Клеопатра — страница 1 из 3

Пьер Декс
КЛЕОПАТРА

Часть первая
БОЖЕСТВЕННЫЙ ЦЕЗАРЬ

Глава I
На сцене появляется Клеопатра

Более двух тысячелетий тому назад, в 55 году до P. X., в апреле, в величайшем городе мира Александрии четырнадцатилетняя царевна Клеопатра стала свидетельницей великолепных празднеств и кровавой резни. Все началось со смерти молодой царицы Береники, казненной на глазах у ее приверженцев. Улицы кишели римскими солдатами, но их интересовали только увеселения.

Царь Птолемей XIII, по прозвищу Авлет (Флейтист), вновь овладел с помощью этих солдат своей столицей, своим дворцом и троном. Казненная была его старшей дочерью, а Клеопатра — средней. Вскоре она сделалась царицей Египта. Впрочем…

Вступить на египетский трон или даже приблизиться к нему означало всегда, что жизнь под угрозой. Но и отказаться не лучше: соперники испугаются, что претендент одумается, и предусмотрительно его прикончат.

Прошло двести пятьдесят лет с той поры, как на развалинах империи Александра Великого Лагиды основали свою династию. Их предок Лаг был безвестным македонским землевладельцем. В один прекрасный день он женился на знатной девушке Арсиное, в чьих жилах текла царская кровь. Злые языки утверждали, что за сказочной удачей кроется нечто предосудительное. Арсиноя была одной из любовниц царя Филиппа, и потому отцовство Лага носило сомнительный характер. Если это так, что первый Птолемей был не только сподвижником, но и сводным братом Александра Великого.

Таким образом, македонцы на египетском троне были чужаками. В этом они уподобились своим позднейшим преемникам — албанцам (последнего представителя албанской династии короля Фарука египтяне изгнали). Вначале Лагиды женились на македонянках, но вскоре необходимость укрепить династию заставила второго по счету Птолемея развестись со своей супругой и жениться на собственной сестре. В глазах греков это было кровосмешением, но в Египте, где существовали традиции фараонов, такой брак обеспечивал передачу божественного начала наследнику трона и давал к тому же женщине доступ к власти.

Кровосмесительные браки рассматривались Лагидами как искусство править без больших потрясений, и чисто семейные убийства лишь разнообразили существование. Матримониальные отношения Лагндов станут понятнее, если мы уясним себе, что один из первых представителей династии, женившись ка своей сестре, женился одновременно на свекрови своей предыдущей супруги.

В течение последних ста лет, предшествовавших событиям, вынесшим на гребне своей волны Клеопатру, одна из цариц ухитрилась выйти замуж за всех братьев по очереди, всех устранить, чтоб править в конце концов совместно с сыном. Но внезапно один из устраненных совершил государственный переворот, убил племянника в вновь женился на собственной сестре, захватив престол. Однако дочь царицы решила занять место матери в постели своего дяди, она убила родительницу и изгнала для верности собственных сыновей, что, между прочим, не помешало ей умереть от рук убийц, подосланных ее младшим отпрыском.

Итак, когда подошел срок, юная Клеопатра превратилась в царицу, но при этом ее мучила мысль, что остаются еще два брата и сестра. Пока что они малютки, однако когда-нибудь подрастут. Что касается ее старшей сестры Береники, та уже успела умереть мучительной смертью, и Клеопатра мысленно сопоставляет ее судьбу с судьбой другой Береники, ее тетки, которая взошла на трон благодаря браку со своим дядей, а затем, когда жители, возмущенные вымогательствами и оргиями царя, изгнали его из столицы, вынуждена была выйти замуж ни много ни мало за собственного отца. После его смерти она покусилась править в одиночку. Однако у римского диктатора Суллы имелся уже кандидат на египетский престол, это был сын первого мужа Береники.

Той пришлось выйти замуж за назначенного ей Римом племянника. Но молодой человек так жаждал неограниченной власти, что отправил тетку к праотцам через девятнадцать дней после свадьбы. Это пришлось не по вкусу ее телохранителям, которые не замедлили совершить с ним то же самое, что он совершил с теткой.

Чтобы быть египетской царицей, недостаточно, в самом деле, выйти замуж за брата, дядю, сына или племянника, способного удержать трон, надо еще удостовериться, что ваш венценосный родственник не велит вас потихоньку умертвить, что ваши сестры не намереваются увести у вас из-под носа мужа. Надо, кроме того, чтоб у вас в Александрии было много могущественных сторонников, и в то же время необходимо, чтоб вас признавал Рим.

Вся жизнь Птолемея Авлета была посвящена тому, чтобы заручиться согласием Рима, получить его официальное одобрение.

Да, в тот апрельский день в Александрии не произошло, собственно, ничего из ряда вон выходящего. Жизнь Береники оборвалась. Ее четырнадцатилетней сестре Клеопатре пришлось впервые взглянуть действительности в глаза.

Вся история предков ее предостерегает: власть или смерть. Но будущее — это также и Рим, или, вернее, та коалиция, что правит сегодня в Риме.

Глава II
Повелитель Рима

Про детство Клеопатры мы ничего не знаем. Мы даже не в силах вообразить ее походку, представить себе ту поступь, какой она вошла в историю. Мы видим лишь зрелую женщину во всем ее величии.

Но вот, скажем, брюнетка или блондинка? Поскольку члены правящей династии Лагидов, македоняне по происхождению, были сторонниками внутрисемейных браков, нам легче представить светлые волосы и синие глаза. Однако известно, что мать Клеопатры не была рождена в законном браке и являлась либо родной, либо сводной сестрой Авлета.

Что же до него самого, то, прежде чем он получил это свое прозвище, у него была кличка Нотос — Бастард.

Существует предположение, что Клеопатра была невелика ростом и отличалась тем изяществом, какое присуще египтянкам в древних статуэтках. Вероятно, будет ошибкой, рисуя в воображении ее лицо, взгляд, нос, ставший столь знаменитым много столетий спустя, представлять себе черты восточной женщины.

А остальное? Клеопатре было одиннадцать, когда ее отца изгнали из Александрии. Вместе с матерью, братьями и сестрами она осталась в Египте, возможно в качестве заложницы, и вступление на трон ее старшей сестры Береники могло при этих обстоятельствах лишь увеличить грозившую ей опасность. Клеопатра была еще в том возрасте, когда девочки не выходят из гинекея, но у нее была возможность понять, что творится на свете, до нее доходили вести и о политических убийствах, и о невероятных браках. Опасности и заботы способствовали зрелости ума.

Отец Клеопатры не был ставленником римлян подобно его родственнику, приспешнику Суллы, убийце Береники III. Птолемей Авлет был просто царем по случаю, изобретенным для того, чтобы заполнить пустоту. Поговаривали втихомолку, что его предшественник — племянник-убийца Береники — успел за двадцать дней своего правления составить завещание, по которому Египет передается римскому сенату. Авлета короновали почти что втайне, он не был уверен, что угоден Риму, и опасался, как бы в один прекрасный день сенат не заменил его человеком более покладистым и заслуживающим доверия или даже не преобразовал Египет в римскую колонию. Да и бастарды, несмотря на все семейные убийства, были, возможно, у Лагидов не в чести. В течение более чем двадцати лет правления Авлет мучился загадкой, отчего римский сенат реагирует на его существование упорным молчанием.

В 67 году до P. X. — Клеопатре было тогда два года — Авлету предоставилась возможность укрепить свое положение. Но он не обратился в сенат, где различные группировки грызлись друг с другом в борьбе за власть, а предпочел выяснять отношения с определенным человеком. Этим человеком был Помпей Великий, на которого возложили задачу очистить воды Средиземного моря от свирепствовавших там пиратов.

Александрия была в высшей степени заинтересована в этом. В самом деле, из-за разбоя морская торговля пришла в полный упадок, мореплавание стало крайне рискованным делом. Александрийские и иноземные судовладельцы отказывались от поездок, ибо страховые взносы, требуемые банкирами, стали непомерно высоки. К этому остается еще добавить, что неумелое ведение хозяйства и постоянные династические войны последних властителей довели египетский военный флот до столь плачевного состояния, что у него не было ни малейшей возможности помериться силами с пиратами, использовавшими пустынные отмели в дельте Нила для стоянок и отдыха.

Помпей справился с задачей в три месяца. Затем он повел войска против Митридата, понтийского царя, приютившего, кстати, юного Авлета в год изгнания, тоже одержал победу и, получив от сената неограниченную власть над всей Азией, вторгся в Сирию. Вот тут-то Авлет и ухватился за благоприятный момент и отправил к Помпею посольство с предложением принять в дар от него корону ценой в четыре тысячи талантов, от чего Помпей не отказался. Позднее, когда у того появились трудности в связи с осадой Иерусалима, услужливый Авлет предложил ему в помощь свою конницу, что способствовало победе Помпея.

Но если Птолемей пользовался теперь расположением Помпея, то от него все более отворачивался его собственный народ, раздраженный зависимостью от Рима и недовольный, что политика царя способствует новым завоеваниям римлян в Азии. Однако Авлета мало волновали настроения на родине. Его заботило лишь признание Рима. Обеспечив его, он погрузился в наслаждения.

К несчастью, он поставил не на ту лошадь. Рим встретил вернувшегося Помпея неласково. Сенат отказался одобрить его иностранные декреты и, вопреки существующей традиции, не позволил ветеранам его армии селиться на итальянских землях. Воспользовавшись затруднениями Помпея, Цезарь учредил негласный союз между ним, Помпеем и Крассом, названный первым триумвиратом. Цезарь стал консулом и взял на себя труд добиться ратификации азиатских декретов Помпея.

Для Авлета все осложнилось. Наблюдая за переменами в Риме, он сделал вывод, что пора подумать о благосклонности Цезаря. Не беремся восстанавливать в деталях всю проведенную им операцию, на только Цезарь, как нам известно, добился у сената официального признания Авлета, мало того, Он был еще наделен титулом союзника и друга римского народа.

Авлет, в свою очередь, за оказанные ему услуги послал Помпею и Цезарю шесть тысяч талантов, значительная часть этой суммы досталась третьему триумвиру Крассу, щедро ссужавшему Цезаря.

Сделка Авлета могла представиться шагом опытного политика, но в действительности, сменив молчание сената на поддержку, Цезарь не перестроил римской политики в отношении Египта.

Своим молчанием сенат как бы сохранял за Римом право пользоваться всеми выгодами завещания, подлинного или мнимого, которое составили предшественники Авлета, но так, чтобы не допустить ни одного из влиятельных римлян к огромным сокровищам богатейшей страны, а это, ввиду возникшего бы тогда неравенства сил, могло опасно поколебать республиканский строй. Цезарь, не прибегнув к оружию_; покончил с этим положением, да еще оставил за собой возможность вмешиваться в дела Лагидов, когда ему это заблагорассудится.

Вряд ли Цезарь знал, как отнесется Александрия к возникшей недавно дружбе Авлета с римлянами. Что же касается самого Авлета, то в скором времени он почувствовал, чем это завершится.

Где-то в декабре 59 года, то есть через восемь месяцев после официального признания Птолемея Римом, когда Цезарь был уже в Галлии, один из его доверенных, народный трибун Клодий Пульхр, подготовил решение сената, согласно которому принадлежавший до той поры Египту Кипр превращался в римскую провинцию. Акт, может быть, чисто демагогический, но в то же время позволявший удалить из Рима одного из предводителей антицезарианской оппозиции Катона Младшего, ибо именно его предполагалось сделать правителем острова.

Едва это стало достоянием гласности, как александрийцы взбунтовались. Они уже обнищали в результате тех щедрот, с помощью которых Авлет добивался расположения Рима. У них были основания считать, что Птолемей втайне продал Египет и передача Кипра — только начало. Они поняли, что просчитались двадцатью годами ранее, когда, пытаясь лишить законной силы завещание убийцы Береники, передававшее их в руки римлян, пригласили на трон Авлета. Тот оказался бездарным любителем наслаждений. Он жестоко душил их налогами и, закабаляя все больше, предавался оргиям. Возможно, Авлет предвидел недовольство, он решил просить заступничества у своих римских «друзей», рассчитывая укрепиться на троне с помощью римских легионов. Оставив жену и детей в городе в качестве заложников, царь поспешил сесть на корабль. Сначала он отправился к Катону, новоиспеченному правителю Кипра, поселившемуся на острове Родос. Если верить историкам, Катон принял египетского царя сидя на ночном горшке и дал этому беспутному малому совет вернуться в Александрию и уладить конфликт по собственному разумению. Только что Катоном был решен вопрос с наместником Кипра Авлетом-младшим. Тот отказался вступить с римлянами в какие бы то ни было отношения и предпочел отравиться, но не принять пожизненной должности верховного жреца под властью иноземцев.

Тогда Авлет направился в Рим, намереваясь предъявить счет своим должникам, которые являлись одновременно его кредиторами, и заставить их поспешить с выплатой политических долгов. Но к нему преклонил ухо один лишь Помпей, ибо Цезарь вдали от Рима был поглощен в эти дни завоеванием Галлии.

Меж тем александрийцы увидели, что Береника, старшая из детей Авлета, стала взрослой особой, и решили, что она вполне может сыграть ту самую роль, какую они предназначали двадцать лет назад самому А влету. Они возвели ее на египетский трон. Теперь римских политиков осыпали золотым дождем то сторонники Береники, то приспешники Авлета. В конце концов в начале 56 года благодаря усилиям Цицерона (врага Цезаря) и Клодия, его приверженца, удачно совпавшим с ударом молнии, как нельзя более кстати, поразившей храм Юпитера на Альбанских горах, решили, что вопрос надлежит рассмотреть «дополнительно». Обнаружился и побежденный: это был Помпей, ратовавший за Авлета. По Риму прокатилась волна недовольства, показавшая, что влияние Помпея таяло.

В апреле 56 года у триумвиров появилась надобность встретиться в Лукке, чтоб укрепить свой союз, давший трещину после недавних событий. Одним из существенных моментов нового компромисса было обещание Помпея больше не вмешиваться в дела Египта. Третьему союзнику, Крассу, выпало на долю заняться Сирией, а заодно и Парфянским царством (нынешняя Персия).

Итак, дела Авлета пошатнулись, несмотря на все его затраты. В Риме оставался лишь Цезарь, который не желал впутываться в сложные египетские дела. Впрочем, он не желал также, чтобы в них впутывались другие.

Это-то и спасло в конце концов Авлета. В результате луккской встречи решили отозвать прежнего правителя Сирии, и Красс получил таким образом свободу действий. Однако Египет был слишком близко от Красса, и это пришлось не по душе Цезарю. В силу тайного соглашения верный помощник Помпея Габиний остался в Сирии, несмотря на все протесты сената.

И вскоре в этом уголке мира разразились одно за другим странные события. Сначала Габиний дал разрешение одному из своих военачальников Архелаю — одновременно великому жрецу Команы Понтийской — отправиться в Александрию, чтобы жениться там на царице Беренике. Но уже вскоре, с приходом весны, Габинию показалось, что этот брачный союз поставит под угрозу прибрежные города Сирии, и он отправился на завоевание Александрии, а Авлет присоединился к его обозу.

Эта экскурсий обошлась Авлету в десять тысяч талантов. Официально Габиний действовал по собственной инициативе. Впрочем, никто из триумвиров не захотел да и не смог принять в этом участие. Однако выгоду из этого извлек, как ни странно, один только Цезарь.

Итак, Авлет восстановлен в прежних правах. Клеопатра наблюдает за событиями со стороны. Теперь, когда перед ней открывается дорога к трону, она думает, что придётся платить за это. Кому? Помпею, официальному покровителю лагидской монархии? Крассу, который рано или поздно вступит в командование сирийскими войсками? Цезарю, который за тысячи миль отсюда, из глубин неведомой варварской страны, дергает за невидимые нити, заставляя двигаться по своей воле этих повелителей вселенной, имя которым римляне?

Кто знает, может, как раз в эти дни празднеств и тревоги Клеопатра обратила свой взор на дальнего родственника Цезаря, который в своя двадцать восемь лет достиг высокого положения, ибо он командует конницей Габиния. Его участие решило судьбу сражения в Пелусии, на берегу восточного рукава Нила, где войска Архелая были разгромлены. О кем заговорили. Он противился тому, чтобы пленные были перзбиты, как на том настаивал Авлет; он добился, чтобы Архслаю, у которого он некогда гостил, соорудили достойную могилу. Его решительные действия не вполне соответствуют скромной должности военного трибуна. Сказалось ли в этом его непомерное честолюбие? Следует ли в этом видеть влияние далекого Цезаря?

Впрочем, этот молодой человек вскоре покинет службу у Габиния, но отнюдь не затем, чтоб вернуться в Рим, где он уже сильно подмочил свою репутацию, понаделав долгов и продавая свое тело равно мужчинам и женщинам. Нет, он отправится прямиком в Галлию к Цезарю. Это даст пищу для размышлений. Это заставило задуматься, наверное и Клеопатру. Ибо не следует забывать: молодой человек отличается безукоризненным телосложением и редкой красотой, живое воплощение Геракла.

В ту весну ему было двадцать восемь. Возраст Клеопатры, помноженный на два. Его звали Марк Антоний.

Глава III
Завещание Авлета

Возвратясь в Сирию, Габиний оставил в Александрии два легиона, способных оградить Авлета от столкновений с его подданными. Оргии при дворе возобновились. То были несомненно, лучшие дни в жизни Авлета: отпала необходимость совершать выплаты по взятым на себя долговым обязательствам. Однако сенату пришлась не по вкусу египетская авантюра, и он потребовал у Габиния отчета. Хотя благодаря Помпею Габиний остался на своем посту, его обвинили в получении взятки в десять тысяч талантов, и Авлету пришлось дать свое царское слово, что денег он не давал. Впрочем, ему не поверили. Сенат набросился на египетского банкира в Риме Рабирия, который, помогая Авлету, представлял в то же время интересы Юлия Цезаря. Но Рабирий поспешил ретироваться в Александрию, а Авлет не придумал ничего лучше, как доверить ему должность первого министра и финансы, чтобы наполнить казну за счет египтян. Рука у Рабирия оказалась тяжелая, и вскоре вновь вспыхнул мятеж. Тогда Авлет, желая показать, что он за справедливость, бросил Рабирия в тюрьму. Пригрозив ему смертью, он устроил затем Рабирию побег, и тот поспешно покинул Египет, лишившись полностью своего состояния. После чего сенат осудил Рабирия, поскольку он без разрешения принял на себя должность министра в Египте.

