носить платья из изысканных тканей, украшенных длинными нитями жемчуга или застежками из крупных изумрудов. Она смешивала для себя особые ароматические масла, взяв с алхимика клятву, что он сохранит их состав в секрете. Если в прошлом она использовала все эти ухищрения, чтобы скрывать свою юность, то теперь они были нужны ей ради того, чтобы усилить ее естественное очарование.
Хотя Клеопатра и не стала красавицей, но она была более чем привлекательна и прекрасно знала это. Она замечала и взгляды, задерживавшиеся на ее лице и фигуре несколько дольше, нежели пристало рассматривать царицу, и учащенное дыхание мужчин, мимо которых она проходила, — словно они пытались насладиться не только приятным зрелищем, но и небывалым ароматом прелестного цветка.
В глазах римлянина тоже отразилось восхищение внешностью Клеопатры, и она не смогла этого не отметить. Бросив взгляд на своего брата, который, похоже, был потрясен неожиданной чувственностью сестры, она поняла, что застала его врасплох.
— Как ты похож на своего отца, — произнесла царица, позволив римлянину взять ее за руку и глядя ему в глаза чарующим взором. Она говорила с ним на латинском языке, зная, что это разозлит ее брата и регентов. — Я надеюсь, он пребывает в благополучии?