[69]. Астрономы и математики Клеопатры помогли Цезарю в работе, и в итоге он провел мощную коррекцию в 46 году до н. э. – «последнем году хаотичного летоисчисления», который длился 445 дней, учитывая вставные недели между ноябрем и декабрем.
Египетский эпизод очень повлиял на Цезаря, в ближайшие полтора года оставалось только выяснить, до какой конкретно степени. Его реформы насквозь пропитаны восхищением страной Клеопатры. Он закладывает основы публичной библиотеки, чтобы сделать труды греческих и латинских мыслителей общедоступными. Назначает выдающегося ученого – из числа тех, кого сам не один, а целых два раза пощадил в бою, – отбирать для библиотеки книги. Страсть александрийцев к учету оказалась заразной: проводится официальная перепись населения. (Она покажет, что его вражда с Помпеем дорого стоила городу. Гражданская война значительно сократила количество римлян.) Изощренная система шлюзов и плотин явно произвела на него сильное впечатление: Цезарь предлагает осушить зловонные болота в Центральной Италии и превратить их в чернозем. А почему бы не прорыть канал от Адриатики до Тибра, чтобы облегчить жизнь торговым судам? Еще он планирует перестроить гавань в Остии, прозябающей из-за окружающих ее скал и отмелей. Дамба – как в Александрии – откроет порт для больших кораблей. Он дарует гражданство всем, кто преподает в Риме «благородные искусства»[70] или занимается медициной. Он предлагает убрать кое-что из городской скульптуры, которая после Александрии выглядит особенно нелепо; было сложно познакомиться с птолемеевским Египтом и не подхватить там вирус расточительности. Как и сама Клеопатра, не все нововведения Цезаря радостно принимались, не все казались логичными. Сразу после ее приезда, например, он увлекся культом Диониса, греческого бога еще с более сомнительной родословной и экзотическими привычками, чем сверх всякой меры богатая египетская царица. Почти на всех фронтах Цезарь развил бурную активность, демонстрируя маниакальную работоспособность, которая всегда отличала его от конкурентов.
Нигде влияние Востока не ощущалось так явственно, как на триумфах, устроенных Цезарем в конце сентября. Ни один римский военачальник не мог устоять перед соблазном этих тщательно продуманных, хвастливых мероприятий. И у Цезаря был повод провести свой триумф на особенно высоком уровне. Рим долгое время находился в состоянии неопределенности, страдал от затяжной войны и долгого отсутствия диктатора. В городе было неспокойно. Так что же может лучше успокоить людей, чем невиданные доселе одиннадцать дней всеобщего праздника? Полководец превратился в импресарио: в чествовании собственных подвигов в Галлии, Александрии, Понте, Африке и Испании он превзошел самого себя, сознательно или нет соперничая с виденными в Египте представлениями. После масштабных приготовлений и нескольких досадных переносов празднования наконец начались 21 сентября 46 года до н. э. и длились до начала октября. Рим наводнили шумные толпы зрителей, только малая часть которых могла разместиться в гостиницах. Многие ставили палатки прямо на улицах и по обочинам дорог. Толпы устремлялись к столам с яствами, парадам и многочисленным развлекательным действам; в суматохе людей затаптывали насмерть. В Риме украсили храмы и улицы, соорудили временные стадионы, расширили ипподромы. Слава давно уже стала здесь валютой, но никогда прежде не бывало, чтобы сорок слонов с зажженными факелами в хоботах на исходе праздничного дня с музыкой провожали полководца домой. Никогда прежде Рим не видел банкетов с изысканными кушаньями и хорошими винами на 66 000 человек.
Клеопатра, возможно, уже жила на вилле Цезаря в конце лета, когда проходил его египетский триумф [45]. Трубы возвещали его прибытие этим утром; в пурпурной тунике, с лавровым венком на лысой голове, он ехал через городские ворота на колеснице, запряженной четырьмя белыми лошадями. Толпа приветствовала его розовыми лепестками и аплодисментами. Ликующие легионеры шли рядом в кольчугах поверх туник, горланя хвалебные кричалки вперемежку с непристойными стишками о романтических похождениях за границей. Имя Клеопатры звучало в их куплетах рефреном, Цезарь никогда не отрицал этой своей победы. По традиции в процессии демонстрировались захваченные во время военной кампании ценности и атрибуты покоренных земель. От Марсова поля на севере до Виа Сакра, через Большой цирк и вверх по Капитолийскому холму плыли чучела Ахиллы и Потина, а вместе с ними – огромные картины с изображением Нила и модель Александрийского маяка. Египетская платформа была покрыта черепаховой костью – этот материал был для Рима новинкой и подтверждал кичливые рассказы Цезаря о приобретенных в походе богатствах. Во время каждого триумфа по всему городу устраивались угощения и многочисленные представления: спортивные поединки, театральные постановки, музыкальные состязания, показы диких животных, скачки, цирковые номера и гладиаторские бои. На три недели Рим стал раем для воров, так как почти все дома пустовали. После египетского триумфа зрителей еще ждал постановочный морской бой, для которого специально вырыли целое искусственное озеро. В сражении участвовало 4000 гребцов и несколько поверженных египетских кораблей, которые, настаивает Светоний, Цезарь перетащил через Средиземное море специально по этому случаю.