Итак, сенат спохватился слишком поздно, Рабирий уже бежал, и будущее не сулило никаких бед Аглету. Он не вникал более в дела управления, лишь приказал жрецам славить свою особу и свое правление. Сохранились барельефы, на которых и сегодня с помощью богов царь повергает своих противников.

Меж тем в Сирии появился наконец Красс, главной целью которого было прибрать к рукам сокровища Парфянского царства. Кампания против парфян обернулось вскоре катастрофой, и Авлет имел все основания считать, что, несмотря на неоплаченные долги, его положение друга и союзника римского народа окончательно укрепилось.

После гибели Красса и смерти Юлии, дочери Цезаря, вышедшей замуж за Помпея, триумвират распался. Цезарь был занят покорением Галлии и подавлением антиримских выступлений, возглавленных Верцингеторигом. Это дало возможность Помпею распоражаться в Риме. В соответствии с этим обстоятельством Авлет составил свое завещание.

Он решил, что старшая из его оставшихся в живых дочерей, Клеопатра, будет править совместно с его старшим сыном Птолемеем XIV, в ту пору двенадцатилетним мальчиком, и попросил римлян проследить за осуществлением его воли. Один экземпляр завещания был оставлен на хранение в Александрии, другой отдан в Риме Помпею. Авлет обратился в Рим с просьбой покровительствовать новому царю, то есть, по существу, попросил об этом Помпея.

Вскоре Авлет умер, и Клеопатра вместе со своим царственным партнером и будущим супругом оказалась под покровительством самого могущественного человека в Риме.

О большем можно было не мечтать: ведь каждой женщине нз правящей династии приходилось силой захватывать себе корону, а тут у ее брата-соправителя ни больше ни меньше готовый опекун в лице всесильного Помпея. Казалось, Авлет все предвидел. Летом 51 года, в момент смерти Авлета, Помпей крепко сидел в седле, публично соперничая с Цезарем, который основательно увяз в Галлии. Пятнадцать последних лет Помпей; был надежным покровителем пьяницы Авлета. Не было оснований думать, что он не придет на помощь и его детям.

Клеопатре предстоит теперь разыграть свою собственную партию. Напомним, что не она сама, а ее отец сделал некогда выбор между двумя кандидатами в повелители Рима, и не она, а отец связал судьбу трона и будущность детей с Помпеем.

Глава IV
Клеопатра начинает и проигрывает

Когда она приблизилась к трону, ей шел девятнадцатый год. Первым ее побуждением было, по-видимому, расторгнуть брак, предусмотренный завещанием отца. Казалось, трудностей не предвидится: будущему супругу не было еще ₍двенадцати лет. Впрочем, не будем удивляться — брак в раннем возрасте был в порядке вещей в Древнем Египте, и, возможно, Клеопатра даже успела официально «выйти замуж» за Птолемея XIV.

Точно это нам неизвестно, зато мы знаем, что она сразу вступила в борьбу с той группировкой, которая объединялась вокруг маленького Птолемея, распоряжалась согласно воле Авлета с Египтом. Евнух Потин, бывший кем-то вроде премьер-министра, правил в качестве советника молодого царя. Ему помогал еще один грек, Теодот, воспитатель юного Птолемея, известный среди образованной части Александрии философ, а также египтянин Ахилла, начата ник дворцовой гвардии, едва ли не единственной военной силы, которая еще осталась после правления Авлета в Египте.

Поскольку маленький Птолемей не достиг совершеннолетия, Потин взял на себя обязанности регента. Но Клеопатре хотелось властвовать самостоятельно. Расхождения во взглядах стали столь острыми, что в Александрии назревал невыгодный для обеих сторон мятеж. Клеопатра вошла в сделку с советниками брата. Она быстро усвоила, что между нею и властью расстояние еще очень велико. Потин превосходно разыграл свои козыри: двусмысленность завещания Авлета на весь период несовершеннолетия Птолемея, расхождение между египетской традицией, где женщина является полноправной наследницей, и греческим обычаем, где власть передается от мужчины к мужчине, и, наконец, главное — он напомнил, что рычаги власти и армия находятся в его руках. Возможно, компромисс был заключен на следующей основе: Клеопатра брала на себя дела с иноземцами, Потин — остальное. В самом деле, активность Клеопатры в последующие годы как бы неуловима. Все, что нам известно, сводится к сношениям между Египтом и Римом. Поскольку мы располагаем одними лишь римскими источниками, мы не можем с уверенностью сказать, ограничивалась ли роль Клеопатры лишь этой сферой.

Однако цели ев ясны. Она стремилась во что бы то ни стало установить тесные связи с Помпеем и добиться одного из двух: либо тот откажется в ее пользу от роли опекуна Птолемея, либо, поняв, что он может на нее рассчитывать, признает ее как бы наследницей отца. В Помпее она видит, вероятно, решение всех вопросов. Если удастся снискать благо-склонность повелителя Рима, то на другой чаше весов Потин, Теодот и Ахилла будут не тяжелее перышка.

Клеопатра с нетерпением ждала случая и поспешила им воспользоваться. Точнее сказать, сама его создала.

После гибели Красса Рим направил в Сирию нового проконсула, Бибула, друга Помпея, который был некогда консулом одновременно с Цезарем, а теперь люто его возненавидел. Бибул тотчас велел отозвать из Александрии оставшийся после авантюры Габиния гарнизон. Он хотел усилить тем самым свою армию и возобновить войну с парфянами. Солдаты и офицеры Габиния успели уже обжиться в Александрии. Многие из них женились. Это были в большинстве германцы и кельты, суровые воины, способные внушить александрийцам должное почтение. Приключения в пустыне и стрелы парфянских лучников их не прельщали, и они взбунтовались. Бибул послал к ним своих сыновей. Легионеры не пожелали их слушать, а их начальник посоветовал обоим уезжать обратно в Сирию, не помышляя привлечь солдат к парфянской экспедиции.

Молодые люди обратились непосредственно к легионерам. Что случилось, в точности, неизвестно, но произошло что-то вроде стычки, и здоровяки-галлы задушили посланцев.

Случившееся касалось, конечно, исключительно римлян. Однако Клеопатра не замедлила вмешаться, желая продемонстрировать Бибулу и через его посредство Помпею свою добрую волю. Она велела немедленно схватить убийц и отослала их в цепях в Сирию. Но Бибул совершил жест противоположного свойства. Он подавил отцовское негодование и отослал убийц вновь к Клеопатре, напомнив ей, что карать римских ветеране» имеет право только сенат.

Неизвестно, каким образом Клеопатра восприняла преподанный ей урок, неизвестна также дальнейшая судьба бунтовщиков. Ясно одно: Клеопатру это не обескуражило. Она по-прежнему рассчитывала на Помпея. Тем временем Цезарь успел перейти Рубикон, захватить в два месяца Рим и Италию, хотя за Помпея стоял едва ли не весь сенат, за Помпея был также весь восток, и это сильнее действовало на воображение египтян, чем не до конца покоренная Цезарем Галлия. Когда Гней Помпей, сын Помпея Великого, прибыл в середине 49 года в Александрию, чтобы потребовать корабли и увеличить войско, все встретили его с восторгом: и юная царица, которой не терпелось дать доказательства дружеского расположения сыну Помпея Великого, и солдаты вместе с офицерами, которых завоевание Италии манило куда больше прогулки по сирийским пустыням.

Гней без труда получил пятьдесят судов вместе с командами. Неизвестно, как сложились его отношения с Клеопатрой. Поговаривали, будто это была любовная идиллия. Кажется, в проекте была даже свадьба. Вполне возможно, если учесть, что брачный союз с сыном повелителя Рима и опекуна Птолемея XIV окончательно упрочил бы положение Клеопатры как царицы.

Но брак не состоялся, и Гней ушел в море. Эту партию Клеопатра проиграла. Потину было на руку раздражение александрийцев, которым, как это уже случалось во времена Авлета, пришлось расплачиваться за подарки, сделанные Клеопатрой Помпею-младшему. Козням Потина способствовало еще и то обстоятельство, что Клеопатра не извлекла ощутимой выгоды из визита, не получила поддержки.

Будь она супругой Гнея, она бы осталась на троне. Но тот бросил ее, и Клеопатре пришлось бежать в Сирию, спасаясь от смерти. Впоследствии эта беда обернулась для нее великим благом.

Глава V
Клеопатра и любовь

Гней Помпей был молод. Трудно сказать, был ли он хорош собой, еще труднее выяснить, нравился ли он Клеопатре. Однако это, вероятно, не имело большого значения. Кто хочет понять перипетии ее судьбы, тот должен учесть: не она выбирала мужчин, которых допускала в свою жизнь. По рождению царица, она была поставлена перед необходимостью царствовать, чтобы сохранить жизнь. Но она не могла царствовать без поддержки повелителя Рима. Значит, ей надлежало произвести на свет наследника, став женой этого повелителя или — его невесткой.

Каковы бы ни были в действительности отношения между Клеопатрой и Гнеем Помпеем, постоянно ощущается этот расчет. Даже неудачный конец предприятия доказывает, что расчет был верен. Незачем закрывать глаза на происходящее: даже в основе современных монархических браков лежит расчет. Следует воздать должное Клеопатре, ее дерзкая логика и точность мышления подтверждаются ходом событий. Вместо того чтобы послушно принять супруга, которого ей соизволит послать Рим, она решает отыскать мужа сама, причем не где-нибудь, а все в том же Риме. Разумеется, она знает цену своему приданому, понимает, какое место занимает Египет в иерархии политических приоритетов, и верно оценивает эволюцию римских нравов.

Это отнюдь не умаляет, как иногда думают, значения Клеопатры. Анахронизмом будет переносить любовь-страсть в античную обстановку. Исключительное право на обладание любимым существом — изобретение средневековья — представляется немыслимым в том мире, где хозяева делали с рабами все, что им заблагорассудится, не опасаясь последствий.

Парадоксально, но мы ничего не знаем об интимной жизни той самой Клеопатры, которая является для нас олицетворением любви. Оставим в стороне Помпея-младшего, ибо нам известны лишь политические последствия их отношений, да и то в общих чертах. История сохранила память об официальных браках, заключенных Клеопатрой. Но какова была ее личная жизнь? Имела ли она любовников? В ту пору никто всерьез не интересовался этой двадцатилетней царицей, вовлеченной в привычную для Лагидов династическую карусель. Но и позднее, когда все прожектора на сцене Римской империи будут направлены на Клеопатру, ничего нового выяснить не удастся.

Если вспомнить, сколь многочисленны и могущественны были ее враги в Риме, сколь существенны обвинения в половой распущенности в политической пропаганде той эпохи, представлявшей ее колдуньей, способной соблазнить любого мужчину, то несомненно, что малейший слух о ее похождениях в ранние годы не мог остаться без отголоска. Но единственный, кроме Цезаря и Антония, любовник, которого ей, и то без полной уверенности, приписывали современники, был Гней Помпей-младший.

Дело не в стремлении окружить Клеопатру ореолом целомудрия, ибо этого понятия не существовало тогда в том значении, в каком мы его сейчас воспринимаем, дело в том, чтобы признаться самим себе в незнании фактов. В пору ее знакомства с Гнеем Клеопатре исполнилось двадцать лет. По тогдашних меркам, она уже давно старая дева. Независимо от характера ее отношений с Гнеем Помпеем, Клеопатра на фоне младших братьев с детства предстает женщиной, рядом с которой нет мужчины. Умеет ли она делать из своей личной жизни секрет или же просто обуздывает свои желания? Нам остается лишь удивляться, сопоставляя это с ее образом, традиционно нарисованным историей.

Вопреки усилиям римских писателей Клеопатра более всего похожа на своих римских сверстниц. Впрочем, в этом нет ничего особенного, и не по причине романтизации тогдашнего Египта, и не в силу притягательности римского образа жизни, а просто потому, что нравы античного мира как раз во времена Клеопатры входят в первую стадию глубокого кризиса и положение свободной женщины резко меняется.

Эта карусель насильственных смертей, этот путаный хоровод политических браков характерен не для одних только Лагидов. Между 100 и 50 годами до P. X. Рим познал проскрипции Мария и еще более знаменитые проскрипции Суллы, на основании которых так сильно поредели ряды демократов. Дед Марка Антония и его дядя были, к примеру, умерщвлены при Марии; Цезарь в пору своего совершеннолетия с трудом ускользнул от Суллы. Четыре тысячи римлян были убиты, сотни мертвых обескровленных голов, потрясая воображение жителей, были выставлены на форуме, где Сулла произносил речи. В течение многих суток на улицах не прекращалась охота на людей. За пятнадцать лет до описываемых нами событий зять Антония Леитул был задушен в своем узилище по приказанию Цицерона за то, что участвовал в заговоре Катиллияы. Нам предстоит освоиться с нравами этого одновременно и цивилизованного и жестокого мира, где человеческая жизнь ничего не значит, в особенности для тех, кто играет в политические игры: муки, смерть и бесчестие грозят здесь каждому, к нередко самоубийство является единственным выходом из положения.

Брак в этой ситуация не только заранее обдуманное предприятие, но и элемент политического расчета. Впрочем, римлянкам не приходилось мечтать о замужестве как о тихой гавани: родители или сам супруг нередко после свадьбы меняли свое решение и передавали женщину другому мужчине, далее если она была беременна. Блюститель нравов Катои Младший уступает свою супругу Марию жаждущему заполучить ее Гортензию, а потом, после смерти богача-адвоката, вновь женится на своей получившей огромное наследство жене. Антоний женится на Октавии (сводной сестре Октавиана), правда, вдове, но на последнем месяце беременности, а сам Октавиан разводится со своей второй женой Скрибонией в тот самый день, когда она приносит ему дочь, и женится на Ливии, жене Тиберия Клавдия Нерона, которая рожает через три месяца ребенка. Бывший муж Ливии не только присутствует на свадьбе, но еще и наделяет прежнюю супругу, словно дочь, приданым.

У великих мира сего было, таким образом, больше жен, чем детей (законных, конечно). Но это, разумеется, не препятствовало внебрачным связям. Нам известны внушительные списки любовниц Цезаря, Антония и Октавиана, многие видят в Бруте, одном из убийц Цезаря, побочного сына диктатора. А потом куртизанки, мужеложество…

Римские нравы первого века до P. X. вносят особый элемент в атмосферу нашего рассказа о Клеопатре. Великая путаница в родственных отношениях, разрушение таинства брака, лишь некоторые примеры которого я привел, следует понимать шире. В самом деле, трудно себе представить, как свирепые в своей добродетели матроны раннего Рима вовлекаются в чехарду все новых браков.

Победы предыдущего века: уничтожение Карфагена, завоевание Греции, проникновение на Восток — произвели переворот в римских нравах: их строгость и грубость исчезли, они изменились так же резко, как изменились двенадцать веков спустя под влиянием крестовых походов нравы французского общества, описанного в «Песне о Роланде». Роскошь растет так же стремительно, как увеличивается достаток господствующего класса. Женщины познают вкус богатства не в одних лишь безделушках. В условиях постоянной войны, когда мужчин нет дома, они учатся управлять не только домашними рабами, но и всей собственностью в целом. И вмешиваются — о ужас! — в политическую жизнь. Эмансипация приводит к тому, что они уже не предмет купли-продажи в руках мужчин, в руках семейных кланов и партий. Они начинают вести свою собственную игру, приспособленную к интересам мужчин, с которыми вступили в брак, или же приспосабливают самих мужчин к своим интересам, вносят поправки в брак прелюбодеянием, стремясь таким образом удовлетворить порой вожделение, порой честолюбие, а порой и то и другое вместе.

Что касается Клеопатры, то вряд ли можно ее успехи у мужчин объяснить знакомством с восточной магией, это скорее наговоры Октавиана и выдумки нашего времени. Клеопатру можно отнести сразу к двум общественным системам — египетской и эллинистической, в последней относительная эмансипация женщины уже давно совершилась. Что касается Египта, то там женщины с незапамятных времен были приравнены к мужчинам. Геродот сообщает, что в Египте «женщины появляются в публичных местах, в то время как запертые в домах мужчины ткут полотно». Все Средиземноморье потешалось над этими «рабами женщин» и рассказывало истории о том, что египтянки обращаются со своими мужьями, как библейский Потифар с юным Иосифом. Короче, эти женщины владели воображением греков.

Они были очаровательны. Коробочка с гримом всегда под рукой, в вечной заботе о внешности — вот какими рисуют их нам археологи. Статуи дают представление об их изяществе. «Существует, возможно, связь, — отмечает Андре Жиллуа, — между телосложением женщины и ее ролью в сознании общества. В XII и XIII столетиях — века готики, когда женщина будоражила умы, — проявляется стремление к изяществу, в то время как Возрождение, гуманизм, а также XVI и XVII столетия, связанные более с римской традицией и как бы вещающие устами Арнольда из «Школы жен» Мольера: «Вся сила в бороде», — демонстрируют нам дородных женщин».

Роль женщин в жизни Египта подтверждают, во всяком случае, два факта: родителям наследовала девочка, а не мальчик, жены и дочери фараонов нередко становились правительницами страны. Таким образом, Лагиды не изобрели ничего нового.

В то же время в Александрии, как, впрочем, во всем греческом мире после смерти Александра Македонского, эволюция шла в направлении ослабления и быстрого распада традиционных семейных связей. То, что Александрия была наиболее значительным центром Средиземноморья, предопределяло смешение разных цивилизаций, контакты с Индией, с арабским миром, с Китаем, благоприятствуя, несомненно, свободе нравов.

Итак, выросшая в этих условиях Клеопатра жаждет независимости. Это желание обостряется ощущением надвигающейся опасности, Клеопатра осознает, сколь велика ставка в той игре, какую ей приходится вести. В атмосфере Александрии, духовной столицы мира, рядом с которой другие города, даже Афины, не говоря уже о Риме, кажутся захолустьем,

Клеопатра имеет возможность здраво судить о, людях, кроме того, она отважна. Все эти козыри наша царственная беглянка готова была использовать в новой игре.

Хороша ли она собой? Сейчас ей двадцать. Очевидцы не отрицали обаяния Клеопатры, не упоминая, однако, о какой-то особой красоте. Есть все основания думать, что мужчины были к ней неравнодушны. А потом еще свойства, присущие только ей: ясность ума, решительность, огромное честолюбие. Дочь Птолемея Авлета, несомненно, была одной из самых образованных женщин своего времени. Она могла объясняться без переводчика с любым из своих подданных, а это означало, что она владела многими языками; изысканность речей Клеопатры, ее находчивость превозносили все. Приспешники ее брата вынудили царицу бежать в Сирию; у нее нет приданого, но она знает, что, выйдя замуж, преподнесет жениху сказочный свадебный подарок: Египет, житницу Средиземноморья и, следовательно, вселенной, великий порт Африки и Азии Александрию. Кто бы ни стал повелителем Рима, он упрочит свое положение с помощью несметных сокровищ.

