Уехать из Александрии на юг означало отправиться из греческого мира в мир египетский, из страны вина в страну пива. Здесь господствовала культура, которую александрийцы считали низшей, здесь поклонялись фараонам и правили жрецы. Здесь божественность Клеопатры не подвергалась сомнению. Этот Египет, даже без александрийского блеска, без агата и красного гранита, монументального олицетворения монументального прошлого, поражал воображение. Как позже написал проехавший тем же маршрутом путешественник: «Я объедался красками, подобно ослу, набивающему себе брюхо овсом»[61] [68]. Клеопатра показывала Цезарю величайший и красивейший оазис в мире, мягкую зелень берегов, черную почву канала, страну пурпурных закатов и аметистовых рассветов. Они не могли пренебречь обязательными пунктами программы: пирамиды вздымались над пальмами и таяли в туманной вышине; в святилище Мемфиса их ждал верховный жрец Египта; над и под землей располагались три тысячи комнат лабиринта из гранита и песчаника; в храме бога-крокодила на озере, где животные по команде открывали пасти, Цезарь с интересом изучал систему шлюзов и дамб, с помощью которой орошались сельскохозяйственные угодья; двадцатиметровые колоссы Мемнона, чудесно белые на фоне бледно-абрикосового песка, были видны за много километров. За ними, у подножия горы, прятались высеченные в скальной породе гробницы Долины царей. А еще южнее, вверх по реке, перед путешественниками вдруг представал прекрасный храм Исиды, построенный при участии отца Клеопатры среди рокочущих нильских порогов на острове Филе[62].
Еще больше поражали бытовые удобства, обустроенные также с местным размахом. Требовалось не только произвести впечатление на гостя, но и как следует его увеселить. Клеопатра и Цезарь, скорее всего, начали путешествие от озера Марьют на юге столицы, где размещался развлекательный флот царицы. В порту стояли королевские барки в девяносто метров длиной [69]. Носовая их часть была украшена слоновой костью, палубу обрамляли изысканные резные колонны из кипариса. На носу и корме громоздились позолоченные пятиметровые статуи. Металлические детали сверкали полированной бронзой, деревянные белели слоновой костью и пылали золотом. Яркими красками был расцвечен весь интерьер, в том числе многочисленные скульптуры правителей, расставленные по двум этажам – жилому и развлекательному. Над одним банкетным залом красовался кессонный потолок. Другой украшали египетские колонны, покрытые резьбой в виде листьев аканта и лепестков лотоса, в шахматном порядке выкрашенные черным и белым. Над третьим распростерся пурпурный полог. Нередко на царских барках располагались гимнастический зал, библиотека, храмы Диониса и Афродиты, сад, грот, лектории, винтовая лестница, медная ванна, стойла, аквариум.
Это была не очень скромная процессия. Даже средненький чиновник путешествовал в сопровождении десятка слуг и совершенно растерялся бы, окажись он вдруг без своих секретарей и бухгалтеров, своего пекаря, банщика, доктора, хранителя серебра и оружейника. Клеопатра и Цезарь плыли на юг с целой армией римских легионеров и египетских царедворцев. Принимать их предписывалось народу и было делом весьма хлопотным, особенно если верить Аппиану, утверждавшему, что за этой парой следовало четыре сотни кораблей. Можно не сомневаться, что грандиозный корабль царицы сопровождало множество мелких суденышек. И все они плыли по реке, забитой баржами с вином и камнем, лодками купцов и блюстителей порядка. В обязанности простых людей входило кормить и лелеять своего монарха, задаривать подарками, веселить его свиту, помогать со всеми передвижениями. Тут возникала куча проблем – с размещением, безопасностью, продовольствием. Местное начальство не стеснялось рекомендовать жителям прятать продукты, чтобы их не реквизировали на царственные нужды [70]. И их легко понять, учитывая, какие аппетиты были у гостей: например, один не особо важный сановник как-то затребовал себе 372 молочных поросенка и 200 овец. Крестьяне работали день и ночь, пополняли запасы продовольствия, варили пиво, заготавливали сено, убирали гостевые дома, ухаживали за животными. И сейчас была как раз самая страда. Цицерон, куда более обеспеченный и не испытывавший подобного давления, и тот был счастлив спровадить Цезаря восвояси, когда двумя годами позже тот гостил у него в имении со своей свитой. И он не стал просить гостя заглянуть к нему еще, когда полководец снова будет в этих местах. «Одного раза достаточно» [71], – вздохнул мыслитель, почувствовавший себя не столько хлебосольным хозяином, сколько каким-то интендантом.
