Как измерить богатство Клеопатры? В казну шла примерно половина всего, что производилось в Египте. Ее ежегодный доход, возможно, колебался между 12 000 и 15 000 талантов серебра[67]. Для любого правителя это было астрономически много – по словам современного историка, «как если слепить один большой ком из всех прошлогодних менеджеров всех хедж-фондов» [35]. (Инфляция представляла проблему на протяжении всего столетия, но она меньше затрагивала серебро Клеопатры, чем бронзовые деньги.) Самые пышные похороны стоили один талант – примерно столько же царь отстегивал победителю питейного состязания во дворце [36]. Штраф в полталанта мог уничтожить египетского крестьянина. Во времена Клеопатры жрец (это была крайне желанная должность) получал 15 талантов в год – поистине царские деньги: такую сумму заплатил Птолемей III в качестве залога, когда «брал взаймы» оригиналы сочинений Эсхила, Софокла и Еврипида, и потерял ее, решив не возвращать Афинам бесценные тексты. Пираты объявили безумный выкуп в 20 талантов за голову юного Юлия Цезаря, который – уже и тогда Цезарь! – возмущался, что стоит как минимум пятьдесят. Если у вас был выбор, заплатить штраф в 50 талантов или сесть в тюрьму, вы выбирали тюрьму. Заказать два внушительных памятника возлюбленной можно было за 200 талантов. Клеопатре приходилось расходовать очень много, учитывая, что в первые годы ее правления Нил вел себя весьма недружелюбно. Однако по самым строгим понятиям – а именно таких придерживались состоятельнейшие граждане Рима – она была сказочно богата. По заявлению Красса, тот, кто не может позволить себе содержать армию, недостаточно богат.
С внутренними делами Клеопатра справляется на удивление хорошо. Очевидно, ее не сбил с ног поток петиций. Народ свою царицу поддерживает. Ее правление отличается отсутствием бунтов в Верхнем Египте, который неожиданно притих – впервые за полтора столетия. К лету 46 года до н. э. она имеет все основания полагать, что в государстве все спокойно, плодоносность земель остается на высоком уровне. Нил ведет себя стабильно. И вот наконец царица отдает распоряжения доверенным постельничим, командующим флотом, няням своего сына. Они собрали целую коллекцию полотенец, столовых приборов, кухонной утвари, ламп, постельного белья, ковров и подушек. Клеопатра готовится отправиться в Рим вместе с годовалым Цезарионом и огромной свитой. Она берет с собой секретарей, переписчиков, гонцов, охранников и брата-мужа: мудрый Птолемей никогда не оставит кровного родственника без присмотра. Неизвестно, зачем она ехала. Может, по государственным делам, а может, по зову сердца. Или хотела впервые показать Цезарю его маленького сына. Возможно, она ждала приглашения от Цезаря, которого не было в Риме вот уже почти три года. Кстати, его возвращение из Северной Африки, где он с блеском разгромил остатки войск Помпея, идеально совпадает по времени с приездом Клеопатры [37]. Две вещи не вызывают сомнений. Она бы никогда не уехала из Египта, если бы сомневалась, что полностью контролирует ситуацию в стране. И не посмела бы явиться в Рим, если бы Юлий Цезарь не желал ее там видеть.
Вряд ли Клеопатра легкомысленно отнеслась к первому в своей жизни путешествию через Средиземное море. Такой вояж опасен даже в самое благоприятное время: Ирод, например, при сходных обстоятельствах потерпит кораблекрушение [38]. Иосиф Флавий, иудейско-римский историк, так злобно писавший о Клеопатре, через несколько лет будет вынужден всю ночь барахтаться в волнах. Насколько мы можем сегодня судить, Клеопатра нервничала на борту. И как представитель государства, и как частное лицо, она плыла в сопровождении докторов, философов, евнухов, советников, белошвеек, поваров и целой команды слуг для Цезариона. Тут же были и роскошные подарки: кувшины с нильской водой, переливающиеся ткани, корица, гобелены, алебастровые флаконы с духами, золотые кубки, мозаика, леопарды. Ей требовалось поддержать свой имидж и продемонстрировать богатство Египта [39]. Той осенью в Риме впервые увидели жирафа, и это был фурор. Вполне вероятно, он плыл на север вместе с Клеопатрой. (Не поддающееся описанию существо «по всем параметрам походило на верблюда», – если не брать в расчет пятна, высоту, ноги и шею [40].) Предположительно, Клеопатра пересекала море на галере, скорее всего, то была изящная парусная трирема в тридцать шесть метров длиной, каких много имелось в ее флоте. По бортам быстроходного корабля размещалось 170 гребцов, и оставалось место для небольшой группы пассажиров на корме. Свита и подарки плыли следом.
Для сограждан она могла придумать любое объяснение своей поездки, только бы они не решили, что царица просто хочет развеяться. Эллинистический монарх отправлялся за границу не развлечения ради, а с важной миссией [41]. Нельзя было просто взять и тихо уехать, как в свое время сделал ее отец. Объединенный флот стал центром грандиозного зрелища, подобный размах александрийцы уже успели позабыть. Никто бы не посмел назвать это действо «ненавязчивым» или «экономным». На берегу собрались толпы зевак, всем хотелось посмотреть спектакль и проводить свою царицу – с музыкой и громкими криками, в сладковатых, пряных облаках благовоний. Стоя на палубе, она еще долго слышала возбужденный гомон, а потом лица, тонкие пальмы, скалистый берег, колоссы, золотая крыша Серапеума и, наконец, громада маяка исчезли из вида. Маловероятно, что Клеопатре до того доводилось смотреть на башню с наветренной стороны. Прошло не меньше четырех часов, прежде чем венчавшая маяк гигантская скульптура Посейдона полностью растворилась в серебристой мгле.