Повелитель Рима… Вскоре станет известно, что ей следует предпринять. Цезарь только что пересек Адриатику. Его войско схватится несомненно с войском Помпея.

Глава VI
Дуб и молния

Поэт Лукан, горячий сторонник Помпея, решил сравнить двух соперников. Борьба не была равной. Помпей…

…в летах преклонных

Тогой гражданской своей давно уже тело покоя,

Быть разучился вождем от долгого мира; он ищет

Славы, и, чернь веселя, увлекаясь любовью народной,

Рад он в театре своем выслушать рукоплесканья,

Новых не черпая сил и душой, доверяясь чрезмерно

Прежней счастливой судьбе. То — великого имени

призрак;

Дуб величавый таков посреди полей плодоносных,

Весь под дарами вождей, под добычею древней народа:

Уж не впивается он корнями могучими в землю,

Держится весом своим, голые ветви подъемля,

Тень от нагого ствола, не от листьев зеленых кидает.

Хоть и грозит он упасть, пошатнувшись от первого ветра,

Хоть возвышаются вкруг леса в своей силе цветущей,

Только ему весь почет.

Таков Помпей. Внезапно тон меняется:

А у Цезаря было не столько чести и славы вождя,

Сколько доблести той, не умевшей

Смирно стоять: был единственный стыд — не выиграть

битву.

Неукротим и могуч, он вел легионы, куда их

Гнев иль надежда влекли, никогда не зная пощады,

Множил усилья свои, божество вынуждал на подмогу,

Все разрушал, что ему на дороге помехой стояло,

И с ликованьем в душе свой путь пролагал меж развалин.

Так, порождение бурь, сверкает молния в тучах

И, потрясая эфир, грохочет неистовым громом,

День прерывает и страх между робких рождает народов,

Им ослепляя глаза косым полыханием блеска;

В небе бушует она, и нет никакой ей преграды:

Бурно падая вниз и бурно ввысь возвращаясь,

Гибель сеет кругом и разметанный огнь собирает[1].

Что же все-таки стояло за Помпеем и Цезарем в тот самый момент, когда их войска сошлись в решительной схватке? За Цезарем сила, за Помпеем — право? Когда Цезарь перешел Рубикон, речушку, отделяющую провинции, находившиеся под его управлением, от Италии, закон оказался, пусть с оговорками, на стороне Помпея. Когда же Цезарь на глазах всего мира переплыл Адриатическое море, чтобы настичь соперника, Помпей является уже носителем силового начала. Законность в действиях Помпея — это не более чем компромисс с политическими традициями Рима, уважение к преемственности в государственной деятельности, в то время как Цезарь — это авантюра, переворот.

Рим стал во главе империи, оставшись городом, хоть и с муниципально-республиканской структурой, однако всего лишь городом, и в этом противоречие. Римский сенат был только советом общин, и даже не Италии, он был правящим органом Рима. Он правил империей примерно таким же образом, как Юнайтед фрут компани правит банановыми республиками Центральной Америки. Рим грабит, взимает налоги, вникает в деятельность отдельных предприятий, в барышах которых заинтересован (рудники, карьеры и т. д.), но его отнюдь не заботит нарушенное равновесие экономических структур. Исключение в этом плане составляет лишь Италия, ею управляли так же, как современное правительство управляет собственной территорией. Политические противоречия и контрасты разительнее экономических. Рим признал италийцев римскими гражданами, но сохранил свои выборные органы в их прежней форме, сохранил прежнюю основу практически без изменений, и потому италийцев представляла ничтожная по численности фракция. В прочих странах римляне распоряжались по своему усмотрению, рассматривая их как колонии и прибегая в случае мятежа к военной силе.

Причина, по которой сенат не решился формально аннексировать Египет, заключалась в боязни предоставить одному из военачальников богатую централизованную монархию с огромной территорией да еще значительной частью римской армии в придачу, создав тем самым фактор, способный поколебать любую коалицию политических сил внутри Рима. Впрочем, те же опасные предпосылки могли появиться при иных обстоятельствах в ином месте. Цезарь, добившись поручения покорить Галлию, сумел создать, по существу, собственное государство, где сформировал из сил вторжения и местных воинов профессиональную армию, полностью ему подчиненную. Но это обнаружилось лишь впоследствии. Слишком поздно.

Давлению полководцев римский сенат может противопоставить лишь власть выборных на год магистратов с ограниченными полномочиями, власть неизменно коллегиальную. Консулов двое, народных трибунов десятеро. Впрочем, сосредоточить власть в руках одного человека не так просто: для этого нужно извратить суть установленных институтов, обманом, заговорами, частными соглашениями, как, например, первый триумвират, подточить их основы.

В глазах современников Цезарь является куда более ярым ниспровергателем римских структур, чем «партия демократов», Помпей в свою очередь представляется скорее выразителем интересов крупных землевладельцев, из которых рекрутируется политический персонал, чем защитником республиканской традиции.

В настоящий момент Цезарь распоряжается Западом и Римом, где многое ему не по вкусу, а Помпей, опираясь на властителей Востока, олицетворяет собой республику. В этой запутанной ситуации каждый из двух противостоящих друг другу гигантов играет не свойственную ему роль.

А Клеопатра подняла меж тем войска в Сирии и готовится вновь завоевать страну и трон, пройдя тот же путь, который прошел ее отец с легионерами Габиния и конницей Антония семь лет тому назад. Юный Птолемей, по-прежнему поддерживаемый Потином, Теодотом и Ахиллой, располагает свою гвардию вблизи Пелусия, на берегу одного из рукавов Нила. Впрочем, это не мешает Египту оказывать помощь Помпею. Из Александрии регулярно отправляются суда, везущие в Грецию зерно.

На этом берегу Средиземного моря исход борьбы не вызывает сомнений. Помпей господствует на море, а флотом распоряжается Бибул, проконсул Сирии, тог самый, что отослал обратно Клеопатре александрийских бунтовщиков. Он располагает многочисленными легионами и конницей, которая у Цезаря отсутствует вообще. Разве можно рассчитывать на то, что немногочисленное, поспешно высаженное и отрезанное от Италии войско может укрепиться на побережье, охраняемом одним из самых могущественный римских военачальников?

В конце сентября 48 года Птолемей и его советники получили ответ на тот вопрос, который, казалось, не нуждался в ответе. Прибывшая из Александрии галера бросила якорь вблизи Пелусия, как раз посредине между армиями брата и сестры. На борту находится Помпей Великий, потерпевший поражение, бегущий от врагов. Он просит убежища у Птолемея, своего любимца и подзащитного.

Глава VII
Цезарь

В июле того же 48 года Цезарю исполнилось пятьдесят четыре. Перейдя в прошлом году Рубикон, он не прекращал своих дерзких посягательств, пока ему не подчинилась вся Италия, после чего он перебросил свои войска на другой берег Адриатики. Вопреки усилиям Бибула Антоний привел к Цезарю подкрепление. Помпей пребывал в бездействии, и Цезарь вместе с Антонием окружили его войска на мысе вблизи Диррахия — (Дуррес в современной Албании) — как раз напротив того места, где торчит каблук итальянского сапога.

Осада велась по всем правилам. Цезарь обнес лагерь Помпея невиданными дотоле по величине рвами, простиравшимися более чем на полтора десятка миль. У лошадей Помпея иссякала трава на пастбищах. Зной усиливался, и речки пересыхали. Не было возможности снабжать армию с моря. Цезарю казалось, победа у него в руках, но Помпей, не желая битвы, сумел вырваться за черту укреплений.

Оба войска устремились в Грецию. Армия Помпея описала дугу, вошла с севера через Македонию в Фессалию, и там остановилась; армия Цезаря двигалась напрямик через равнины южной Фессалии, где солдаты восстановили силы плодами нового урожая. В начале августа противники стали лицом к лицу на равнине вблизи Фарсала. Тыл Помпея был защищен предгорьями. Он располагал стами когортами пехоты против сорока четырех когорт Цезаря. Однако именно Цезарь спровоцировал сражение, высылая ежедневно свою немногочисленную конницу добывать корм вблизи вражеских позиций.

Девятого августа произошло столкновение. Помпей верил в ударную мощь своей конницы на равнине. Казалось, Цезарь подставляет ему правый фланг. Желая подбодрить войско, Помпей объяснил им суть маневра. Цезарь тоже произнес речь, выставляя себя противником гражданской войны, в которой неизбежно прольется римская кровь. Он напомнил солдатам обо всех предпринятых им усилиях, о попытках вести переговоры, затем бросил их в бой.

Повествуя об этой войне, Цезарь считает большой ошибкой Помпея приказ ожидать, не двигаясь, нападения противной стороны. «У всех людей, — пишет Цезарь, — существует как бы врожденная возбудимость и живость, которая еще более воспламеняется от желания сразиться. Этот инстинкт полководцы должны не подавлять, но повышать»[2].

Как бы то ни было, помпеяицев не сломила атака опытных воинов Цезаря, и они бросили против них свою конницу. Кавалерия Цезаря была быстро смята, и маневр Помпея развивался согласно плану.

Но конники Помпея были из римской аристократии, и Цезарь приготовил за тремя своими позициями четвертую линию отборных пехотинцев и велел, им поражать красавчиков-кавалеристов, хорошо зная, что эти господа безумно боятся, как бы их не изуродовали. Замысел удался, и пехота обратила конницу в бегство. Цезарь ввел в бой свежие войска и без труда разобщил боевые порядки противника.

Плутарх сообщает: «Когда Помпей… увидел, что его конница рассеяна и бежит, он перестал быть самим собою, забыл, что он Помпей Магн[3]. Он походил скорее всего на человека, которого божество лишило рассудка. Не сказав ни слова, он удалился в палатку и там напряженно ожидал, что произойдет дальше, не двигаясь с места до тех пор, пока не началось всеобщее бегство и враги, ворвавшись в лагерь, не вступили в бой с караульными. Тогда лишь он как бы опомнился и сказал, как передают, только одну фразу: «Неужели уже дошло до лагеря?» Сняв боевое убранство полководца и заменив его подобающей беглецу одеждой, он незаметно удалился»[4]. Цезарь меж тем продолжал сражение. В течение полутора суток его солдаты преследовали беглецов. На следующий день к вечеру набралось уже двадцать четыре тысячи пленных. Четырнадцать тысяч солдат усеяли своими телами поле боя, потери Цезаря были незначительны.

Цезарь понял, что станет победителем лишь в том случае, если соперник будет добит. Фарсал еще ничего не решает. Помпей может восстановить армию. Его сторонники держат в руках весь Восток, быстро объединив свои флотилии, они могут утвердить господство на море. К счастью для Цезаря, дрожавший за свою жизнь Помпей бежал очертя голову. Надлежало не дать ему опомниться. Цезарь был младше Помпея всего на пять лет, но тот превратился уже в старика.

Да, Цезарь был все еще молод. В стройности угадывалась порода, в худощавости — сила. Он выглядел солдатом. Прошло то время, когда сомневались в физических возможностях юного аристократа с женственной повадкой. За тридцать лет военных кампаний он подтвердил свою способность делить невзгоды походной жизни с легионерами, доказал, что он с его мужеством, ловкостью и хладнокровием способен на подвиги. Он без стеснения выставлял напоказ свои качества атлета и прирожденного воина.

Было тем не менее известно, что Цезарь человек утонченный, изысканный, склонный к рисовке. Чувственность сделала знаменитыми его успехи у женщин. По возвращении из галльского похода солдаты распевали в Италии про своего полководца:

Едет лысый соблазнитель,

Берегите своих жен!

Человек образованный, подлинный писатель, быть может, лучший мастер латинской прозы, он сделал головокружительную политическую карьеру, продемонстрировав при этом полное отсутствие нравственных принципов. Все было подчинено успеху: браки, в которые он вступал, любовные связи, его литературные труды и его честолюбивые выходки. Он довел до совершенства искусство манипулирования людьми как в римском сенате, так и на поле брани. Многое служит образцом и ныне: сноровка в финансовых вопросах, умение использовать публичную должность, чтоб, упрочив свое положение, умножить богатство для подкупа и для покупки новых должностей во имя достижения новых целей.

Он познал жизнь с многих сторон. Он путешествовал, сражался, правил провинциями во всем римском мире за исключением Египта и Северной Африки, он вторгался в качестве завоевателя в Германию и даже в неведомую Англию. Включенный некогда в проскрипции Суллы, сегодня повелитель Рима, этот аристократ, гордый тем, что ведет свой род одновременно и от римских царей и от бессмертных богов, почувствовал вдруг, что настал наконец момент, благоприятный для осуществления его великого замысла. В каком-то смысле он демократ, ибо опирается на народ, точнее, на его меньшинство, допущенное к политической жизни, выступает против олигархии, к которой принадлежит сам, и стремится разбить равенство, установленное аристократами меж собою. Цезарь полагает, что именно такой человек, как он, призван играть роль властителя, мало того, он еще уверен, что это необходимо для блага народа.

Теперь путь свободен.

Цезарь преследует Помпея. Суть даже не в том, чтоб устранить соперника, а в том, чтобы заручиться гарантией на будущее. В море он сталкивается с флотом помпеянцев, способным без особых усилии уничтожить его корабли, во у командующего вражеским флотом нет ни малейшего намерения оказать сопротивление победителю при Фарсале.

По пути Цезарь посещает Трою, заходит на Родос, где пополняет свой флот и узнает, что Помпей побывал на Кипре. Цезарь устремляется к Египту, чтобы опередить или, по крайней мере, нагнать Помпея.

В Александрии Теодот спешит подняться на борт флагманского корабля. Он сообщает Цезарю о смерти Помпея и предъявляет доказательства: голову великого мужа и его золотой перстень.

Глава VIII
Убийство в Пелуссии

Прибытие Помпея в Пелусий, туда, где застыли в противостоянии армии Клеопатры и Птолемея, столь похоже на театральное действо и столь живописно, что это кажется срежиссированным историей спектаклем. Клеопатра, а в равной степени и советники брата, с которым она воюет, рассчитывали на Помпея. Это вытекало из завещания Авлета и из отношения Помпея к Цезарю. Потин и его приспешники Теодор и Ахилла осмелились прогнать Клеопатру лишь потому, что истолковали отъезд Гнея Помпея как выбор между сестрой и братом в пользу последнего. Теперь все оборачивалось против них. Даже не вследствие бегства Помпея, а вследствие того, что он выбрал убежищем Египет. Сторонники Птолемея могли бы еще как-то выйти из трудного положения в связи с поражением своего великого покровителя, ведь скомпрометировала себя в конце концов и Клеопатра, именно она заигрывала с помпеянцами, снабжая продовольствием войско, предоставляя корабли. Но своей просьбой о помощи Помпей некстати напомнил о завещании Авлета и о своей дружбе с покойным царем, более того, напомнил о своей опеке над Птолемеем. Эта прибывшая в Пелусий галера заставила Помпея и Птолемея поменяться ролями. А тут еще и Клеопатра, она может предпринять какие-то опасные для Птолемея действия.

В этой атмосфере собираются приверженцы юного царя. Вот как Плутарх описывает дело:

«Потин, управлявший всеми делами, собрал совет самых влиятельных людей (их влияние зависело исключительно от его произвола) и велел каждому высказать свое мнение. Возмутительно было, что о Помпее Магне совет держали евнух Потин, хиосец Теодот — нанятый за плату учитель риторики, и египтянин Ахилла. Эти советники были самыми главными среди спальников и воспитателей царя. И решения такого-то совета должен был ожидать, стоя на якоре в открытом море вдали от берега, Помпей, который считал ниже своего достоинства быть обязанным своим спасением Цезарю!

Советники разошлись во мнениях: одни предлагали отправить Помпея восвояси, другие же — пригласить и принять. Теодот, однако, желая показать свою проницательность и красноречие, высказал мысль, что оба предложения представляют опасность: ведь, приняв Помпея, сказал он, мы сделаем Цезаря врагом, а Помпея своим владыкой; в случае же отказа Помпей, конечно, поставит нам в вину свое изгнание, а Цезарь — необходимость преследовать Помпея. Поэтому наилучшим выходом из положения было бы пригласить Помпея и затем убить его. В самом деле, этим мы окажем и Цезарю великую услугу, и Помпея нам уже не придется опасаться. «Мертвец не кусается», — с улыбкой закончил он.

Советники одобрили этот коварный замысел, возложив осуществление его на Ахиллу[5]. Тот прихватил с собой Луция Септимия, который служил некогда у Помпея, а затем был трибуном в легионах Габиния в Александрии, центуриона Сальвия и еще несколько их человек. Они сели в лодку и направились к галере.

Потин уже не стеснялся. Вблизи побережья стали маневрировать египетские военные корабли, и на отмели появились пехотинцы. Пожелай Помпей спастись бегством, ему было бы не уйти без боя.

Ахилла приблизился к галере и извинился за скромный прием. «Воды здесь мелкие, — сказал он, — и потому мы вынуждены принять императора без надлежащей пышности». Корнелия, жена Помпея, тревожилась за мужа, но он запретил ей себя провожать. Предшествуемый двумя центурионами, вольноотпущенником Филиппом и рабом, Помпей сошел в лодку. Когда Ахилла подал ему руку, он обернулся к Корнелии и сыну Сексту и произнес два стиха из Софокла:

Когда к тирану в дом войдет свободный муж,

Он в тот же самый миг становится рабом[6].

После чего лодка удалилась.

Вот как описывает эту сцену и этот пейзаж знаток античности Артур Вейгол, генеральный инспектор по памятникам древности в Египте в межвоенный период: «Молчание царило в лодке, пока она двигалась по мутному морю. Это происходило в пору нильских разливов, и главное течение Нила окрашивало лимонно-желтым цветом голубые воды Средиземного моря. Влажный зной египетского лета и пустынность лишенного красок побережья вблизи понурого городка внушали безотрадное чувство».

Узнав Септимия, Помпей решился прервать молчание. Он сказал: «Если я не ошибаюсь, то узнаю моего старого соратника»[7]. Центурион ограничился тем, что кивнул в ответ. Тогда Помпей отошел и сел на носу, чтоб просмотреть текст приветствия, которое подготовил для своего «любимца» Птолемея.

