Первая часть обеда осталась, несомненно, за Клеопатрой. Обильный стол, искусство повара, умение предложить яства и уговорить их попробовать, обаяние самой хозяйки надолго перебили у Цицерона его намерение подчинить своему влиянию любовницу диктатора, а затем и его самого, заставили старика забыть почти все мысли, с которыми тот отправился на виллу.
Вернула, как ни странно, беседа.
Постепенно, когда желудок уже был полон, а голова еще не перестала соображать, разговор принял нужное Цицерону русло. Он объяснил цель своего визита, сказал о рукописи. Царица понимающе кивнула, жестом подозвала к себе стоявшую позади нее женщину, не то служанку, не то родственницу, велела позвать своего помощника Аммония.
Человек явился быстро, видно, у Клеопатры не принято заставлять себя долго ждать.
– Нашему гостю нужна книга из библиотеки, распорядись, чтобы ее доставили в Рим и принесли Цицерону, где бы он ни находился.
Аммоний склонил голову в знак послушания:
– Книга будет доставлена, если такая в Александрии имеется.
Если честно, то Цицерон и сам не был в этом уверен, но все же важно кивнул:
– Я слышал об этом из достоверного источника.
Клеопатра чуть развела руками:
– В библиотеке был пожар…
Разговор перешел на саму библиотеку, они снова беседовали вдвоем, не считая той самой молчаливой женщины.
– Велики ли потери при пожаре?
– Любые потери книг всегда велики, – уклончиво ответила египетская царица. – Самое ценное, что могут оставить после себя люди, – это книги, так говорил мой отец. Я с ним согласна. Мудрость поколений невозможно передать по памяти, а папирусы сохранят все на многие века.
Цицерон кивнул, поражаясь тому, как ей удалось заучить столь длинную фразу. Мысль, что Клеопатра ничего не заучивала, а говорила от себя, ему даже в голову не пришла. Разве может быть столь велеречивой женщина, да еще и чужестранка?!
– Иногда личное общение значит не меньше. Когда я учился ораторскому искусству в Афинах, многое постиг именно со слов. Но ты права, царица, передать этот опыт следующим поколениям я могу только при помощи письма…
Разговор зашел о его пребывании в Греции и об Афинах. Чувствовалось, что Клеопатра гордится своей принадлежностью к эллинскому миру.
– Я слышала, что ты нашел в Сиракузах могилу Архимеда?
– Да, я потратил немало времени и сил, чтобы обнаружить ее. Это было весьма сложно, ведь известно только, что на надгробии сфера и цилиндр.
Последовал долгий рассказ о том, как он бродил по окрестностям, вглядывался в каждое надгробие, раздвигая кусты, убирая ветви деревьев. Клеопатра смотрела на Цицерона и думала о том, что он действительно выдающийся оратор, столько времени блистательно рассказывать ни о чем! В сущности все повествование могло свестись к нескольким фразам, но Цицерон, привыкший ко всеобщему вниманию и одаренный способностью из любой фразы делать целое выступление, привычно блистал остроумием. Постепенно Клеопатра перестала следить за содержанием и понастоящему увлеклась именно тем, что стоило ценить в риторике Цицерона – ораторским искусством. И получила огромное удовольствие. Трудно не восхититься, когда говорит великий оратор! Его голос обволакивал не хуже голоса самой Клеопатры, а слова сплетались в сеть, избежать которой было просто невозможно.
Но всему приходит конец, закончилось и долгое повествование философа. Последняя фраза «Это действительно оказалась могила великого Архимеда» вызвала у Клеопатры… аплодисменты! Таких очаровательных слушательниц у него еще не было! Польщенный Цицерон был почти влюблен в египетскую царицу, нет, не как другие мужчины, а в ее умение слушать и оценить услышанное.
И тут сама царица все испортила! Клеопатра стала расспрашивать гостя не только об Архимеде, а о… его достижениях как математика. Теперь восхищением горели глаза самой женщины, она утверждала, что Архимед не просто великий математик, а гениальный! Одна его догадка об объеме вытесненной жидкости чего стоит! Инициатива явно перешла к Клеопатре, потому как Цицерон, безусловно, был замечательнейшим оратором и философом, но вот в измерениях объемов тел преуспел не так, как Архимед.
Римлянину стало скучно. Даже лежа в уютном триклинии в гостях у обаятельной женщины он не был готов выслушивать речи о достоинствах того или иного математического метода! Почемуто Цицерона вовсе не поразили познания самой царицы.
Он не заметил, как чуть кашлянула стоявшая молча женщина, зато заметила Клеопатра, она мило улыбнулась:
– Но не только гениальными математиками славится Греция. Я слышала, что ты немало переводил с греческого. Даже Гомера?
Разговор снова вернулся к персоне самого Цицерона, и это заметно оживило угасшую беседу.
– Переводил.
– Не прочтешь ли чтонибудь? Буду очень признательна.
Цицерон приосанился, но тут же сообразил, что на память вряд ли чтото произнесет, это же не только что подготовленная речь и не блестящий экспромт. Чуть смущенно хмыкнул:
– Это было давно…
– Я могу предложить списки твоих переводов. Может, по ним прочтешь? Слышать автора куда более интересно, чем читать самой.