«Плавучий дворец» Клеопатры и Цезаря скользил вверх по Нилу [72], ветер дул в паруса. По берегам финиковые пальмы сгибались под тяжестью спелых плодов, колыхалось море золотой пшеницы, зрели бананы. Наливались солнцем абрикосы, виноград, персики, инжир и шелковица. В небесах устраивали брачные танцы голуби. Проплывавшие мимо пейзажи подпитывали мифы о несметных богатствах Египта и волшебных свойствах великой реки. В Древнем мире считали, что Нил истекает золотом, обладает чудесной силой. Верили, что нильская вода закипает при температуре вдвое меньшей, чем обычная. Что животные, обитатели Нила, достигают гигантских размеров. Птолемей II, когда его дочь вышла замуж за сирийского принца, отправлял ей емкости с нильской водой, чтобы она уж точно забеременела (ей было тридцать, и трюк сработал). Египетские женщины славились тем, что в более короткий срок вынашивали детей. Еще говорили, что у них чаще рождались близнецы, нередко и по четыре за раз. Что козы, везде приносившие по паре козлят в помете, в Египте приносили по пять, что голуби давали двенадцать выводков, а не десять. Что череп у египетских мужчин более крепкий, ведь в Египте редко встречались лысые (или, как Цезарь, пытавшиеся прикрыть лысину зачесом). Ходили слухи, что жизнь случайно зародилась именно в водах Нила. Кого Клеопатра с Цезарем точно не повстречали, так это легендарную речную тварь, помесь мыши с речным илом. Скорее всего, не видели они ни змей с растущей из спины травой, ни людей, живущих под панцирями гигантских черепах [73]. Зато приметили в чащах папируса и переплетениях лотоса цапель и аистов, бегемотов и пятиметровых крокодилов, и неисчерпаемые запасы рыбы, почитавшейся в Риме экзотикой. Античные историки ошибались насчет диковинных доисторических животных, но были абсолютно правы в оценке сельскохозяйственных возможностей Египта. Родина Клеопатры была самой плодородной в Средиземноморье землей, где пшеница, казалось, сажала и поливала себя сама.
И так продолжалось с незапамятных времен – а ведь в Египте это были не просто слова. Уже во времена Клеопатры существовало понятие «древняя история». Мир тогда полнился легендами, кутался в суеверия. Стоя рядом с царицей, Цезарь, вероятно, восхищался архитектурой почти с трехтысячелетней историей. Вандалы к тому времени уже разграбили гробницы Долины царей и оставили на них свои граффити [74]. К весне 47 года до н. э. одно из семи чудес света уже лежало в руинах. Родина Клеопатры умела с шиком принимать у себя гостей задолго до того, как остальной мир только начал догадываться о существовании красивой жизни. Впрочем, прошлое казалось им ближе, чем оно кажется нам сегодня. Александр Македонский был дальше от Клеопатры, чем от нас 1776 год, однако его осязаемое, тревожащее присутствие она ощущала постоянно. 1120 лет отделяло Клеопатру от самой знаменитой тогда войны, но падение Трои по-прежнему оставалось опорной точкой. Прошлое находилось где-то неподалеку, к нему обращались почти с религиозным благоговением. Это особенно чувствовалось в Египте, где питали страсть к истории и уже две тысячи лет письменно ее фиксировали. За этот долгий срок закрытая, недосягаемая страна не сильно изменилась, а ее искусство практически не изменилось вовсе. У подданных Клеопатры были основания считать время клубком бесконечных повторений, и недавние события только подтверждали их правоту. Советники Птолемеев убеждали первых мальчиков-царей уничтожать ближайших членов семьи. Царицы бежали из Египта и собирали армии наемников. Многое из того, что можно было сказать о римских завоевателях, относилось и к македонским предкам Клеопатры [75], пришедшим сюда три столетия назад, – и такая параллель не могла от нее ускользнуть.
Одетая в белый лен, с диадемой в волосах, Клеопатра во время путешествия участвовала в религиозных ритуалах, которые проводились до нее тысячелетиями. Ее продуманный до мельчайших деталей образ воплощал живое божество. Неизвестно, как именно народ выражал свое почтение – возможно, поклонами или поднятием руки. Перед зеваками Цезарь и Клеопатра представали не романтической парой, а волшебным явлением из другого мира, двумя прибывшими с официальным визитом на Землю богами. Это было мощное зрелище: светловолосый широкоплечий римлянин в длинном пурпурном плаще и смуглая, изящная царица Египта. Вместе они посещали священные места, монументы древних царей, дворцы крупных сановников. Вместе внимали приветствиям жрецов в белых одеждах и крикам восторженной толпы. Вместе плыли мимо сельскохозяйственных угодий, мимо башен из глинобитного кирпича и красных плоских крыш, роскошных садов, виноградников и золотых полей, мимо наполовину скрытых под песком сфинксов и скальных гробниц. Вместе страдали от гнуса, весеннего дара низовьев реки. Об их приближении сообщал плеск весел и звуки лир, дым благовоний мешался с влажным жарким воздухом.
Без сомнений, эта поездка стала заслуженным отдыхом после предыдущих месяцев. Вертепом же, веселым кутежом, распутным медовым месяцем она стала, видимо, благодаря роскоши на борту. Любой римлянин увидел бы здесь порок: говоривший на латыни ощущал во рту неприятный специфический привкус, когда натыкался на слово «роскошь», которое не одну сотню лет шло рука об руку со «сладострастием»[63]. По выражению Аппиана, в плавании вверх по Нилу Цезарь обозревал страну с Клеопатрой, «предаваясь и другим наслаждениям» [76]. Отсюда недолго и до обвинения в том, что Клеопатра наслала на римского полководца чары и увлекла его в самое сердце экзотической страны, из которой его придется вытаскивать силой. Клеопатра, как и вообще Египет, всегда подобным образом действовали на бедных восприимчивых римлян. Эта страна дразнила и соблазняла. Скорее всего, пара заранее спланировала маршрут плавания, но будущие поколения решили по-другому. Более поздние источники утверждают, что Цезарь не хотел уезжать, а Клеопатра не хотела его отпускать. «Она бы задержала его в Египте еще дольше либо вообще уехала бы с ним в Рим» [77], – пишет Дион. Людям Цезаря пришлось идти на крайние меры, чтобы его вернуть. По версии Светония, римский диктатор до такой степени потерял голову, что отправился бы за египетской царицей до эфиопской границы, не пригрози его легионеры мятежом. Наконец, чуть южнее скалистых берегов сегодняшнего Асуана, процессия неуклюже развернулась в обратную сторону.