В тот момент, когда лодка скользнуло по песку, он, желая подняться, оперся на руку Филиппа. Тогда Септимий ударил его сзади мечом, и Помпей, как это делали римские патриции в подобных случаях, закрыл лицо тогой и отдался во власть убийц.

Корнелия и Секст наблюдали издалека за этим зрелищем. Их галера вышла в море и вскоре была вне досягаемости.

Ахилла с головой Помпея отправился в лагерь царя, а вольноотпущенник Филипп с помощью како-го-то римлянина, жившего в Египте, приготовил из обломков судов костер и сжег тело.

Когда четыре дня спустя Цезарь прибыл в Александрию, Теодот вручил ему, как мы об этом уже упоминали, свои кровавые подарки. Цезарь взял перстень, расплакался и тут же отдал приказ сойти на берег: он спустился, предшествуемый ликторами, как это делают консулы, вступая на принадлежащую Риму землю.

План Теодота оказался правильным лишь в одном отношении. Цезарь не выказал досады в связи с тем, что ему не пришлось пролить кровь соперника. Теодота не тронули в первый момент, и если ему суждено было подвергнуться казни, то это совершилось позднее, уже после убийства Цезаря, и по приказу одного из его убийц. Что же касается советников Птолемея, то они вели себя так, точно хотели способствовать Цезарю оккупировать Египет и дать ему возможность вмешаться во внутренние дела государства. Завещание Авлета предусматривало, что Птолемей должен царствовать с Клеопатрой. Но кто иной, кроме Помпея, мог проследить за исполнением этого акта?

Внезапно Клеопатра, соправительница Египта, не замешанная в убийстве Помпея, стала человеком, заслуживающим доверия: даже помогая когда-то Помпею и его соратникам, она помогала в конце концов римлянам. Узнав о том, как повел себя Цезарь, Клеопатра тотчас вступила в состязание со своими соперниками. Таково уж было основное направление ее политики: подстроиться под того, кто был хозяином в Риме. К тому же Цезарь слыл поклонником прекрасного пола. Приняв его сторону, Клеопатра, ничем не рискуя, могла набрать очки в борьбе с братом и его советниками, которые только что так серьезно себя скомпрометировали. Мы слишком хорошо знаем решительность и смелость юной царицы, ее нетерпение захватить престол, чтоб удивляться тому, что вскоре между нею и Цезарем завязались некие отношения, хотя их и разделяла армия Птолемея и враждебно настроенная к царице Александрия.

Впрочем, Цезарь тоже нуждался в поддержке. Он чувствовал всю зыбкость своего положения и уже запросил в Сирии подкреплений.

Первым, однако, прибыл в Александрию Птолемей.

Глава IХ
Александрийская ночь

Столица Египта встретила Цезаря смутами. Множество римлян, бежавших по разным причинам с родины, следили с неодобрением, как консул хозяйничает в Александрии, словно в захваченном городе. Тут сказался и дух независимости, и антиримские настроения. Подтверждалось одно: и Авлет, и Клеопатра зашли чересчур далеко в своих уступках Риму и сделали много лишнего, видя, что Рим не спешит высказаться в их пользу.

Цезарь, кстати, не занял всю территорию города. Он взял с собой слишком мало войска: как раз то количество солдат, которое, как он считал, было необходимо, чтобы добить Помпея, — четыре тысячи ветеранов, и небольшой флот. Египетская армия под командованием Ахиллы имела пятикратное преимущество, в ее составе было много закаленных в битвах легионеров, не желавших попасть в зависимость от Цезаря, который держал железную дисциплину в своих войсках. Не было к тому же уверенности, что тылы у Цезаря обеспечены и его положение в Риме упрочилось.

Птолемей понял, что его оценки были неверны. Он сразу догадался, что римский полководец видит в нем опекаемого, даже узника, хоть и демонстрирует свою доброжелательность, не желая взыскивать военную контрибуцию, которую полагалось бы наложить из-за той помощи, какую, по его словам, оказывали Помпею египтяне. В то же время Цезарь настойчиво требовал возвращения долга, если можно так выразиться, частного долга Авлета — денег, обещанных в качестве компенсации за экспедицию Габиния и доселе не выплаченных. Кроме того, он велел Птолемею распустить армию Ахиллы.

Это произошло во дворце Птолемеев, где расположился охраняемый войском Цезарь. Римляне испытывали на себе враждебность населения, и солдаты ходили без конца дозором по Александрии, где существовал, впрочем, римский квартал, обособленный от города и примыкающий к двум портам — нечто вроде военного плацдарма.

И тут появляется Клеопатра. Цезарь затребовал к себе и ее, и брата. Однако она опоздала на неделю, неизвестно из-за чего, то ли с умыслом, то ли у нее возникли трудности, ибо путь на суше ей преграждала армия Ахиллы, а на море — флот ее венценосного супруга и брата.

Как бы то ни было, Клеопатра воспользовалась особым способом проникновения во дворец. Она взошла на судно с восточной стороны Пелусия и без происшествий добралась до александрийского рейда. Там с наступлением ночи она вместе со своим приближенным Аполлодором пересела в лодку.

В то время порт Александрии окаймляли два мола, один из которых, Гептастадион, упирался в остров Фарос, где был сооружен знаменитый маяк, являвший собой седьмое чудо света. Проход со стороны моря находился вблизи маяка, и его хранители были одновременно стражами порта. Клеопатре удалось их подкупить, и лодка проникла в воды, омывающие дворец. Царица велела Аполлодору Сицилийцу завернуть себя в дорожные покрывала и внести в тюке во внутренние покои.

Аполлодор прошел со своей ношей туда, куда ему было указано, сложил ее к ногам Цезаря. Можно себе представить веселое изумление этого поклонника женской красоты, когда он обнаружил в развязанном тюке двадцатилетнюю царицу. Плутарх сообщает: «Говорят, что уже эта хитрость Клеопатры показалась Цезарю смелой и пленила его. Окончательно покоренный обходительностью Клеопатры и ее красотой, он примирил ее с царем»[8]. Из всех способов соблазнить зрелого мужа юной красавицей бил избран самый удачный. Римлянки таким вольностям еще не научились, к тому же вспомним обстановку: утонченность эллинистического мира как бы слилась в этот миг для Цезаря с магической силой Востока. Кстати, вкус Цезаря к экзотике, равно как и его чувственность часто порицались современниками. Странное дело, но случай с Клеопатрой вызывает в памяти римлян другой эпизод из жизни Цезаря, приключение юности, давшее ему репутацию мужеложца, которая осталась за нам навсегда.

Цезарю было в ту пору не более двадцати. Скрывшись в Малую Азию от проскрипций Суллы, он совершил свои первые военные подвиги и получил за храбрость венок из дубовых листьев (так называемая «corona civica») — высшую из всех возможных наград. Его послали к царю Никомеду в Вифинию, в ту область Малой Азии, которая простирается от побережья Мраморного моря и Босфора до Черного моря. На обязанности Цезаря лежало вытребовать корабли у этого союзника Рима. Наиболее подробные сведения мы найдем у Светония:

«На целомудрии его единственным пятном было сожительство с Никомедом, но это был позор тяжкий и несмываемый, навлекший на него всеобщее поношение. Я не говорю о знаменитых строках Лици-ния Кальва:

…и все остальное,

Чем у внфннцев владел Дезарев задний дружок.

Умалчиваю о речах Долабеллы и Куриона-старшего, в которых Долабелла называет его «царевой подстилкой» и «царицыным разлучником», а Курион — «злачных местом Никомеда» и «вифинскнм блудилищем». Не говорю даже об эдиктах Бибула, в которых он обзывает своего коллегу вифинской царицей и заявляет, что раньше он хотел царя, а теперь царства. <… > Цицерон описывал в некоторых своих письмах, как царские служители отвели Цезаря в опочивальню, как он в пурпурном одеянии возлег на золотом ложе и как растлен был в Вифинии цвет юности этого потомка Венеры; мало того, как однажды Цезарь говорил перед сенатом в защиту Нисы, дочери Никомеда, и перечислял все услуги, оказанные ему царем, Цицерон его перебил: «Оставим это, прошу тебя: всем отлично известно, что дал тебе он и что дал ему ты!» Наконец, во время галльского триумфа его воины, шагая за колесницей, среди других насмешливых песен распевали и такую, получившую широкую известность:

Галлов Цезарь покоряет, Никомед же Цезаря:

Нынче Цезарь торжествует, покоривший Галлию, —

Никомед не торжествует, покоривший Цезаря»[9].

Курион называет Цезаря «мужем всех жен и женой всех мужей».

Укажем попутно начисто женскую изнеженность, свойственную молодым римским патрициям тогдашнего времени. Мы встретимся с этим и у Антония, и у Октавиана, ставших впоследствии не менее горячими поклонниками прекрасного пола, чем Цезарь. Греческое влияние?.. Да важно ли это? В конце концов под всем этим кроется не моральное, а политическое обоснование. Так и в истории с Никомедом главным было не приключение с мужчиной, а сожительство с восточным царем. И потому странное, на первый взгляд, осуждение современников за связь с Клеопатрой превращается в разоблачение постыдного прошлого. Реплика Бибула с поправкой на обстоятельства (Цезарь — царь Египта, Цезарь влюблен в царицу, Цезарь влюблен в царство) сохраняет всю свою обличительную силу в глазах недоброжелателей Цезаря.

Что же до поступка Клеопатры, весть о котором дошла вскоре до Рима, то невозможно было осудить царицу, не бросив при этом тень на кое-кого из римских патрицианок, к примеру, Сервилию, мать Брута и одну из любовниц Цезаря, обвиненную Цицероном в том, что она поощряла собственную дочь Терцию к сожительству со своим любовником.

Любил ли Цезарь Клеопатру? Вероятно, любил. Ее общество доставляло ему удовольствие и радость. Все, что нам известно о его склонностях, о той атмосфере, откуда он черпал наслаждения, свидетельствует об одном: Клеопатра соответствовала идеалу Цезаря. Стоимость подарков, сделанных им своим любовницам в Риме, приводила в негодование современников. Не сообщается, однако, что именно дарил он Клеопатре. Трудно было, казалось, себе представить, что на этот раз он решил воздержаться. Слишком уж он был расточителен и слишком привержен к широкому жесту. Но если он не делал своим римским любовницам подарков политического свойства, то тем более не сделал такого подарка Клеопатре.

Связанными узами супружества сестре и брату он вернул, согласно завещанию Авлета, престол Египта, а младшей паре — Арсиное и Птолемею XV назначил царствовать на Кипре. Преподнесенный младшим сюрприз не мог не вызвать беспокойство у старших, однако был рассчитан исключительно на то, чтоб успокоить александрийцев. Кипр был десять лет назад объявлен римской провинцией, что привело, кстати, к падению Авлета.

Никто не позаботился спросить у Клеопатры, каково ее отношение ко всему этому. Любила ли она Цезаря? Ее жизнь и трон зависели от этого римлянина. Это был единственный подходящий муж для царицы. Повелителю Рима исполнилось в ту пору пятьдесят четыре года. Клеопатре еще повезло, что он был человеком моложавым, полным обаяния, изысканным. Можно ли предъявлять большие требования? Не пришло еще время, когда женщина, даже царица, сможет найти себе партнера по вкусу.

Клеопатра опережает эпоху, но лишь в той мере, в какой может трезво оценить собственные шансы, сделать правильный выбор и употребить возможности женщины во имя успеха. Ей и в голову не приходило, что она в состоянии поступить по-иному, что существуют иные мужчины, отличные от тех, на которых надлежит обратить внимание в силу их происхождения и успехов. Стоит еще напомнить, что в жилах Цезаря, так же как и в ее собственных, течет, по их убеждению, кровь богов. Клеопатра не только царица, она еще и богиня, а он не только удачливый полководец, но и потомок Венеры. Успехи свидетельствуют о том, что боги покровительствуют ему.

Помимо желания взаимного наслаждения, главного желания, их притягивали друг к другу разные силы, и среди этих сил представление об их божественном происхождении наиболее соответствовало их духовному складу, представлению о мире и о собственной сути.

Говорить о любви, в современном ее понимании, о любви исключительной и всепоглощающей, о страсти, не имеет ни малейшего смысла. Цезарь к числу своих прочих авантюр прибавил еще одно, лестное для славы соблазнителя приключение, которое соответствовало его безумной мечте об абсолютной власти, о царской пышности, его склонности к великим традициям и пристрастию к легендарным временам, когда боги вмешивались в дела человека. Клеопатра же осознала, что ею увлекся повелитель вселенной, равный едва ли не Александру Македонскому, от которого ее предки получили некогда престол. Это дало ей возможность разорвать путы кровосмесительных браков. Она завоевала сердце величайшего полководца.

В эту александрийскую ночь они вручили друг другу свою судьбу, они поделились полученными от богов дарами, и теперь уже ни он, ни она не могут считать себя простыми смертными.

Глава X
Пассаты

В своих предназначенных для римлян и отдающих пропагандистским духом «Записках», где он говорит о себе в третьем лице, Цезарь сообщает об этих днях следующее: «Сам же он вынужден был оставаться из-за сильных пассатных ветров, делавших отплытие из Александрии очень затруднительным. Между тем он был убежден, что спор между царем и царевной принадлежит решению римского народа и его консула, и тем более касается его должности, что именно в его предыдущее консульство, по постановлению народа и сената, был заключен с Птолемеем-отцом союз. Поэтому он заявил, что, по его мнению, царь Птолемей и его сестра Клеопатра должны распустить свои войска и решать свой спор лучше легальным путем перед его трибуналом, чем между собой оружием»[10].

Давайте разберемся с этим текстом. Что касается пассатов, то соображение знаменательное. Это всего лишь предлог. Согласно календарю, мы в октябре, но календарь полон погрешностей и неувязок. В самом деле, римляне жили в ту пору по календарю, отсчитывающему время и по солнцу и по фазам луны, в силу чего неравными были не только месяцы, но даже годы. В наиболее длинные годы полагалось вставлять в последний месяц (февраль) еще один особый месяц длительностью в двадцать два или двадцать три дня. Эта система вконец разладилась в 51 году вследствие первых потрясений гражданской войны. Вернувшись в Рим в 46 году, Цезарь решил положить конец ненормальному положению. К этому моменту не хватало «всего лишь» трех дополнительных месяцев. С помощью вызванных из Александрии астрономов и математиков Цезарь учредил переход к тому солнечному календарю, который носит его имя и отличается такой точностью, что после небольших поправок, внесенных на основании работ Коперника в 1582 году папой Григорием XIII, мы пользуемся им фактически в настоящее время.

Даты истории Клеопатры даются на этот период, к сожалению, римскими источниками, и разнобой между 51 и 46 годами таков, что мы не знаем, приходится ли 2 октября 48 года, день вступления Цезаря в Александрию, на 19 августа или же на 28 июля. Спорят друг с другом и ученые. Наименьший сдвиг дает нам 19 августа; на сегодняшний день это наиболее реальная дата, согласно расчетам Жерома Каркопино.

Итак, мы в разгаре лета. Однако ветер продувает весь город, и в Александрии дышится легко. Цезарь в своих «Записках» сообщает, что благодаря его стараниям Птолемей Авлет был провозглашен другом римского народа. Он охотно развивает тему, ибо это не только юридическое, но и политическое обоснование его поступков, так, по крайней мере, он старается изобразить дело римлянам.

Выступая в качестве судьи в споре между Птолемеем XIV и Клеопатрой, Цезарь поддерживает фактически Клеопатру; она занимает ту часть трона, с которой ее согнал братец. Но это, как нетрудно теперь догадаться, уже большая часть. Цезарь, конечно, чувствовал, что Птолемей — узник в собственном дворце — недоволен его вмешательством, а еще более недовольны его советники, число которых после эпизода с Теодотом сократилось до двух: евнух Потин заправлял гражданскими делами, а Ахилла распоряжался войском.

«Что касается Александрийской войны, — замечает Плутарх, — то одни писатели не считают ее необходимой и говорят, что единственной причиной этого бесславного и опасного для Цезаря похода была его страсть к Клеопатре; другие выставляют виновниками войны царских придворных, в особенности могущественного евнуха Потина»[11]. Плутарх, как мы видим, не заблуждается, несмотря на «Записки», насчет истинных намерений Цезаря.

Меж тем его поступки объясняются трезвым расчетом. Ни политическими, ни чисто военными методами он не в состоянии подчинить Египет. В то же время, несмотря на убийство своего недруга Помпея, он обеспокоен этим рассадником интриг, этим могущественным царством с сильной армией под командованием Ахиллы. Воспользовавшись благосклонностью Клеопатры, он может рассчитывать на успех без завоевания. Что же касается Потина, то для него согласие на посредничество Цезаря равносильно самоубийству.

Таким образом, союз с Клеопатрой удивительным образом соответствовал всем видам Цезаря. Примечательно, что по мере развития событий их цели сближались. Впрочем, молва не оспаривает, что чувственность влекла их друг к другу, напротив. Но обоих можно назвать политиками. Объединение честолюбивых планов ускоряло слияние сердец. Признаемся в этом. Ни Клеопатра, ни Цезарь не были одержимы любовной горячкой, зато любовь удивительным образом способствовала достижению их целей. Оба были, вне сомнения, счастливы.

Меж тем Потин не сидел сложа руки, он работал по всем направлениям. «Солдат Цезаря он велел кормить самым черствым хлебом, говоря, что они должны быть довольны и этим, раз едят чужое»[12]. Таким образом Потин, казалось, пробовал вернуть те суммы, которые брал с Египта Цезарь. Тогда тот, пытаясь укротить Потина, велел вызвать из изгнания Клеопатру. Все это привело к попытке отравить Цезаря на пиршестве, устроенном им по случаю примирения Клеопатры с братом.

Раскрыв заговор, Цезарь отправил к Ахилле двух посланцев с требованием от имени Птолемея распустить армию. Встретясь с ними 2 ноября (соответствует 19 сентября по нашему календарю) по дороге в Александрию, Ахилла велел их казнить.

«После этого, — сообщается в «Гражданской войне», — Цезарь овладел особой царя. Он полагал, что царское имя будет иметь большое значение у его подданных, и желал придать делу такой вид, что война начата не столько по воле царя, сколько по частному почину немногих отдельных людей и притом разбойников»[13]. Вряд ли требуются комментарии.

Итак Цезарь, нимало не стесняясь, держит пленником Птолемея и не отпускает от своей особы Потина, намеревавшегося его отравить. Присутствие последнего необходимо, чтобы изобразить действия Ахиллы мятежом против Цезаря, против Клеопатры. Против всей Александрии.

