убачей шестьдесят сатиров давили ногами виноград и пели. Ягоды лопались, брызгая в толпу ароматным соком, он смешивался с напоенным эфиром воздухом, и комбинация получалась головокружительная. Слуги периодически выпускали голубей, к лапкам которых были привязаны ленточки. Показ животных был обязательным для подданных, которые приезжали в Александрию и ставили свои палатки в радиусе нескольких километров. В процессии III века до н. э. участвовали богато украшенные ослики, слоны в расшитых золотом сандалиях, ориксы, леопарды, павлины, огромные львы, эфиопские носороги, страусы, медведь-альбинос, 2400 собак. Верблюды несли на своих спинах тюки с шафраном и корицей. За ними шли двести быков с золочеными рогами. Далее следовали музыканты с лирами, 57 000 пехотинцев и 23 000 кавалеристов в полной амуниции. У Клеопатры нет такой мощи, но она все равно способна организовать экстравагантное шоу. Ей требуется пиар, ей нужно показать себя монархом, «наиболее способным добывать средства, наиболее блестящим в их расходовании и наиболее деятельным и великолепным в строительстве»[56]. Изобилие, власть и легитимность сплелись в один могучий узел. Особенно теперь, когда после конвульсий предыдущих десятилетий ей важно утвердиться в своем праве.
Вероятно, это устраивает Цезаря. Стабильный Египет так же необходим для осуществления его планов, как и планов Клеопатры. Эта страна, фактически единственная во всем Средиземноморье, производит больше зерна, чем потребляет. Клеопатра может в одиночку прокормить Рим. Правда, верно и обратное: при желании она может обречь его на голод. Так что Цезарь не горит желанием посадить в Александрии своего соотечественника. Самое лучшее решение – надежный неримлянин во главе Египта. Естественно, Цезарь не смог бы доверять Потину, как доверяет Клеопатре, и понятно, что он уверен в ее способности управлять государством. Строго говоря, при ней Египет в 47 году до н. э. становится протекторатом с элементом «особой близости». Такая форма взаимоотношений вовсе не выглядела чем-то из ряда вон выходящим в век, когда политика считалась делом подчеркнуто личным. Эллинистические альянсы регулярно заключались под звон свадебных колокольчиков. В Риме браки по расчету были обычным делом – к неудовольствию пуристов, которые клеймили эту дешевую, рационалистическую дипломатию. Чем более амбициозен политик, тем менее он щепетилен в выборе второй, третьей и т. д. половинки. Помпей женился пять раз, и каждый раз – по политическим причинам. На развитие бурной карьеры Цезаря влияла каждая из его четырех жен. Несмотря на разницу в возрасте почти как у Цезаря с Клеопатрой, Помпей взял в жены дочь Цезаря, присланную ему в качестве своеобразной благодарности[57]. Отношения между двумя этими мужчинами начали портиться, только когда женщина, связывавшая их, умерла. И история скоро повторится, с гораздо более серьезными последствиями.
Отношения между Цезарем и Клеопатрой необычны не только из-за разных национальностей, но и потому, что Клеопатра вступила в них по собственной воле, без давления со стороны родственников-мужчин. Любого римлянина такое приводило в замешательство. Если бы отец в свое время выдал ее за Цезаря (что в любом случае было невозможно), на нее смотрели бы другими глазами [57]. Что смущало тех, кто сочинял потом историю Клеопатры, так это ее независимость суждений и предприимчивость. Поэт Лукан на этот счет высказался ясно. У него Потин восклицает, что Клеопатра могла победить старца своею отравой [58] – весьма широкое толкование свободной воли. Здесь тоже не обошлось без поучительных параллелей. Эту историю позже будут рассказывать о жившей когда-то индийской царице Клеофиде. Она «отдалась Александру и получила от него благодаря этому свое царство обратно, добившись путем соблазна того, чего она не смогла достигнуть оружием»[58] [59]. С точки зрения как минимум одного римского историка, за неподобающее поведение Клеофиду стали называть «царской блудницей». Вполне вероятно, что это – апокриф, очередная мрачная римская фантазия на тему загадочного Востока. Возможно, даже переиначенная самой Клеопатрой. Однако она кое-что говорит нам о египетской царице. Ее подозревали, как и Клеофиду, хотя больше всего римлян бесила – и вызывала гневные ретроспективные нападки – ее сверхъестественная, таинственная сила.
Нет ничего удивительного в том, что между Клеопатрой и Цезарем возникло взаимопонимание, если не сильная страсть. Ее апломб и его авантюризм могли сыграть свою роль, но главное – их характеры подходили друг другу так же, как совпадали их политические интересы. Оба они были приветливы, харизматичны, с хорошо подвешенным языком, но только одному из них предстояло войти в историю опасным искусителем. Клеопатра отлично знала, как втереться к кому-либо в доверие. В то время как считалось, что лесть можно разделить на четыре части, Клеопатра умудрялась, как возмущался Плутарх, никогда не устававший клеймить эту отвратительную субстанцию, разделять ее «на много частей» [60]. Сохранилось больше похвал ее остроумию, чем остроумию Цезаря: он, если верить источникам, был больше по части амурных похождений. Виртуозный соблазнитель специализировался на аристократических женах. И Клеопатра, и Цезарь демонстрировали пытливый ум, фирменный знак века, а еще – беззаботность и юмор, которые отличали их от товарищей. Если, конечно, у них были товарищи. «Как же угрюма и замкнута всякая власть»[59] [61], – отмечает Плутарх; в общем, Цезарь и Клеопатра могли доверить своему окружению разве что вилять хвостом или плести интриги. Оба понимали, что, как выразился Цезарь, за успех приходится платить, а то, что возвышает человека над другими людьми, порождает зависть [62]. Эти двое создали эксклюзивный бренд социальной изоляции.