Царице предстояло преодолеть 3200 километров. В лучшем случае она проведет в море целый месяц. В худшем – около десяти недель. Рим располагался к северо-западу от Александрии, а значит, приходилось все время сражаться с сильным встречным ветром. Вместо того чтобы по прямой пересечь Средиземное море, галера двигалась на восток и на север, и только потом брала курс на запад. На ночь причаливали к берегу. Место для провизии было ограничено, так что на борту команда не спала и не ела. Прибрежные деревни заранее извещались о прибытии флота: их жители выстраивались в гаванях с водой и едой. Такими непростыми путями Клеопатра продвигалась по Восточному Средиземноморью, вдоль южного берега Малой Азии, севернее Родоса и Крита и дальше через Ионическое море. За Сицилией горизонт вдруг расширился и превратился в италийское побережье. Скорее всего, она обходила его с запада, по мягкому Тирренскому морю, скользя мимо широкой береговой полосы, где тут и там на глаза попадались шикарные новенькие виллы из камня. В следующие десять лет эти имения, террасами спускавшиеся к морю, начнут множиться с такой скоростью, что местные жители станут говорить: «из-за них рыбе стало тесно». После Помпеи ее взору открылись сильно загруженный порт и чудесная гавань Путеолы (сегодняшний Поццуоли), где стояли огромные египетские баржи с зерном. Прямо там она воскурила фимиам богам в благодарность за свое благополучное прибытие; если изваяние Исиды и не украшало нос корабля Клеопатры, то уж точно стояло где-нибудь на палубе. Наконец, пройдя по мосткам, царица Египта ступила на землю Европы. Из Путеол она еще три дня добиралась до Рима, на подушках паланкина или в карете проплывая над песком, гравием и пылью дорог, обжигаемых солнцем. Один римский чиновник ехал в командировку с инспекцией по Малой Азии «двумя колясками, повозкой, запряженной лошадьми, лектикой [паланкином] и многочисленными рабами. Кроме того, в коляске он вез кинокефала [павиана]; в диких ослах также не было недостатка» [42]. И это какой-то безвестный функционер. На Востоке караваны из двухсот повозок и нескольких тысяч придворных никого не удивляли.
В воздухе одного из предместий Рима разлился тонкий аромат черной смородины, мирры и корицы. Скромные гробницы и гигантские мавзолеи выстроились по обе стороны дороги вместе с храмами Меркурия, покровителя путешественников. Люди Цезаря встретили Клеопатру у городских стен и указали ей путь через деревянный мост – в его огромную загородную усадьбу на западном берегу Тибра. Царицу Египта поселили на холме Яникул – отличное место, хотя и далеко не такое престижное, как другие, на противоположном холме[68]. На вилле Цезаря ее окружало много живописи и скульптуры, был тут и внутренний дворик с колоннадой, и простиравшийся на полтора километра пышный сад, роскошный в понимании римлян и довольно невразумительный с точки зрения египетской правительницы. Зато ничто не мешало ей смотреть на раскинувшийся внизу город. На пинии и кипарисы, на желтовато-зеленый Тибр, на холмы и красные черепичные крыши Рима. Метрополия состояла из путаницы петляющих улиц и нагромождения жмущихся друг к другу многоквартирных домов. Недавно Рим обогнал Александрию в пункте «численность населения»: в 46 году до н. э. она достигла миллиона человек. Во всех остальных отношениях он оставался провинциальной глушью. Там до сих пор бродячая собака могла к завтраку принести вам под стол кисть человеческой руки, или в вашу столовую вдруг мог войти вол [43]. Словно из Версаля вы неожиданно перенеслись в Филадельфию XVIII века. В Александрии все напоминало о славном прошлом. Славное же будущее Рима совершенно не просматривалось отсюда, из резиденции Клеопатры. Легко было спутать, где тут Старый Мир и где – Новый.
Есть множество доказательств того, что Клеопатра старалась ничем не обнаружить своего присутствия в Риме – ну, насколько могла, при ее-то обстоятельствах. «Ведь она прибыла в город с мужем и поселилась в доме Цезаря, так что на него тоже пала тень позора», – ворчит Дион. Все знали, что Цезарь жил в самом центре, рядом с Форумом, со своей женой Кальпурнией. Так или иначе, прямо или косвенно, но влияние Клеопатры и ее страны уже ощущалось здесь. Вернувшись в Рим, Цезарь начал реформы, на которые его подвигла поездка по Египту – очевидно, там он внимательно изучал не только традиции, но и инновации. Самое яркое тому подтверждение – работа над римским календарем, который к тому моменту обгонял реальное время года уже на три месяца. Раньше год у римлян состоял из 355 дней, к которым власти иногда добавляли дополнительный месяц – причем исходили исключительно из собственных интересов. Читаем у Плутарха: «Только одни жрецы знали, в какой момент надо произвести исправление, и неожиданно для всех включали вставной месяц, который они называли мерцедонием». В результате творилась полная неразбериха; Цицерон говорил, что как-то однажды вообще не мог понять, в каком году он живет. Цезарь же вводит египетский календарь из двенадцати месяцев по тридцать дней в каждом, с дополнительным пятидневным периодом в конце года, который позже будет признан «единственным умным календарем в истории человечества» [44]. Он также привез из Александрии двенадцатичасовое деление суток на день и ночь. В общем, время в Риме было понятием растяжимым и расплывчатым и становилось предметом постоянных дебатов