Попутно цезарь сообщает, что находящиеся под началом Ахиллы бывшие легионеры Габиния «уже освоились с александрийской вольной жизнью и отвыкли от римского имени и военной дисциплины…. К ним присоединились люди, набранные из пиратов и разбойников…. Кроме того, сюда же сошлись осужденные за уголовные преступления и изгнанники (всем нашим беглым рабам был верный приют в Александрии и обеспеченное положение, лишь бы они записывались в солдаты)»[14]. Впрочем, Цезарь, отзываясь о них с похвалой как о воинах, напоминает, что они вернули вновь Птолемею Авлету его трон. Но что они же убили двух сыновей Бибула, чем дополнительно обосновывается направленная против бунтовщиков акция Клеопатры.

А Цезарь? Он просто вносит свою лепту: благопристойность, справедливость, римские традиции. Жребий брошен. Цезарь ведет войну, которой не может избежать, к которой его толкают обстоятельства и окружение, не исключая самой Клеопатры.

Глава XI
Кольцо размыкается

9 ноября (26 сентября) армия Ахиллы вступила в Александрию. Судьба этой войны решилась в течения одной недели. Войска противника намного превосходили силы Цезаря. В ожидании наступления он укрепил дворец и примыкающий к нему театр, решив ограничиться боями на ближайших улицах я переулках, где Ахилла не мог воспользоваться своим численным перевесом. Римляне стойко держались в своих укреплениях.

Внезапно центр борьбы смещается. Ахилла не стремится больше победить одним ударом, он пытается изолировать войска Цезаря, обойти их и захватить порт, где стоит большое число боевых кораблей; их более сотни, здесь и те, что посылались когда-то Египтом Помпею и вернулись после Фарсала, а также суда, несущие охрану порта, и корабли в доках. «С их захватом враги надеялись отбить у Цезаря его флот, завладеть гаванью и всем морем и отрезать Цезаря от продовольствия и подкреплений»[15]. Цезарь продолжает: «Поэтому и сражались с упорством, соответствовавшим значению этой борьбы: для одних от этого зависела скорая победа, для нас — наше спасение. Но Цезарь вышел победителем и сжег все эти корабли вместе с теми, которые находились в доках, так как не мог охранять такого большого района малыми силами»[16]. Все соответствует правде в отчете Цезаря, но не вся правда отражена в ней. Вызванный брандерами пожар флота был раздут пресловутыми ветрами и сожрал не только склады, но и Александрийскую библиотеку.

То была самая большая в мире библиотека, сокровищница античной мудрости, содержащая сотни тысяч свитков — по-видимому, четыреста тысяч — греческих произведений на папирусе, а также египетские тексты и тексты других стран Востока. Трудно даже представить себе все безвозвратно уничтоженное в тот день, и уничтоженное, странно сказать, одним из наиболее просвещенных завоевателей. По вполне понятным причинам этот эпизод в своих отчетах Цезарь опускает.

Как бы то ни было, Цезарь не растерялся. Он воспользовался смятением в городе, вызванным грандиозным пожаром, и высадился с войском на Фаросе.

«Фарос, — пишет Цезарь, — чудо строительного искусства, — очень высокая башня на острове, от которого она и получила свое имя. Этот остров лежит против Александрии и образует ее гавань. Но прежние цари устроили на море каменную дамбу в девятьсот шагов длиной и таким образом соединили остров с городом узким, похожим на мост путем. На острове находятся дома александрийцев и поселок величиной с город. Те корабли, которые по неосторожности или от бурь меняли свой курс и попадали сюда, делались добычей жителей Фароса, которые грабили их точно пираты. Но против воли тех, кто занимает Фарос, ни один корабль не может войти в гавань вследствие узости прохода… Таким образом, и провиант, и подкрепления могли безопасно подходить к нему морским путем»[17].

Таков был самый впечатляющий эпизод первых дней войны, после чего настал черед помериться силами инженерным войскам и строителям осадных машин. Основательно обезопасив себя со стороны моря, Цезарь принялся за строительство укреплений в самом городе, в чем ему всячески мешал Ахилла. И тому и другому временами сопутствовал успех. На фронте было, так сказать, без перемен.

Постараемся основательнее оценить происходящее. Стратегия осажденного Цезаря обнаруживает его намерения. Он решил остаться и закрепиться в Александрии. Клеопатра оказалась в выигрыше. Когда завершились бои за порт, начались события во дворце.

Клеопатра сыграла в них свою роль. Произошел отъезд Арсинои в армию Ахиллы. Арсиноя была еще очень молода, в ту пору ей, по всей вероятности, исполнилось двенадцать. Хотя она исчезает в сопровождении своего воспитателя, евнуха Ганимеда, трудно себе представить, что она могла покинуть осажденную крепость без содействия Цезаря, во всяком случае, без его молчаливого согласия. Мотивы Цезаря понятны. Прибытие Арсинои к Ахилле должно было серьезно осложнить его положение как командующего армией и в то же время сказаться на ситуации Птолемея и Потина. Девочка становилась единственным членом царствующего дома, который оказался на свободе. Он не могла не потребовать своей доли в управлении войском. За нее это сделал, разумеется, Ганимед. В стане противников Цезаря образовалось, таким образом, две партии, которые не замедлили поссориться друг с другом. Несколько дней спустя, по приказу Арсинои, Ганимед велел убить Ахиллу.

Возвышение Арсинои было на руку Клеопатре. Отныне ей нечего опасаться младшей сестры, та пала в глазах римлян благодаря своему участию в мятеже. Жестокая необходимость толкает Клеопатру к тому, чтобы расчистить себе место среди сестер и братьев. Ситуация дивным образом прояснилась. Остался лишь ее брат-супруг Птолемей, узник в собственном дворце, пока еще нужный Цезарю.

Но с Птолемеем вскоре все выяснилось. Появление Арсинои вынудило Ахиллу и Потина поддерживать более тесную связь друг с другом, чтобы координировать свои усилия против Ганимеда, поскольку Ахилла действовал все время от имени Птолемея, то есть фактически на основании указаний Потина. Цезарю удалось перехватить гонцов, чтоб получить доказательства измены Потина. И его умерщвляют по приказанию Цезаря примерно в тот же момент, когда убивают Ахиллу.

В начале ласковой александрийской осени, в безмятежном спокойствии равноденствия, взору Клеопатры открывались обгорелые руины, разрушенные дома и военные укрепления, но внутренним оком она видела свой пройденный с триумфом путь. Все ее враги — Потин, Ахилла, Теодот — исчезли, младшие сестра и брат практически устранены в борьбе за трон. У нее не оставалось сомнений в верности избранного пути, во всяком случае в том, что боги ей покровительствуют. Со всей силой Клеопатра почувствовала: именно она та царица-богиня, которой суждено занять трон фараонов. Было ясно также, что повелитель вселенной Цезарь превращается в некое подобие принца-консорта. Итак, Потин и его клика, несмотря на всю свою опытность, стали жертвами собственного просчета.

Кольцо осады разомкнулось, и Александрия получила возможность слать гонцов во все уголки римского мира с требованием доставить продовольствие и войска. Стало известно, что в Риме Цезарь был провозглашен диктатором на 47 год. Теперь он обладал большей властью, чем какой-либо римлянин прежде. Неопытная еще девочка, а быть может, умудренная жизнью женщина, внесенная Аполлодором месяцем ранее в покрывалах в ее собственный дворец, подвергнутый в ту пору осаде, Клеопатра получила теперь благодаря своему лысому любовнику возможность править всем миром, без малейшей угрозы с чьей-либо стороны, без препятствий. Она познала всю сладость власти, о которой мечтала. Не к этому ли она тайно стремилась в юные годы — не столько к безопасности, сколько к основанному на силе спокойствию, когда наступает конец всем заговорам, мятежам, интригам. Впервые Клеопатра ощутила, что сжимавшие ее тиски династической смерти разомкнулись, и перед ней распахнулся мир. Любовник ее поддерживает, вводит в дела правления, без чего жизнь не имеет для нее ни малейшего смысла. Нет оснований полагать, что Клеопатра сильно отличалась от современных молодых женщин, обретающих отдохновение рядом с пожилым мужчиной, которого они способны обожать.

Не берусь утверждать, что ее страхи во время осады рассеялись. Важно было, однако, то, что у нее, как у Цезаря, те же цели, те же заботы, те же враги, важно то, что она сумела удержать при себе этого легкомысленного изменчивого человека. Он даже не воспользовался прорывом морской блокады, чтоб ускользнуть в Рим.

Может, это всего лишь отдых воина?

Какой там отдых! Вести из стана осаждающих таят в себе угрозу. Осада нешуточная, и евнух Ганимед, воспитатель маленькой Арсинои, оторвавшись от дорогой его сердцу науки, зарекомендовал себя куда более опасным противником, чем Ахилла, солдат по ремеслу.

Глава XII
Победа Клеопатры

Дворец снабжался пресной водой через нильские водопроводы. Первой заботой Ганимеда было установить помпы, смешивающие пресную воду с морской. Жизнь в осажденном дворце круто изменилась. Ганимеду удалось нащупать слабое место. Суть военных действий, предпринятых Цезарем в начале осады, сводилась к тому, чтобы пробиться к пресным водам Мареотийского озера, северный берег которого простирался всего в нескольких стадиях от дворца. Но попытка не удалась.

Однако осажденным улыбнулось счастье. В первом же колодце, вырытом на занимаемой ими территории, они обнаружили пресную воду в избытке. Вскоре после этого корабли с подкреплениями из Малой Азии стали прибывать в Александрию, но были задержаны противными ветрами. Цезарь сделал нечто вроде морской вылазки со своим флотом и сумел, не потеряв при этом ни одного судна, втащить на буксире в большой порт эти корабли с многочисленным войском на борту. При этом он потопил и взял на абордаж четыре египетских галеры, препятствовавшие операции.

По другую сторону уже известной нам дамбы Гептастадион была расположена тоже охраняемая с Фароса другая гавань, Эвност, или гавань Счастливого возвращения, находящаяся целиком в руках Ганимеда. Он пытался собрать там флот. Обеспокоенный борьбой в этой части города, Цезарь велел запереть вход в Эвност. Центр борьбы отныне перемещается.

К середине ноября (по нашему календарю) похвастаться успехами Цезарь не мог. Все его усилия выбить Ганимеда с его позиций оказались напрасными, несмотря на отчаянные стычки, вылазки и отдельные успехи в рукопашных схватках. Во время одной такой схватки на Гептастадионе Цезаря вместе с его легионерами столкнули в воду, и он спасся, лишь добравшись вплавь до галер в большой гавани. Его плащ императора остался в руках солдат Ганимеда. Историки описывают нам, как Цезарь, подняв записные таблички над головой, хладнокровно плывет к судну, в то время как египетские солдаты осыпают его стрелами.

В этой стычке армия Цезаря понесла тяжелые потери — несколько сотен убитыми. Осаду возобновили с удвоенным рвением. Ганимед не сумел перерезать морские коммуникации Цезаря, но открыл способ, как затруднить движение судов.

Тем не менее судьба войны была решена. Ожидаемые Цезарем подкрепления прибыли в Палестину под командованием Митридата Пергамского. Цезарь стал постепенно овладевать дельтой. Укрепившись в военном отношении, Цезарь прибег к новым способам борьбы. Да и Клеопатра, вновь обратись к политической деятельности, повела активную игру.

Цезарь повторил с Птолемеем тот же простодушный трюк, какой он проделал недавно с Арсиноей, избавившись в результате от Ахиллы. На этот раз никакого романтического бегства. Вместо этого пышная церемония, как и надлежит между царем, его супругой и повелителем Рима. Военачальники Ганимеда дали Цезарю удачный предлог. Они пожаловались на воспитателя Арсинои и попросили Цезаря дозволить Птолемею вернуться к своим солдатам. Цезарь тотчас согласился. Нам остается лишь задать себе вопрос, кто из двоих — он или Клеопатра — способствовал этому в первую очередь. Об этом мы осведомлены не более, чем о бегстве Арсинои. Вероятно, решали оба.

Последовала душещипательная сцепа. Цезарь заклинал своего «любимца» «подумать об отцовском царстве, пощадить свой славный родной город, обезображенный отвратительными пожарами и разрушениями, своих сограждан прежде всего образумить, а затем спасти, доказать свою верность римскому народу и ему, так как сам он, со своей стороны, настолько доверяет царю, что отпускает его к вооруженным врагам римского народа»[18]. Птолемею удалось попасть в тон и достойно отозваться на это назидание. Он залился слезами и умолял Цезаря «не отпускать его: самый трон не так ему мил, как вид Цезаря»[19]. В этом месте автор «Александрийской войны» долго распространялся по поводу лживости греков. Но суть уже ясна. Упоминается «население, которому чрезвычайно надоело временное царствование девочки и жестокая тирания Ганимеда»[20]. Оно, несомненно, за законных правителей, будь то Птолемей или Клеопатра.

Что же касается Птолемея, то его переход во вражеский лагерь способствовал активизации действий Цезаря, который полагал, что «для него будет благовиднее и почетнее вести войну с царем, чем с шайкой пришлых авантюристов и беглых рабов»[21]. Налицо та же ситуация, что и в момент исчезновения Арсинои. Непосредственная выгода для Цезаря: распри в лагере неприятеля. Птолемей отрешил Ганимеда от должности, и таким образом Цезарь избавился от лучшего из полководцев в стане врагов. Правда, При этом возникала опасность: в лице Птолемея может обнаружиться вождь, присутствие которого воспламенит войска. Зато для Клеопатры осложнений не было. Выгода при всех вариантах. Ее брат-супруг и младшая сестра уронили себя в глазах римлян. Птолемей находится в конфликте одновременно и с Арсиноей и Цезарем, и, таким образом, остается лишь она одна и ее младший брат-ребенок. Цезарь отныне должен отвести ей подобающее место среди Лагидов. Она представляет партою победителя, партию верности, она угодна Риму.

Без советников юный Птолемей оказался не на уровне своих задач: он, «словно его выпустили из клетки на открытую арену, так энергично повел войну против Цезаря, что слезы, которые он обронил при прощании, были, очевидно, слезами радости»[22]. С этого момента армия Митрндата ввязывается в бой с египетским авангардом и проникает в дельту. Внедрив во вражескую армию Птолемея и лишив ее тем самым предводителя, Цезарь добивается перелома в ходе войны. Он переходит в наступление. Он сражается на море и идет ускоренным маршем навстречу армии поддержки во главе с Митридатом, соединяется с нею, бросается тотчас в битву и после двух дней непрерывных боев опрокидывает египтян в Нил. В этой бойне погибает двадцать тысяч солдат и двенадцать тысяч сдаются в плен. Среди выброшенных Нилом тел опознают Птолемея. Цезарь врывается в Александрию, потрясая золотым доспехом царя, свидетельством своей победы.

В знак покорности жители города облекаются в траурные одежды. Клеопатра встречает Цезаря как героя и освободителя. Триумф любовника — это и ее триумф. Ей предъявляют доспехи брата и Арсиною в цепях. Эти трофеи будут фигурировать при торжественном вступлении Цезаря в Рим. Для Клеопатры победа означает единоличное обладание троном и любовь победителя.

Мы в феврале 47-го. Вот уже шесть месяцев, как Цезарь не покидает Клеопатры. Теперь, когда победа дала ему возможность действовать по собственному усмотрению и превратить Египет в одну из римских провинций, он ограничивается тем, что вновь обращается к завещанию Авлета, вручая власть над страной Клеопатре и единственному из ее оставшихся в живых братьев под именем Птолемея XV. Но это даже не марионетка, это условный символ.

Клеопатра добилась наконец суверенной власти, точнее, права на жизнь, притом на условиях, о которых мечтала: она становится супругой повелителя Рима. И Цезарь все еще не спешит с отъездом.

Глава XIII
Апофеоз

Нетрудно определить прочность уз, связывающих Цезаря с Клеопатрой: пассаты уже не являются предлогом, а снятие осады не может быть причиной для задержки, задача разгромить врага выполнена, но Цезарь остается тем не менее в Александрии. Словно дела не зовут его из Египта.

Свой досуг он отдает Клеопатре, и это его первый настоящий подарок царице, наиболее ценный, самый редкий. Их предприятия становятся отныне совместными, так же как общей была победа. Для Рима протекторат над Египтом выгоднее любой оккупации. Произошло нечто из ряда вон выходящее в жизни Цезаря: его страсть не угасает.

Это не мимолетное увлечение, как можно подумать, начитавшись современных писателей, в чьих ушах стоят жалобы римских любовниц Цезаря, Клеопатра похитила у них победителя Помпея Великого, скажем короче: победителя. Ради этой чужеземки, этой интриганки Цезарь бросил их, покинул Рим. Этих дам, даже в самом цветущем возрасте Цезарь не удостаивал, о нет, не удостаивал таким вниманием. А Рим — это город с замашками базара и столицы одновременно, тот, кто в нем рожден, не потерпит, чтоб его сочли за ничтожество. И вдруг, пожалуйста, эта египтянка, это дитя Востока! Каким волшебством, каким приворотным зельем, какой черной магией она смогла покорить Цезаря?

Автор «Александрийской войны» замалчивает многие обстоятельства, и его замалчивание сродни лжи. Вот его «пропаганда», его сухое и потому забавное изложение фактов: «… Цезарь передал царскую власть младшему < сыну > и старшей из двух дочерей, Клеопатре, которая сохранила верность ему и всегда оставалась в его ставке, а младшую — Арсиною, от имени которой, как мы указали, долго и с необузданностью деспота управлял царством Ганнимед, он решил низложить, чтобы мятежные люди не возбудили снова распрей и раздоров, прежде чем успеет укрепиться власть новых царей. Взяв с собой 6-й легион, состоявший из ветеранов, он оставил в Александрии все прочие, чтобы новые цари укрепили этим свою власть, ибо они не могли обладать ни любовью своих подданных, как верные приверженцы Цезаря, ни упрочившимся авторитетом, как возведенные на трон несколько дней тому назад. Вместе с тем он считал вполне согласным с достоинством римской- власти и с государственной пользой — защищать нашей военной силой царей, сохраняющих верность нам, а в случае их неблагодарности той же военной силой карать их. Покончив со всеми делами и устроив их указанным образом, он отправился сам сухим путем в Сирию»[23].