Оба они прежде уже переступали черту в борьбе за власть, оба уже ставили все на красное или черное. Оба могли как без устали работать, так и вдохновенно отдыхать, и редко отделяли одно от другого. Цезарь отвечал на письма и петиции, присутствуя на играх. Клеопатра сама вовлекалась в игры из государственных соображений. Оба были прирожденными актерами, не сомневавшимися ни в собственных способностях, ни в собственном совершенстве. Многого ожидали от Клеопатры, которая любила удивлять, делала широкие жесты и знала себе цену. Цезарь высоко ставил хороший вкус и обожал талант во всех видах. И вот в Александрии у него появляется интересный собеседник, лингвист и переговорщик, обладающий, как и он сам, даром общаться с новыми знакомыми так, словно они старинные друзья. В общем, легко понять, почему он стал проявлять к такому человеку особое внимание. Клеопатра показала ему, как ведут себя цари. Цезаря еще год назад провозгласили диктатором, но он только сейчас почувствовал вкус абсолютной власти. К тому же царица Египта управлялась с делами, к которым ни одна из знакомых ему женщин не прикасалась. Нужно было сильно постараться, чтобы найти в Риме женщину, способную собрать армию, одолжить кому-то флот, контролировать курс национальной валюты. Клеопатра, несмотря на пылкость своей натуры, ничуть не меньше Цезаря была хладнокровным, трезвомыслящим прагматиком. Однако в историю его действия вошли как стратегия, а ее – как манипуляция. Оба они закалились в войнах, в которых выигрывали не мощности, а личности. Сталкивались с похожими трудностями, с похожими людьми. Цезаря не любила римская знать, Клеопатру – александрийские греки. Их власть опиралась на простой народ. Амбиции особенно ярко сверкают в присутствии чужих амбиций. Цезарь и Клеопатра сошлись, как двое наследников баснословных состояний, настоящие титаны, которые настолько уверены в собственной значимости, что говорят о себе во множественном числе или пишут о себе в третьем лице.
Во время одного из приемов у Клеопатры Цезарь – из поэмы Лукана – задает вопросы египетскому верховному жрецу. Диктатор предстает перед нами студиозусом, изучающим множество предметов, безгранично любопытным. Его страсть к познанию нового не уступает его амбициозности. Он восхищен историей и культурой Египта, много беседует с александрийскими учеными и философами. И у него остался единственный вопрос. «К истине жаркая страсть, сильней ничего не желает, только бы знать начало реки, сокрытое вечно, этот неведомый край»[60], – умоляет Цезарь. [63]. Если жрец откроет ему, где берет начало Нил, Цезарь прекратит гражданскую войну. Эта горячность понятна: немногие загадки античного мира так интриговали современников, и вопрос «где исток Нила?» был тогда сродни сегодняшнему «есть ли жизнь на Марсе?». Лукан первым упоминает речную прогулку Цезаря и Клеопатры – через сто десять лет после нее. Он не питал симпатии ни к нему, ни к ней, а просто сочинял стихи. И недаром его называют «отцом желтой журналистики» [64]. Тем не менее писатель работал с источниками, которые сегодня потеряны. Вряд ли он придумал эту прогулку. И вряд ли послевоенный круиз был не таким роскошным, не таким буйным и веселым, как другой – увековеченный Шекспиром и состоявшийся только через пять лет. Однако, похоже, римские историки предпочитали помнить о втором путешествии и напрочь забыть о первом. Они не упоминают также, что Цезарь задержался в Египте по окончании войны [65]. Если бы не их единодушное молчание, Шекспир, возможно, написал бы совсем другую пьесу о Клеопатре.
Вообще прогулки по Нилу были широко распространены. Высоких иностранных гостей традиционно приглашали в круиз, во время которого демонстрировали им величие Египта. Два поколения назад один большой чин приложил немало усилий, чтобы римского сенатора «приняли с максимальной пышностью» [66], осыпали подарками, дали ему лучших сопровождающих, угощали пирожными и жареным мясом, которым он будет кормить священных крокодилов. Километры и километры колосящейся пшеницы производили на гостей сильное впечатление, хотя у римлян от этих видов немного сжимались челюсти. Помимо жгучего любопытства, подобные поездки были и в интересах государства. Каждый новый монарх по традиции начинал свое правление с церемониального путешествия на юг. Для Клеопатры оно свелось к объезду ее собственных владений. В Египте все работали на нее. Почти все ресурсы страны – поля, дичь, деревья, Нил с его крокодилами – всё принадлежало ей. С ее точки зрения, круиз был не столько увеселительной прогулкой или научной экспедицией, сколько государственной необходимостью. Она могла продемонстрировать народу военную мощь Рима, а Риму – удивительное изобилие Египта. Египтяне помогали ей в борьбе против брата, поддерживали, когда она была уязвима. Теперь, рядом с Цезарем, она предстала перед ними непобедимой [67].