Старик снова приосанился:
– У царицы есть мои скромные переводы?
Сделав знак Хармионе, Клеопатра улыбнулась:
– Скромные? Цицерон известен своими ораторскими и литературными успехами не меньше, чем Архимед математическими.
Хармиона почти сразу подала Цицерону папирус с его собственным переводом Эпикура «О наслаждении». Не сказать, чтоб Цицерон считал его лучшим произведением, но не признаваться же в этом египетской царице, тем более он был польщен самим наличием такого перевода у Клеопатры.
И снова старик чувствовал себя уверенно, он блистал! Клеопатра слушала внимательно, даже чуть кивала головой. Цицерону уже показалось, что в лице египетской царицы он нашел благодарную слушательницу, как та вдруг снова все испортила однимединственным замечанием: не следовало ли вот здесь и здесь выразиться иначе? Было бы куда более верно по смыслу и ритмично. Скажи это кто другой или не в тот момент, Цицерон восхитился бы догадкой, но перед ним сидела чужестранка! Как она смеет советовать в переводах на латынь! Ведь латынь Цицерона всеми признавалась эталонной! Обидней всего то, что Цицерон сознавал правоту этой чужестранки.
Клеопатра, почувствовав, что снова все испортила, быстро перевела разговор на эпиграммы Цицерона, заявив, что ей очень нравятся слова о консульстве Каниния:
– «На диво был Канинийконсул бдителен: глаз не сомкнул он в собственное консульство!». Весьма остроумно.
Эпиграмма действительно получилась остроумной, но оценить ее мог только тот, кто знал, что Каниний пробыл консулом всего один день. Выходит, Клеопатра знала? В другое время Цицерон оценил бы остроумие самой царицы, но теперь ему было не до восторгов, настроение испортилось окончательно. Блистать категорически не получалось, слушательница оказалась не из тех, кто либо молча внимает велеречивому оратору, либо рукоплещет его словесным изыскам, не вникая в их суть. Египетская царица пыталась размышлять над услышанным! Цицерон привык, что женщины думают только над тремя вещами: как обмануть мужа, затмить подруг и нажить деньги. Наличие мозгов, способных рассуждать о достоинствах выкладок Архимеда или его собственных построениях латинской фразы, да еще и с советами, Цицерона вовсе не радовало.
Домой он возвращался в отвратительном расположении духа. Если бы рабы прислушались, то услышали, что их патрон ворчит в носилках:
– Советовать мне… «так было бы лучше»! Дурнушка с кривыми зубами… как посмела!..
Очень хотелось выплеснуть хоть комунибудь свое раздражение, но кому он мог пожаловаться на египетскую царицу? Не плакаться же друзьям, что женщина оказалась слишком умной! Цицерон все же выплеснул все, но предусмотрительно даже не на папирус, а на воск. Писал, не слишком разбирая слова, главным было не держать в себе накопившееся. И только когда целых три таблички оказались плотно покрыты буквами, философ с удовлетворением выпрямился и… быстрым движением разровнял воск!
А для себя решил, что ничего особенного друзьям не расскажет, мол, умна, конечно, но не так, как матроны. Что с нее взять, египтянка же…
Стоило Цицерону выйти вон, как Хармиона принялась выговаривать хозяйке:
– Ты нажила себе врага!
Клеопатра, и сама прекрасно понимавшая, что зря не сдержалась, строптиво фыркнула:
– Что ж мне, аплодировать ему до утра?!
– К чему тебе лишние враги в Риме?
Царица махнула рукой:
– А ну его! Самовлюбленный гусь! – И тут же вздохнула: – Но лучше него оратора все же нет и философа талантливей тоже. И латынь у него действительно образцовая.
– Просто он старик, которому хочется, чтобы все помнили о его заслугах, а молодые все чаще забывают.
– Да, Цезарь рассказывал, что каждая его речь начинается и заканчивается напоминанием о раскрытом в одиночку заговоре Катилины. Может, так и было, только как можно напоминать об этом всякий раз?
– Зря ты сказала про перевод, слышала же, что его латынь признается образцом.
Клеопатра вдруг лукаво усмехнулась:
– Значит, моя еще лучше! Хватит о Цицероне! Приготовь мне ванну, пора спать.
Потягиваясь в теплой воде, она улыбнулась мысли, как станет рассказывать Цезарю о замешательстве великого Цицерона. Кажется, Гай Юлий не слишком любил болтливого старика, хотя и признавал его заслуги и ораторское искусство.
Но долго размышлять о Цицероне не стоило, назавтра ей предстояла куда более трудная встреча – с римскими матронами, которых крайне редко можно гдето свести вместе – Сервилией, ее дочерью Юнией Терцией и Фульвией. Это не влюбленный в себя Цицерон. То есть они все три тоже влюблены в себя, но им советовать чтото не стоит совсем.
Действительно, интересная встреча, потому как мать и дочь были любовницами Цезаря, а с Фульвией жизнь столкнет Клеопатру через несколько лет, когда Марк Антоний бросит супругу, чтобы жениться на египетской царице.