Править Клеопатра уже умела, но она подобно своему отцу нуждалась в римской армии для сохранения престола. Это не преувеличение. Тем более, что победа была только что одержана, и после нее Цезарь через три месяца отправился в Сирию. В эти три месяца об устройстве гражданских дел думали мало.

Единственное известное нам решение в области внутренней политики этого времени — а о таких решениях Клеопатры сведения вообще крайне скудны — это пожалование Цезарем гражданских прав александрийским евреям. В армии Митридата сражались, кстати, евреи, и живущие в Александрии их соплеменники были, несомненно, на стороне Цезаря.

С первым днем весны Цезарь с Клеопатрой отправились на таламегосе, роскошно убранном корабле, вверх по Нилу. Самым поразительным в этом путешествии была не пышность обстановки, что характерно отныне для всех начинаний Клеопатры, но безмерная дерзость юной царицы, отвага в решении, утонченная провокация, подобная той, что была устроена ею, когда Аполлодор Сицилиец принес ее вечером во дворец к Цезарю.

Впервые представитель династии Лагидов покидает область дельты, ведь со времен Александра Великого Египет как бы повернулся лицом к Средиземноморью. Клеопатра увлекает Цезаря не только против течения Нила, но и как бы против течения истории, уносит к Древнему Египту, в страну пирамид, сфинксов, за сотню миль к югу, к Верхнему Египту Фив и Луксора, и еще дальше к тайне первого нильского порога, который назывался тогда Сиеной, а ныне называется Ассуаном. И еще дальше, к Эфиопии.

На царском корабле помещалась супружеская спальня, покои для гостей, приемный зал, все было устроено с величайшей роскошью. Корабль сопровождал целый флот. То было путешествие двух полубогов, исследовавших во что на протяжении тысячелетий сумели люди превратить Египет, эту гигантскую песчаную чашу пустыни, среди которой Нил сотворил жизнь.

Здесь, в неизъяснимой чистоте весны, под безумно голубым небом, среди насыщаемых постепенным зноем раввин, где дождь бывает лишь раз в году, если вообще бывает, Клеопатра и Цезарь ощутили всю мощь ни с чем не сравнимого триумфа, дарованного им Египтом. Два месяца путешествий, два месяца празднеств и открытий для одного и другого. Два месяца вне обычной жизни, без гонцов. Два месяца, в течение которых оба наблюдали богатства Египта, его цивилизацию, его несравненные храмы, созданные поколениями. Они прибыли к воротам Эфиопии, к истокам экзотической торговли. Клеопатра продемонстрировала своему возлюбленному свое приданое, и Цезарь оценил всю меру получаемого им могущества.

Они возвратились в начале мая, когда ветер пустыни хамсин швырялся в Нил вихрями песка и высохших насекомых и было приятно вновь погрузиться в приморскую прохладу Александрии.

С кондом путешествия нечто кануло в прошлое — безвозвратно ушло время, когда Клеопатра и Цезарь принадлежали друг другу. Она привязала его к себе так, как ни одна женщина до сих пор не смогла этого сделать, и дала такое могущество и ослепительное величие, какого не мог ему дать никто.

Жизнь потекла своим чередом. Они остались союзниками и друзьями. Они будут любовниками, когда к тому представится возможность. Быть может, соединят свои судьбы для иного жребия. Более высокого.

А сейчас дело Цезаря — это мятеж Фарнака в Азии, поднимающие голову в Африке и в Испании помпеянцы, волнения в самом Риме, — словом, необходимость бороться, чтоб упрочить власть.

Цезарь торопится в Сирию.

Глава XIV
На Клеопатру пала тень

История направляет яркие лучи своего светильника на Цезаря. Едва он отбывает из Александрии, как Клеопатра со сцены исчезает. Исчезает полностью. Она окунается в густые сумерки, похожие на те, какие окружали ее в детстве и юности. Однако мрак рассеется еще прежде, чем современные историки завершат свои изыскания и сопоставят источники, пользуясь сведениями, добытыми задним числом и опубликованные много лет спустя, после того эпизода, который мы попытаемся воссоздать. Но стоит ли забегать вперед?

Враг Цезаря той поры нам известен, в частности, благодаря Расину. Это Фарнак, которого он упоминает в предисловии к «Митридату»: «О Фарнаке умолчу: кому не известно, что именно он возмутил против Митридата остатки его войска и вынудил отца сначала предпринять неудачную попытку отравиться, а потом заколоться, чтобы не попасть в руки врагов?»[24] Действие трагедии Расина происходит за шестнадцать лет до той кампании, которую начинает теперь Цезарь.

Уместно привести двустишие Расина:

Кто римлянином стал в душе уже давно,

Тому от римлян ждать даров не мудрено[25].

Это справедливо с той лишь поправкой, что за предательство в 64 году Помпей сделал Фарнака царем Боспора Киммерийского, скажем проще, царем Тавриды, в то время как его отец Митрцдат владел прежде большей частью Малой Азии. Фарнак, единственный из тех, кого Помпей посадил на царство, сохранял строгий нейтралитет во время единоборства обоих претендентов на верховную власть в Риме и полагал, что теперь с поражением Помпея ему предоставляется возможность получить благодарность от победителя, а по существу, устроить повыгоднее собственные дела. Он захватил Малую Армению и Каппадокию. Но цари этих государств, еще до александрийского убийства, установили связь с Цезарем. Впрочем, решение о расчленении царства Митридата Евпатора было принято не по прихоти одного только Помпея, а исходило от всего триумвирата, то есть в этом участвовали и Цезарь и Рим. Когда представители Цезаря в Азии потребовали от Фарнака отказа от завоеваний, тот пожелал вынести этот вопрос на рассмотрение самого Цезаря.

Поскольку с ответом тянули, Фарнак позволил себе разгромить римские войска, подчинить другую половину отцовского царства, грабя при этом римское имущество и предавая казни римских наместников на своем пути.

Весной 47 года Цезарь выступил против Фарнака. Спустя две недели после высадки в Сирии их войска сошлись, и Цезарь едва не обратился в бегство при первом бурном натиске Фарнака, но затем все же в несколько часов уничтожил его армию. Именно тогда он послал в Рим свое знаменитое донесение: «Veni, vidi, vici» — «Пришел, увидел, победил». Спасшийся после этой бойни Фарнак был убит своим родичем по возвращении в Тавриду.

Цезарь меж тем предпринял триумфальный марш по восточным провинциям, отдав не распределенные еще территории царства Митридата Евпатора Митридату Пергамскому, его внебрачному сыну, только что оказавшему запертым в Александрии римлянам столь значительные услуги. Дав по ходу дела кое-какие наставления царькам Малой Азии, Цезарь направился в Афины и три месяца спустя после разгрома Фарнака высадился в Тарснте. В начале октября по старому исчислению, то есть в середине августа, Цезарь прибыл в Рим.

В период его более чем двадцати месячного отсутствия делами в Риме заправлял в роли вице-диктатора тот самый Марк Антоний, с которым мы уже познакомились как с начальником конницы Габиння, когда восемь лет назад он способствовал возвращению трона Птолемею Авлету. Антоний, как видим, сделал при содействии Цезаря головокружительную карьеру. Стал вторым человеком в Риме. Как ни странно, но, прибью домой, Цезарь позаботился прежде всего об отмене некоторых начинаний Антония и приостановил осуществление его недальновидных политических планов. Дело в том, что Антоний стремился сблизиться с партией богачей и выступил против демагога[26] по имени Долабелла. Цезарь публично осудил Антония, отсрочил взнос долгов и арендной платы, упразднил недоимки бедняков и велел приступить к раздаче хлеба, масла и денег. Действуя в том же духе, он учредил налог на богатство.

Впрочем, ситуация, которую застал Цезарь по возвращении, была отнюдь не блестящей. Устранение Помпея, восстановление порядка на Востоке, присоединение Египта, укрепляя престиж, создавали предпосылки для будущего, но непосредственных выгод не приносили. Цезарь был хозяином только сегодняшнего дня, он олицетворял собой надежды самых разных слоев. В настоящее время могла ускользнуть из рук важнейшая его опора — армия, ибо олигархия восстанавливала свое войско, главным образом в Испании, старом оплоте Помпея.

Цезарь, как мы помним, взял с собой после Фарсала лишь небольшую часть войска для преследования Помпея. Остальная армия под водительством Антония вернулась в Италию. Ветераны и их вождь растратили почти всю добычу в увеселениях и попойках. В начале 47 года солдаты потребовали денег и земель, чтобы на них поселиться. Поняв, что навстречу им не пойдут, они взбунтовались. Примерно в то же время, как Цезарь покидал Александрию, Антоний поспешил к ветеранам в Кампанию, отказавшись от любимых удовольствий — вина и женщин, — однако ничего там не добился.

Лишь Цезарь смог заняться этим всерьез. Он предложил легионерам направиться в Рим, чтоб изложить свои требования. И тут разыгралась одна из самых известных сцен, когда Цезарь продемонстрировал свои блестящие способности политика и военачальника. Когда солдаты, собравшись на Марсовом поле, «с буйными угрозами, — говорит Светоний, — потребовали увольнения и наград, несмотря на еще пылавшую в Африке войну, и уже столица была в опасности, тогда Цезарь, не слушая отговоров друзей, без колебания вышел к солдатам и дал им увольнение; а потом, обратившись к ним «Граждане!» вместо обычного «воины!», он одним этим словом изменил их настроение и склонил их к себе: они наперебой закричали, что они — его воины, и добровольно последовали за ним в Африку, хоть он и отказывался их брать. Но и тут он наказал всех главных мятежников, сократив им на треть обещанную долю добычи и земли»[27]. Не прошло еще и двух месяцев, как Цезарь уже садился на суда, чтобы плыть в Африку.

Стоит Цезарю отправиться воевать, и мы тут же теряем из виду Клеопатру. Но она, вне всякого сомнения, следила внимательнейшим образом и за кампанией против Фарнака и за тем, что происходит в Риме. Ее судьба неразрывно связана с судьбой Цезаря, и ей приходится быть постоянно начеку. Александрия будет терпеть ее до тех пор, пока Цезарь не оступится. Нетрудно себе представить, через какие муки горечи и надежд прошла царица и ее сторонники в течение 47 года. Странные происходят вещи: Цезарь всюду одерживает победы, но ни одна из них не является окончательной, все еще может обернуться против победителя. С каким трепетом ждала, надо полагать, Клеопатра сообщения о встрече Цезаря с его бунтующими легионами! А потом ей пришлось дрожать за исход борьбы в Северной Африке. От происходящих событий ее неизменно отделяют немыслимые расстояния и препятствия, которые в нашу эпоху воздушных сообщений трудно себе представить. Порой это прихоти морской стихии — от Александрии до Рима, порой опасности пустыни. Добавим еще страх за гонцов, которые то задерживаются, то исчезают вообще. И Клеопатра постоянно дрожит за престол и за свою жизнь. Все зависит не столько от настроения ее подданных или от милости римлян, сколько от судьбы. А Цезарь? Он бросает вызов судьбе.

Глава XV
Африканская эпопея

Цитаделью помпеянцев стала римская провинция в Африке. Она состояла из территории завоеванного уже Римом Карфагена со столицей в Утике, расположенной между Карфагенским заливом и Бизертой. Там сенаторы основали свое государство, одолев всего два года назад войска противной стороны, после того как их союзник из Нумидии (нынешний Алжир) царь Юба победил и умертвил полководца Цезаря Куриона.

Как и прежде, Цезарь действует с неимоверной быстротой, стремясь как можно скорее перебросить войска и играя ва-банк. Хотя его флот господствует на море, у него нет достаточного количества судов, чтобы перевезти армию, способную численно противостоять тем пятидесяти тысячам солдат, которыми располагают сенаторы. Он отправляется в путь, не доверяя своих планов капитанам. Им просто приказывают следовать за его галерой. Цезарь высаживается в окрестностях Гадрумета (нынешний Сус) всего с тремя тысячами солдат.

Казалось, он вновь подставляет себя под удары неприятеля. Не будучи в состоянии взять город, он молниеносно отходит южнее, к небольшому порту, собирает отставшие суда, которые блуждают в поисках военачальника, затем после длительной серии истощающих врага стычек и дипломатических маневров убеждает царя Мавретании (нынешнее Марокко) Богуда ударить с тыла на нумидийского царя, укрепляет свои позиции, улучшает продовольственное снабжение, добивается повиновения непокорных — достигает, короче, такого положения, при котором его военный потенциал беспрерывно возрастает, в то время как силы врага идут на убыль. И тогда он предпринимает наступление на Тале — единственный оставшийся в руках вражеской армии порт к югу от Гадрумета.

У противников Цезаря, кроме численного превосходства, были также боевые слоны. Битва развернулась вдали от побережья, у озера. Осыпанные дротиками и пущенными из катапульт камнями слоны расступились, открыв путь войскам Цезаря. То была бойня, завершившаяся самоубийством большинства предводителей сенаторской партии, в том числе Катона, тогдашнего правителя Утики, которому традиция дала с тех пор имя рокового для него города, назвав Катоном Утическим.

Мы добрались до 12 февраля 46 года по новому календарю, которым будем отныне пользоваться во всех случаях. У Цезаря были основания считать, что он разделался с аристократической партией. Он вошел в Утику через три дня после самоубийства Катона, публично выразил свои сожаления по этому поводу и последующие два месяца посвятил наведению порядка в делах Северной Африки, подобно тому, как он это уже сделал в Малой Азии после победы над Фарнаком. Говоря современным языком, это была чистка. Нумидийскому царю Юбе его подданные в убежище отказали. Тогда он устроил пиршество, после которого подготовил своеобразный поединок не на жизнь, а на смерть с Петреем, одним из предводителей сенаторской партии, в результате которого оба в конце концов погибли.

Цезарь пустил меж тем с торгов богатства Юбы, раздал по частям Нумидийское царство, затем с той же невозмутимостью, с какой он это делал после победы в Александрии, вошел в глубь страны, на этот раз Мавретании, ибо страсть развлечься на досуге неизменно сопутствовала поспешной расправе с недругом.

Здесь, на земле нынешнего Марокко, он встретился с царем Богудом, помогавшим ему в качестве союзника против сенаторов, они вдвоем разработали планы, направленные на окончательный разгром врагов, которые бежали в Испанию. Там Цезарь познакомился с царицей Эвноей, супругой Богуда. Утверждают, что это была темнокожая женщина. Цезарь безумно ею увлекся и сделался ее любовником. Он осыпал ее подарками.

Ну а что Клеопатра? Почуяла ли она неладное за полторы тысячи миль от Египта? Трудно сказать. Известно лишь, что пребывание Цезаря в Мавретании длилось всего несколько недель. Впрочем, Клеопатре не приходилось рассчитывать на физическую верность Цезаря, свидевшегося в Риме со своей женой Кальпурнией и пустившегося, надо полагать, уже не в одну любовную авантюру, может быть, менее памятную для его современников, чем эта связь с мавретанской царицей, вдобавок почти негритянкой. Скажем, однако, в заключение, что для Клеопатры это большого значения не имело, поскольку Цезарь возвратился в Рим без Эвнон.

Как и прежде, он не спешил. Он ехал через Сардинию, и его визит на остров растянулся на шесть недель. Кажется, кстати, его отъезд задержался в связи с противным ветром. Возможно, он увлекся какой-либо прекрасной сардинянкой, но об этом история умалчивает. Известно только одно: весной 46 года Цезарь вновь, как это было после Александрии, наслаждается радостями бытия. Это вторая великая передышка в его жизни. Кто знает, может, он считал, что будущее безбрежно, может, ощущал потребность расслабиться после военных успехов? Во всяком случае он действовал, как политик, державший в своих руках судьбы Рима.

24 мая Цезаря встретили с восторгом на берегу Италии. Июнь и июль он употребил на решение государственных вопросов. К тому же отпраздновал четыре триумфа; отразивших последовательно четыре победоносных войны в Галлии, Египте, в Понте (Фарнак) и в Африке. То были ни с чем несравнимые по пышности празднества. Толпе показали знаменитых пленников, Верцингеторига и Арсиною. Сестра Клеопатры была первой царицей, привезенной к римлянам в цепях.

Эти торжества неизбежно сопровождались пиршествами. Цезарь превзошел сам себя в расточительности. В самый разгар умопомрачительных развлечений, в которых принимали участие многие тысячи людей, в Рим прибыла вызванная туда Цезарем Клеопатра.

Таков невероятный поворот в нашем повествовании, но также поворот в судьбе Клеопатры. Это ее победа, гораздо более наглядная, чем одержанная в Александрии, когда Цезарь там остался, когда они вместе плыли по Нилу; это подтверждение правильности выбранного ею пути, без этого смерть Птолемея XIV и страшное унижение Арсинои, плененной, побежденной, привезенной в Рим, не имели бы решающего значения.

Клеопатра берет на себя роль, дотоле неведомую в истории Рима: роль фаворитки победителя, причем эта фаворитка — царица. Теперь уже ставка — не Египет, теперь это Рим.

Не берусь утверждать, — что у Цезаря не было чисто эротических причин вызвать Клеопатру, что не было желания вновь приобщиться к восточной цивилизации, насладиться беседой с женщиной, превышающей блеском ума любую римлянку; однако решение было по существу политическим. Этому поклоннику прекрасного пола Клеопатра была нужна не для того, чтоб скрасить досуг, даже не для того, чтоб бросить вызов ходячей добродетели. Он вновь утверждает новый стиль жизни, с которым уже свыкся на Востоке. Стиль, общий для него и для Клеопатры. Цезарь действовал, несомненно, как суверен, возможно также, они искали форму совместного существования в Риме, форму, способную легализовать впоследствии их союз, быть может, готовили нечто вроде юридического акта, дающего, скажем, право Цезарю считать законными несколько браков одновременно, а также привилегии, превращающие императора в земного бога, союзником которого становится Клеопатра.

Общение Цезаря с Клеопатрой развивается на ином уровне, чем общение с Эвноей или остальными любовницами, пополняющими список его побед. Все это происходит летом 46 года, когда Цезарь, пользуясь услугами астрономов из окружения царицы, вносит исправления в календарь, что тоже является, по-видимому, осуществлением тех планов, которые зародились на свадебном судне, направлявшемся вверх по Нилу. Год непрерывных побед убедил Цезаря, что он далеко не простой смертный. Вот почему у него возникла потребность в царице-богине, с которой он составит супружескую чету.

Глава XVI
Тайна Цезариона

Клеопатре был нужен сын.

Необходимо было, в самом деле, обеспечить преемственность династии. Положение ее как царицы упрочилось бы с появлением наследника. Наличие сына давало к тому же возможность без труда вывести из игры в случае необходимости брата-супруга, когда тот достигнет отроческого возраста.

Пока брат-супруг еще ребенок, ей нужно родить сына от Цезаря. С точки зрения священной египетской генеалогии все обстоит как нельзя проще. Великий бог Амон-Ра воплотился в Цезаря и оплодотворил Афродиту, принявшую облик Клеопатры. Следовательно, их дитя — это не более и не менее, как сам Амур.

Мало того, что из всех античных историков не сыщешь и двоих с одинаковым взглядом на дату рождения сына Клеопатры и Цезаря, любопытно, что один и тот же истолкователь выдвигает исключающие друг друга версии.

Путаница столь велика, что Плутарх, который в «Жизнеописании Цезаря» говорит, что ребенок родился в Александрии вскоре после его отъезда, то есть в 47 году, в «Жизнеописании Антония» уверяет нас в том, что Цезарион появился на свет уже после смерти Цезаря весной 44 года. Светоний сообщает нам промежуточную дату, относящуюся к пребыванию Клеопатры в Риме, где Цезарь, согласно его сведениям, дозволил дать ребенку свое имя.

Таковы вкратце вопросы, связанные с Цезарионом. Добавим к этому, что в античное время никто не сомневался в отцовстве Цезаря или, по меньшей мере, в том, что Цезарь признал ребенка Клеопатры своим сыном. Для этого пришлось ждать почти два тысячелетия, когда появится член Французской академии Жером Каркопино и припишет отцовство Цезариона Антонию.

Рассмотрим же возможные даты рождения Цезариона, принимая при этом в расчет, что Клеопатре нужен был сын и что требовалось бесспорное признание отцовства со стороны Цезаря. Ну, прежде всего девять месяцев после отбытия Цезаря из Александрии истекли в феврале 46 года. Затем следует период пребывания Цезаря в Риме, начиная с мая 45 года (царица приезжает туда в августе 46-го).

При наиболее ранней дате опираемся на один из текстов Плутарха. Представляется, однако, весьма сомнительным, чтоб Клеопатра отправилась в путешествие к истокам Нила на последних месяцах беременности, более вероятным кажется, что ребенок был зачат на свадебном корабле или вскоре после поездки. Нынешние биографы Клеопатры, кстати, не забивают себе голову подобными проблемами. Один из них даже представляет царицу в ту александрийскую ночь чем-то вроде девственницы или полудевы, зачавшей при первой же возможности. Однако думать, что такая царевна, как Клеопатра, существовавшая в том мире, где жизнь женщины в семье сводилась к проблеме политики, была воспитана по рецептам Арнольфа, который поучает Агнессу в «Школе жен» Мольера, значит дойти до абсурда.

Иные поклонники Цезаря, полагающие, что этот повелитель мира, беспредельно властвуя над своей плотью, не желал одарить египтянку ребенком, забывают при этом, что не мужчина, а женщина решает главный вопрос. В период, наступивший вслед за отъездом Цезаря, у Клеопатры возникли возможности действовать по собственному усмотрению. Ее связь с «царем Цезарем» была всем известна и протекала на глазах у ее подданных и у римлян. Родись в отсутствие Цезаря ребенок женского пола, можно было бы скрыть тайну в недрах дворца, но появление мальчика утаить труднее.

Последняя догадка по поводу сроков рождения Цезариона наилучшим, быть может, образом объясняет, почему Цезарь просил Клеопатру направиться к нему в Рим лишь тогда, когда пришел к выводу, что с врагами покончено. Тем, кто решает эту проблему, надо, конечно, учесть, что, в силу сомнительности и противоречивости данных, решений может быть множество.

Версия, основанная на частном письме Цицерона, написанном после смерти Цезаря, из которого можно предположить, что он недавно услышал о Цезарионе, лишь подтверждает точно установленный факт: о ребенке узнали только после 44 года. Почему Клеопатра скрывала до времени факт его рождения, мы поймем из дальнейшего повествования. Впрочем, ни у нее, ни у Цезаря не было оснований воздерживаться от сообщений на эту тему. Однако для того, чтобы событие обрело определенный смысл, нужно было рассеять тучи на политическом горизонте и объявить Цезаря царем не только в Египте, но и в Риме.

Если даже Цезарион уже существовал, у Клеопатры не было необходимости вытряхивать из рукава свою козырную карту, С точки зрения римлян, это был всего лишь бастард Цезаря, но отнюдь не наследник египетского престола и не сын римского царя, как того желала Клеопатра.

Вот почему Клеопатра хотела, чтобы сперва позиции Цезаря укрепились, и лишь потом намеревалась объявить во всеуслышание о ребенке. Таков наш взгляд.

Тем более что они, этот зрелый муж и эта юная женщина, произвели Цезариона в момент любви, и потому рождение сына должно было повлиять на планы, которые Цезарь строил в отношении Клеопатры. Светоний, надо полагать, прав, когда утверждает, что Цезарь еще при жизни дозволил ребенку носить-свое имя.

Зато есть бесспорные подтверждения, что Клеопатра прибывает по зову Цезаря в Рим в конке лета или в начале осени 46 года, когда уже отгремели его триумфы. Единственный член ее семьи, который официально сопровождает царицу, это ее брат-супруг Птолемей XV.

Глава XVII
Клеопатра в Риме

Цезарь поселил царицу вместе с ее свитой в своем доме в окрестностях Рима, на противоположном берегу Тибра. Это была великолепная вилла, известная красотой своих садов, и Клеопатра, устроившись со свойственным ей вкусом, зажила на широкую ногу.

Цезарь, разумеется, жил официально в своем доме великого понтифика (верховного жреца), где находилась также его жена Кальпурния. Но Цезарь и Клеопатра были, думается, близки, как прежде. Цезарю было не впервой бросать вызов общественному мнению, которое с трудом мирилось с его приключениями даже вдали от Рима на Востоке. А теперь всё протекало в Риме, или почти в Риме, и потому имело особый смысл. Одолеть путь до садов на берегу Тибра было пустяком для человека, который одолел уже тысячи миль на тех средствах передвижения, которые в наши дни заставили бы призадуматься многих мужчин пятидесятилетнего возраста. Исследователи расходятся в оценке тех чувств, которые связывали Цезаря и Клеопатру. Но если, вместо того чтобы пускаться в рассуждения о страсти, представить себе галантную связь наподобие тех, какие были в моде во французском обществе XVIII века, где политический интерес переплетался со взаимным влечением, — то можно приблизиться к истинному пониманию вещей.

Ныне, по прошествии веков, вся эта история изъедена, как ржавчиной, мнениями комментаторов, избравших Цезаря кто предметом восхищения, кто объектом для хулы, и потому приходится продираться не сквозь факты, сравнительно малочисленные, а сквозь теоретические выкладки, пристрастные к Клеопатре и лестные для Цезаря. Люди различных эпох, нравственных взглядов и устремлений, трактующие по-своему как гипотетическую, так и реальную судьбу этих двух повелителей мира, без конца обсуждают их поступки и реализацию ими своих замыслов. Не это ли доказательство принципиально новой основы их поведения?

Они изобрели друг друга, она — его, он — ее. И оба они никогда не опускались до того уровня, который задним числом им пытаются приписать. Цезарь не считался с традициями, Клеопатра бросала вызов общественному мнению, особенно римскому. У нас, разумеется, сохранились лишь свидетельства их недругов, как, свяжем, Цицерона, этого медлительно вращающегося флюгера, чье литературное самолюбие уязвила Клеопатра, а также мнение тех матрон, которым не терпелось излить свою желчь. Клеопатра — это более чем чужеземка, соблазнившая первого соблазнителя Рима, Клеопатра — это Восток, это сказочные богатства Египта, это мощь тысячелетней цивилизации, а с другой стороны ей противостоит Рим, лишь недавно ставший центром империи, и ни в географическом, ни в экономическом, ни в интеллектуальном отношении он еще не готов полностью к своей новой роли.

Цезарь олицетворяет собой тот мир, который сдвинут с основ, соскочил с оси и потому непонятно куда устремляется, привычные нравственные устои рушатся, и трудно угадать за бунтами рабов, за выступлениями римских плебеев и распутством женщин нечто такое, что уже в скором времени вырвется из гигантского бурлящего тигля и потрясет хронологию, нравы и жизнь людей куда глубже, чем это намеревался сделать Цезарь: имя этому явлению — Христос и христианство. Чтобы понять происходящее, нужно проникнуться опасениями той эпохи, предваряющей христианскую эру по меньшей мере на одно поколение, нужно жить ее тревогами, ощутить гигантскую приливную волну, швырнувшую сменяющих друг друга полководцев в горнило битвы, услышать наконец грохот от падения этого дуба — Помпея. Попытаться стать такими же, как люди того времени, жертвами слухов, поддающихся проверке лишь через недели, а то и через месяцы, представить себе этот сумбур, превращающий любой политический расчет в сложнейшую дилемму, по сравнению с которой наши головоломки со ставками на ипподромах кажутся детской забавой, и погрузиться в пучину неизвестности, когда пользы от средств связи было столько же, сколько от нынешней телепатии. «Что же до дерзостей этой женщины, жившей в садах на другом берегу Тибра, — пишет Цицерон после отъезда Клеопатры из Рима, — то я и сегодня не могу говорить о них без досады. Самое лучшее не знаться с людьми подобного толка. Они воображают, будто мы начисто лишены чувств и той гордости, которая им присуща».

Это единственное свидетельство современников о пребывании Клеопатры в Риме. В том же письме Цицерон сообщает, что между ним и царицей состоялся литературный диспут. Старому консулу, справившемуся в свое время с заговорами Катилины, было тогда ровно шестьдесят. Он активно поддерживал сенаторскую партию, но понемногу отходил от обреченного дела. Когда Цезарь сражался на Востоке с Фарнаком, он будучи еще в стане помпеянцев, отказался, однако, принять на себя командование войском, предложенное ему как старейшему из бывших там консуляров, и почти сразу вернулся в Италию.

Стоило прибывшему из Греции Цезарю высадиться в Италии, как Цицерон бросился его встречать и, к своему счастью, был хорошо принят. С этого момента он ведет себя так, словно, не будучи союзником Цезаря, в то же время не принадлежит к числу его врагов. Во всяком случае, он отказывается от активной политической деятельности, чтобы посвятить себя литературному труду, более того, старается склонить к такому же нейтралитету других влиятельных сторонников сенаторской партии. Он становится чем-то вроде деятельного посредника между секретарями Цезаря после победы при Тапсе, которые стремятся всех объединить, и побежденными, распространяясь о доброте Цезаря и пытаясь внушить сенаторам надежду, что они так же, как он, воспользуются в один прекрасный день благодеяниями диктатора.

Именно тогда и в таком настроении он посетил в Риме Клеопатру и наглотался унижений. Ее дерзкое поведение является наилучшим доказательством расположения Цезаря к своей любовнице.

Клеопатра, разумеется, провела большую часть времени в Риме в одиночестве. После ее прибытия осенью 46 года Цезарь через два-три месяца отправился в испанскую кампанию и вернулся примерно год спустя осенью 45 года с тем, чтобы вплоть до своего убийства более никуда не уезжать. Но дело не только в его чисто физическом присутствии. В Александрии Клеопатра была изолирована от римской политики. А здесь она общается с теми, кто эту политику планирует и осуществляет, с секретарями Цезаря, которые постоянно связаны с ним и похожи во всем на секретарей Наполеона. Нам известно лишь о факте обмена гонцами между Цезарем и его доверенными лицами в Риме, но трудно себе представить, чтоб Клеопатра оставалась в стороне от этого не вполне официального, но могущественного секретариата.

Власть Цезаря не строилась на развалинах прежних республиканских институтов, он старался приспособить их к иным условиям, трансформировать так, чтобы, сохраняя старое название, они лишились своей сути. Существовал сенат, два консула, десять народных трибунов, но все они подчинялись Цезарю и делали то, что он советовал или велел им делать, а также то, что предписывали его секретари. И если для Клеопатры не было места в официальном Риме, где за всем из дома великого понтифика наблюдала Кальпурния, то вторая, реальная, власть находилась в руках людей, посещавших сады на правом берегу Тибра.

Помощники Цезаря были тоже людьми низкого происхождения, как, скажем, советник французских королей эпохи абсолютизма. Они приобщились к делу, не пройдя всех ступеней публичного управления, принятого в республиканском Риме, и если они распоряжались консулами и вообще всем на свете, то осуществляли это по принципам параллельной власти.

В них поражает то, что все они подобно Клеопатре, — воплощенная скромность и молчаливость. Они действуют, они управляют, но их существование ускользает от внимания непосвященных. Может даже казаться, что события происходят мимо них, что руководит Антоний, примирившийся с Цезарем и ставший консулом в том же самом, что и Цезарь, 44 году, однако все значительные реформы, вся перелицовка методов управления империей, связанная с именем Цезаря, сопряжена с их деятельностью.

Главное, впрочем, в том, что окончательные перемены еще не наступили. Решительно все признают Цезаря повелителем, но сам он зависит от своих военных успехов. В тот момент, когда Клеопатра прн-бывает в Рим, идет подготовка к испанской кампании, призванной уничтожить остатки помпеянцев, после чего намечается еще один большой поход на Восток. Отдых маячит лишь в отдалении. Царице и секретарям Цезаря известно об этом лучше, чем кому-либо другому. Знают они, разумеется, и о том, что на юге Испании, в сражении при Мунде с отрядами Гнея Помпея (того самого, который четырьмя годами ранее представлял своего отца при Клеопатре) Цезарь едва не потерпел поражение.

Последние битвы гражданской войны наполняли, надо полагать, сердце Клеопатры беспокойством и горечью. В кровавых боях судьба свела тех, с кем была тесно связана ее участь. Гнея, которому она помогала и которого, быть может, любила, Цезаря, а также царя Богуда и его супругу Эвною, к которой Цезарь был неравнодушен. Побоище при Мунде происходило 17 марта 45 года. 1 апреля Цезарю принесли голову Гнея, но, как это бывало с ним после победы, он теперь никуда не спешит. Он сам наблюдает за умиротворением. Его союзник Богуд, так же как Эвноя, находится по-прежнему в Испании. И Цезарь не отказывает себе в удовольствии.

Лишь в конце июля он прибывает в Рим. У Клеопатры есть все основания считать, что она победила. Ни одна партия в Риме, да и в других местах тоже, не в состоянии оспаривать могущество Цезаря. Ни одна женщина не помышляет о том, чтобы состязаться с Клеопатрой. Это хмель победы. Чтоб убедиться в этом, Клеопатре достаточно бросить взгляд на своего давнего любовника.

Глава XVIII
Убийство

Зимой 45–44 года распространяются слухи, что закон вскоре дозволит Цезарю иметь двух жен: сохранив свою римскую супругу Кальпурнию, он сможет жениться на Клеопатре.

Независимо от того, существовал ли в ту пору Цезарион или нет, Цезарь по возвращении из Испании назначил себе приемного сына в завещании. Этому сыну, которого в ту пору никто не знал, этому секретному наследнику Цезарь намерен передать те его полномочия, которые сенат объявляет наследственными. Речь об Октавиане, внучатом племяннике сестры Цезаря; в возрасте девятнадцати лет он уже блестяще проявил себя в испанской кампании.

Клеопатра нечто вроде богини — соправительницы в Риме, но ее сын будет всего лишь царем Египта. Впрочем, Цезарь не стал еще римским царем, хотя сделался уже богом. Именно в эту зиму он попытается перейти из качества живого бога в качество римского царя.

После триумфа 46 года сенат велел поставить на Капитолии рядом с колесницей бронзовую статую, изображающую Цезаря на земном шаре с надписью: «Цезарю полубогу». Полубог, герой… День его рождения становится праздником, месяц его рождения будет отныне носить его имя — июль (от Юлий) — и сохранит его в языках, вышедших из латыни. Официально он скоро станет «божественным Цезарем» и войдет в пантеон римских богов: преображение политика, который, еще будучи юношей, хвалился, что происходит одновременно и от римских царей и от Венеры. Оно не изумило его современников. Богом и героем он стал благодаря своим непрерывным победам, превратившим его в бесспорного повелителя Рима. Бог уже просматривался в блестящем полководце на следующий день после единственного его триумфа, где праздновалась его победа над земляками-римлянами — триумфа 45 года, когда справлялись победы при Тапсе и Мунде и когда сенат нарек его полубогом.

Участвовала ли Клеопатра в этом апофеозе? Она, богиня, была в ту пору в Египте. Кто поместил статую Клеопатры в храме Венеры в момент ее прибытия в Рим? Цезарь? Древние тексты и археологические данные предоставляют возможность для различных толкований, отчего происходят бурные сражения между сторонниками и противниками Клеопатры. Одно можно сказать наверняка: в этом храме несомненно стояла статуя Клеопатры. Может, это Октавиан Август, победитель царицы, велел установить там ее статую, привезенную в качестве трофея из Египта? Но, может, все-таки Цезарь? Для чего это было сделано — чтобы почтить ее или унизить, чтоб подчеркнуть поражение или же для того, чтобы запечатлеть любовь к этой женщине? Бще с античных времен длится спор, и страсти никогда не утихнут, поскольку не существует исчерпывающих доказательств.

Зато никто не оспаривает, что официальное включение Клеопатры, а следовательно, царицы Египта в политическую конструкцию, которую строил диктатор Рима, связано с обожествлением Цезаря и приданием ему атрибутов царской власти.

Римская царица Клеопатра? Нет. Скорее, царица будущей империи. Царица Востока, который надлежит еще завоевать, Востока даков и парфян, которые, подобно египтянам, знакомы лишь с режимом теократической монархии. Чтобы повелевать царями, Цезарь сам должен быть царем, иметь соответствующий титул и достоинства царской власти, причем не только «для заграницы», но и для Рима. И тут брак с Клеопатрой играет существенную роль, но, повторяю, скорее для империи, чем для Рима.

Давайте вновь переместимся на две тысячи лет назад. С точки зрения эпохи, гражданская принадлежность богов большого значения не имела. Термин «гражданская принадлежность», разумеется, анахронизм. Римлянин Юлий Цезарь, обожествленный в своей стране, может явиться в Египте или у парфян, которых еще предстоит покорить в обличье иного бога. На Востоке он царь царей, тогда как в Риме его достаточно признать пожизненным диктатором, что и было сделано в середине февраля 44 года. Цезаря смущают противоречия не в сугубо личном плане: Клеопатра — Кальпурния (пока первая не стала его женой, они обе сравнительно мирно сосуществуют друг с другом); ему не страшны проблемы наследования: юный патриций его рода примет когда-нибудь у него власть; нет, Цезаря заботит внешняя сторона дела. Приобретя царские достоинства вне Рима, Цезарь не может, возвращаясь в столицу, приспосабливаться вновь к республиканским порядкам, к тщательно разработанной системе равенства, которое было учреждено некогда партией аристократов. Декорум республики не соответствует ныне ее сути: Цезарь намерен держать в руках власть в течение всей своей жизни, а затем передать ее наследнику. Ему нужно, чтоб форма соответствовала фактическому содержанию.

Мания величия, быть может? Многочисленные триумфы, не знающие сравнения почести, уверенность, что ему предстоит победить в той кампании против Парфии, которую он, возвратись из Испании, лихорадочно готовит, — все это опьяняет, вызывает, выражаясь современным языком, головокружение от успехов, или, изъясняясь традиционно, нарушает чувство меры.

Но, опять же, какой меры? По отношению к Риму или к империи? Хорошо изучивший Римское государство Цезарь понимает, что им нельзя управлять в чехарде ежегодно сменяемых наместников, принадлежащих и нескольким знатнейшим родам, которые делят между собой большую часть добычи, что сводится в результате к беспорядочному грабежу завоеванных стран. Когда Светоний передает слова Цезаря: «Республика — ничто, пустое имя без тела и облика»; «Сулла не знал и азов, если отказался от диктаторской власти»[28], то это уже слова человека, достигшего абсолютной власти и намеренного ее удержать. Разумеется, республика перестала быть общественным институтом, название стало пустым звуком не только в Риме, или в Италии, но еще более в масштабах государства. Еще за сто лет до Цезаря было подсчитано, что между 233 и 133 годами до P. X. на две сотни консулов десять родов дали 99 человек, иными словами, половину, в то время как сто других были выходцами из сорока восьми родов (причем 16 из них дали шестьдесят одного консула).

Сенаторская партия, которую Цезарь пытается сокрушить, — это правящая каста. На протяжении последнего века она ни разу не допустила, чтобы в пользу какого-либо ее представителя была нарушена пропорция власти, управляющей огромными завоеваниями Рима. Но и коллегиально править она уж не в состоянии. Желая равномерного распределения ответственности, каждый под прикрытием республики стремился урвать себе кус пожирнее, в то время как экспансионистская политика Рима раскачивала устойчивость государственных структур. С появлением Цезаря прекращается соперничество между традиционалистами и новаторами, аристократами и демократами, которые принадлежат по существу к той же правящей касте, хоть и движутся разными путями.

Во все время своей длительной борьбы с Помпеем и сенаторами Цезарь пытается примириться с этой кастой, войти с ней в соглашение или по крайней мере нейтрализовать тех ее представителей, которым удалось избежать гибели. Для его режима ему необходимы знакомые с делами управления люди, однако именно их ему приходится лишать свободы. Он старается трансформировать их в сановников, военачальников, министров, губернаторов, и в то же время в своих подчиненных, которые, хорошо разбираясь в делах, не забывают о нем, о Цезаре.

Нам неизвестно, о чем думала и что делала Клеопатра в последнем акте пьесы, разыгранной зимой 45–44 года. Обидно, что мы не знаем, появился ли уже на свет ее сын или же должен был вскоре появиться. Одно лишь ясно: она полагала, что победа уже одержана. Присоединиться к повелителю Рима и даже получить частицу власти было неслыханной удачей для юной царицы, которая в ту пору, когда Помпей Великий высаживался после Фарсала в Пелусии, была всего лишь страшащейся гибели беглянкой. В приобщении Цезаря к царскому достоинству она видела коренное изменение своего положения. Царица зависимой страны, нуждавшаяся для сохранения власти в покровительстве Рима, она включалась теперь в систему преобразованного режима.

Что будет 18 марта, когда Цезарь начнет кампанию против даков и парфян? Дорога из Рима в Персию лежит через Александрию. Центр мира как бы переместится из Рима в ее столицу. Жить ли ей в Риме все три года, пока длится кампания? Ей. двадцать пять лет, у нее есть ребенок от Цезаря, все пути открываются перед нею. Жизнь прекраснее, чем можно было предполагать. Правда, ее юный брат-супруг подрастает. Пожалуй, единственная тучка на безоблачном небосклоне.

Первое испытание имело место 15 февраля 44 года. «Справлялся праздник Луперкалий, — сообщает Плутарх, — о котором многие пишут, что в древности это был пастушеский праздник; в самом деле, он несколько напоминает аркадские Ликеи. Многие молодые люди из знатных семейств и даже лица, занимающие высшие государственные должности, во время праздника пробегают нагие через город и под смех, под веселые шутки встречных бьют всех, кто попадется им на пути, косматыми шкурами. Многие женщины, в том числе и занимающие высокое общественное положение, выходят навстречу и нарочно, как в школе, подставляют обе руки под удары. Они верят, что это облегчает роды беременным, а бездетным помогает понести. Это зрелище Цезарь наблюдал с возвышения для ораторов, сидя на золотом кресле, разряженный, как для триумфа. Антоний в качестве консула также был одним из зрителей священного бега. Антоний вышел на форум и, когда толпа расступилась перед ним, протянул Цезарю корону, обвитую лавровым венком. В народе, как было заранее подготовлено, раздались жидкие рукоплескания. Когда же Цезарь отверг корону, весь народ зааплодировал. После того как Антоний вторично поднес корону, опять раздались недружные хлопки. При вторичном отказе Цезаря вновь рукоплескали все. Когда таким образом затея была раскрыта, Цезарь встал со своего места и приказал отнести корону на Капитолий. Тут народ увидел, что статуи Цезаря увенчаны царскими коронами. Двое народных трибунов, Флавий в Марулл, подошли и сняли венки со статуй, а тех, кто первыми приветствовали Цезаря как царя, отвели в тюрьму. Народ следовал за ними с рукоплесканиями, называя обоих трибунов «Брутами», потому что Брут уничтожил наследственное царское достоинство и ту власть, которая принадлежала единоличным правителям, передал сенату и народу. Цезарь, раздраженный этим поступком, лишил Флавия и Марулла власти»[29].

Вряд ли соответствуют истине все детали. Плутарх ощущал, каким образом следует завершать жизнеописание, и невольно выдал свои намерения. Сцена приобретает особое значение задним числом и существует не для того, чтобы доказать притязания Цезаря на царскую власть, но для того, чтобы выставить в невыгодном свете Антония, самодовольно разгуливающего с похмелья по Риму в костюме Геркулеса — козья шкура, обмотанная вокруг бедер, — того самого Антония, который предается наслаждениям, отчего его трудно принять всерьез, и которому чуть позже Цицерон бросит публично упрек: «Не таким я представляю себе достойного консул яра!» Цицерон тоже, конечно, выпадает из роли, но то, что именно Антоний, одновременно фигляр и консул, предлагает Цезарю диадему, сообщает предприятию двусмысленный характер. Продуман ли был до конца его жест, или же это просто шальная выходка?

Происходящее непостижимо для Клеопатры. В ее представлении человек получает титул царя прежде, чем получает власть. Целью ее жизни было привести в соответствие сан царицы с реальной властью. Весь опыт ее предков и ее собственный, те одиннадцать лет, что отделяют момент возвращения Птолемея Авлета на свой трон от нынешнего 44 года, учит ее, что дело это нелегкое. А теперь извольте — у ее любовника вся власть в руках, абсолютная власть, власть над вселенной, или во всяком случае над тем, что называется вселенной, его трон, возвышается над всеми тронами. Он царь царей, и это всерьез, а не в дифирамбах пышного восточного протокола. Нет, в Риме решительно все перевернулось. Бездна зияет не между титулом и реальной властью, но между могуществом и этим словом «царь», в котором могущество должно воплотиться. По собственному ли почину пытался Антоний возвеличить Цезаря, как полагает кое-кто из современных историков, или же в согласии с ним самим? Клеопатру поражает сам факт этой комедии, странно, что диадему надо отвергнуть, с тем чтобы впоследствии ее принять. Некое сообщество потеряло в ее глазах авторитет, и это сообщество зовется римлянами. Трудно себе представить, чтобы Цезарь, во всяком случае наедине с ней, высказывался по-иному.

Превосходство Клеопатры воплощается в этот миг в церемониале египетского царства, старейшего на свете, с его фараонами, отождествленными с богами, с его пышностью и блеском, продемонстрированными еще в те дни, когда Цезарь вместе с нею совершал путешествие вверх по Нилу.

Нелепо думать, что Клеопатра подала Цезарю мысль провозгласить себя царем. Но отнимите в эти решающие дни жизни Цезаря в начале 44 года зеркало, которое держит перед ним Клеопатра в садах на берегу Тибра, вычеркните из его окружения царицу-любовницу и вместе с ней восточную концепцию царства, ею воплощаемую, и Цезарь предстанет перед историей в ином обличье. Клеопатра не злой гений Цезаря, она олицетворяет политическую реальность, против которой восстают римляне.

Клеопатра… Цицерон, жаждущий в глубине души избавиться от Цезаря, высказался несколько ранее в сенате следующим образом: «Твоя великая душа, Цезарь, никогда не замыкалась в том тесном пространстве, что природа определила нашему естеству; она беспрестанно пылала жаждой бессмертия. Твоя жизнь не из тех, о нет, что зависят от бренного тела и преходящего дыхания: истинная жизнь для тебя, Цезарь, это та, которой ты будешь жить в памяти всех столетий, та, которая напитает грядущее поколение, та, в которой сама вечность предохранит тебя от покушений смерти… Если ты не укрепишь эту империю мудростью своих советов и своих законов, твое имя, блуждая из века в век, из страны в страну, не обретет в Храме памяти заведомой почести, назначенного ей места..

Лесть? Обанкротившийся озлобленный старец, каким был в ту пору Цицерон, рассыпает ее столь же щедро, как отраву, но в данном случае Цицерон — это также политический деятель, произносящий публичную речь, в которой благодарит Цезаря за его милосердие. Это заявление, сделанное в 46 году, вскоре после состоявшихся триумфов, передает настроение эпохи, ее атмосферу еще до того, как Цезарь окончательно разделался с помпеянцами. В этих фразах под красотами стиля ощущаются реалии дня: здесь всего шаг до слова «царь», или, к примеру, «диадема».

Как раз по этой причине был созван Цезарем 15 марта 44 года сенат, призванный наделить его титулом царя для всех провинций за исключением Италии и Рима. По этой же самой причине Цезарь был убит в этот день мартовских ид группой заговорщиков, состоящей из старых помпеянцев, республиканцев, цезарианцев, напуганных аппетитами своего кумира, и прочих, невзлюбивших предстоящий поход на парфян и реформы Цезаря.

Удар обрушился на Цезаря в его официальном обличье. Нам известно, что ночь накануне он провел у своей жены Кальпурнии в резиденции великого понтифика.

Мы ничего не знаем толком о Клеопатре, лишь Цицерон писал вскоре после убийства одному из заговорщиков: «Поздравляю тебя. Я рад. Я наблюдаю за твоими делами. Хочу видеть с твоей стороны любовь и жду сообщений о том, что происходит». В середине апреля Цицерон обращался в письме к одному из своих друзей Аттику: «Бегство царицы меня нимало не огорчает».

Таков единственный источник. К этому моменту Клеопатра, надо полагать, уже совершила путешествие Рим — Александрия, которое длилось в ту пору в среднем две недели.

Глава XIX
Не время плакать

После убийства Цезаря Клеопатра хранит ледяное молчание. Ей не к лицу разражаться стенаниями, приличествующими официальным вдовам, хотя, несомненно, слезы и проявления скорби принесли бы облегчение. Но она не может себе этого позволить. Сдерживает ее не только гордость, но также нежелание проявить свои чувства перед чужеземцами, которые только что убили ее любовника, убили, возможно, из-за нее. Она готовится к противостоянию. Направленные на нее удары не должны достичь цели. Ее жизнь рухнула вместе с Цезарем, погибли мечты. Теперь предстоит все спасать, сначала жизнь, то есть престол, затем царство и тем самым свое будущее.

Мы еще узнаем, на какие чувства способна была Клеопатра. Но сейчас, когда глаза всего Рима обращены на нее, мы можем не сомневаться: она не дрогнет, ни на секунду не потеряет самообладания и подготовит без излишней поспешности отъезд, ничем себя при этом не компрометируя и ожидая, что обстановка прояснится.

Всеобщее молчание сулит Клеопатре беду, но, может, не все еще потеряно, может, стоит сделать еще одну попытку, поставить еще на одну карту?

Клеопатра покинула Рим примерно через три недели после убийства Цезаря, иначе говоря, одновременно с убийцами Цезаря, Брутом и Кассием, трепетавшими за свою жизнь. Власть находится в руках Антония, второго после Цезаря человека в Риме. Клеопатре надо навести порядок в Александрии и воспрепятствовать ожидаемым выступлениям оппозиции.

Кое-какие данные дают основание полагать, что Клеопатра, возможно, готовится произвести на свет ребенка. Впрочем, Цицерон намекает на то, что маленький Цезарь уже существует, в своем письме от 11 мая 44 года, на основании чего можно считать, что ребенок родился хотя бы двумя неделями ранее. Нам неизвестна точная дата возвращения Цезаря из Испании, но трудно предполагать, что он возвратился ранее первых дней августа 45 года. Календарь, кстати, к тому времени полностью упорядочен. Таким образом, если считать, что Цезарион должен родиться до ее отъезда, нужно, чтоб он был зачат, по крайней мере, в момент возвращения Цезаря в Италию. Каркопино, сторонник рождения Цезариона в 44 году, утверждает, что, по его данным, Цезарь вернулся официально в Италию лишь в октябре 45 года, и, следовательно, ребенок не может быть сыном официального любовника Клеопатры.

Эта гипотеза основана на двух других. Первая: Цезарион родился по возвращении матери в Александрию; вторая: Клеопатре не удалось повидать Цезаря на его вилле в Лабике после возвращения из Италии. Если мы согласимся с этими предположениями, то нам придется согласиться также с тем, что Цезарь воспринял сообщение о беременности Клеопатры, длившейся уже почти три месяца, как о явлении совершенно нормальном. Меж тем у нас нет ни малейших оснований полагать, что Цезарь поддерживал с двадцатипятилетней царицей лишь платонические связи. Да и странно было б, если б он ограничивался лишь этим. Ну а наш расчет по месяцам, разве не мог сделать его и коварный старец Цицерон с тем, чтобы впоследствии насолить царице? Играла ли тут роль его ненависть к Цезарю? Опасение перед наследником в пеленках?.. Как бы то ни было, о ребенке он упоминает как бы вскользь: «Сообщите, пожалуйста, подробнее о царице и об этом Цезаре (то есть о Цеза-рноне), о котором ходит молва…».

Возможно также, что по возвращении в Александрию Клеопатра решила использовать факт существования Цезариона, который держала пока в секрете. Цезарь умер. Пришлось отказаться от идеи приобщиться к правлению мировой империей, но перед своими подданными Клеопатра не прочь предъявить свидетельство ее связи с Римом: наследника египетского престола, сына римлянина.

Что ей в этом препятствовало? Существование бра-та-супруга, достигшего к тому времени четырнадцатилетнего возраста? Он умер самое позднее в августе 44 года, умерщвленный, надо полагать, своей сестрой, к тому же можно вообще усомниться, дала ли бы она ему, учитывая уроки прошлого, малейшую возможность проявить свою независимость. Трудно предполагать, что в Александрии кто-то мог позволить себе протестовать против связи с Цезарем, ибо в таком случае протест будет отождествлен с действиями против Помпея, также павшего от руки убийц. К тому же Цезарь погиб непобежденным. Не забудем, что Антоний стал повелителем Рима в самом начале того мрачного периода, который последовал за убийством Цезаря, что он произносит речь на похоронах, устроенных по распоряжению сената, что вследствие этого никто во всей империи не пытается выступить против цезарианцев, особенно в Египте, где хорошо помнят гибель Помпея.

Клеопатра не чувствует себя в безопасности в Риме, где уличные стычки стали явлением повседневной жизни. Клеопатра бежит из Рима (по утверждению Цицерона). Хоть и беглянка, но нельзя сказать, чтоб она чрезмерно спешила. Раз Цезарь убит, какой смысл оставаться в Риме? Таков главный мотив отъезда. В глазах общества она всего лишь любовница покойного диктатора, то есть, попросту говоря, ничто, она объект ненависти прежде всего женской части римского населения. Римский период завершен, теперь она царица Египта, где можно быть единовластной владычицей, и поскольку осторожность никогда не мешает, она, не теряя времени, расправляется с последним из живых братьев. И вскоре после этого: «Царствующая владычица двух стран, Клеопатра, любимая богиня своего отца, соединяется со своим сыном, сыном солнца, повелителем диадем, Птолемеем, по имени Цезарь. Да живет она вечно, любимая богом Пта и богиней Исидой» — такова надпись.

Завершилась эпоха в жизни Клеопатры. Преследуемая недругами отроковица превратилась в уверенную в себе и в своем могуществе женщину. Римская мечта погибла, но свои козырные карты царила сохранила. И среди них доказательство любви Цезаря — Цезарион (непочтительное прозвище, данное александрийцами сыну Цезаря, тоже Цезарю, официально Птолемею XVI). Повторим вновь: Клеопатре был необходим этот сын, так же как было необходимо исчезновение братьев. Прочее — тайна Клеопатры, в которую мы никогда не проникнем. Цезарион появился в тот самый момент, когда его матери нужно было доказать политическую необходимость его существования. И мы увидим, что он как бы исчезнет, когда его мать сочтет, что явное наличие Цезариона перед лицом приемного сына покойного диктатора, каким был Октавиан, будет ей в тягость.

С этим получившим имя Цезаря и послушно исчезающим и появляющимся вновь Птолемеем Клеопатра виртуозно разыгрывает привычные для династии Лагидов ситуации. Она царствует то в одиночку, то с ребенком, которого, если это необходимо, можно рассматривать как единственного кровного наследника Цезаря. Вспомним к тому же, что такие сыновья у Лагидов уже убивали своих матерей, а матери — сыновей, и потому важно ли в конце концов знать, кто такой Цезарион: может быть, он не сын Цезаря, может быть, даже не сын Клеопатры.

Властителя Рима нет более в живых, но эта женщина в Александрии, царица и регентша, имеет возможность говорить от имени своего сына, сына солнца, повелителя диадем, Птолемея, нареченного также Цезарем.

Часть вторая