Конечно, Клеопатре не обязательно было присутствовать, когда Цезарь убеждал свой народ, что заграничные сокровища укрепляют славу Рима – одно из объяснений затянувшегося египетского эпизода. Народ восхищался щедростью, с которой он распоряжался ее добром. Легионеры отлично заработали. Кроме того, каждому гражданину он даровал по 400 сестерциев – это больше трех месячных зарплат – помимо пшеницы и оливкового масла. Еще менее вероятно, что Клеопатре хотелось присутствовать на египетском триумфе, где ей как бы напоминали: ты здесь не единственная из рода Птолемеев. В конце каждой процессии шли пленники. (Это было так важно, что для одного триумфа Помпей присвоил себе чужих невольников – количество пленных считалось мерилом успеха завоевателя.) Чем экзотичнее «добыча», тем лучше: в африканской процессии Цезаря – последней из сорока шести – шел пятилетний африканский принц [46], которому, по странному капризу судьбы, предстояло в будущем жениться на дочери Клеопатры [47]. Еще одной диковинкой – хотя она и не так подействовала на публику, как крошечный чернокожий принц или невиданный «верблюдолеопард», – стала Арсиноя, юная сестра Клеопатры, закованная в золотые кандалы. За ней следовали другие трофеи, захваченные в Египте, но именно этот, призванный впечатлить толпу, ее смутил. Это было уже слишком: Дион пишет, что римляне не привыкли видеть «женщину, к тому же некогда царицу, в цепях – подобного никогда еще не бывало, по крайней мере в Риме» [48]. Ужас сменился состраданием. К глазам подступили слезы. Арсиноя предстала живым напоминанием о человеческих жертвах войны, затронувшей почти каждую семью. Даже если Клеопатра ничуть не жалела сестру, даже если предпочитала считать, что Цезарь просто убрал с ее пути помеху, все равно ей не нужно было это жестокое свидетельство порабощения Египта. В конце концов, сама она еле избежала такого же позора.
Как часто бывает, звездные гости оказались не меньшей проблемой, чем звездные невольники. Сложно сказать, кто из Птолемеев беспокоил римлян больше: венценосная пленница, которую Цезарь унизил на городских улицах, или чужеземная царица, с которой он забавлялся на своей вилле. Вскоре Арсиноя будет переправлена через Эгейское море в храм Артемиды в Эфесе – сверкающее, беломраморное чудо света. Ее старшая сестра проводит зиму на «немодной» стороне Тибра. Она долго не имеет известий из Александрии, потому что навигация закрыта до марта. И Цезаря нет рядом – он в начале ноября уехал в Испанию, добивать остатки армии Помпея. Клеопатра знавала тяжелые времена – например, в пустыне на западе Синайского полуострова, – но нынешнее ее положение, несмотря на всю прелесть виллы на холме Яникул с прекрасным панорамным видом, тоже сложно назвать комфортным. Прием, оказанный ей римлянами, сердечным не назовешь. В Риме холодно и мокро. Латынь неприятна на вкус тому, кто привык говорить по-гречески. К тому же в городе, где женщина имеет не больше прав, чем младенец или курица, ей приходится существенно перестраиваться [49]. Наверное, 46 год до н. э. показался Клеопатре длиннейшим в истории; впрочем, из-за манипуляций с несчастным календарем таким он и был.
В Риме Клеопатра столкнулась с проблемой всех знаменитостей за границей: сама она мало кого знала, зато ее знали все. Ее присутствие приковывало всеобщее внимание, и лишь отчасти это была вина Кальпурнии, давно привыкшей к подобным унижениям. Цезарь женился в третий раз в 59 году до н. э. и все это время с легкостью изменял супруге и дома, и в путешествиях. Он никогда не был вне подозрений. Он спал с женами большинства своих коллег, как-то раз сначала соблазнил одну красавицу, а потом, не мешкая, и ее юную дочь. В промежутке между отъездом из Александрии и возвращением в Рим он даже нашел время на интрижку с женой царя Мавритании (именно этому роману кое-кто – видимо, в романтическом бреду – приписал приезд Клеопатры. Соперничать с чьей-то женой – это одно. Соперничать же с другим восточным монархом, пусть и не таким значительным, совершенно иное. Такое соперничество придает ситуации больше эмоционального накала, чем допускает эпоха или имеющиеся улики). В общем, римлян весьма настораживала нескрываемая привязанность Цезаря к женщине, ушедшей от римских нравов слишком далеко, а по некоторым вопросам – так вообще в оппозицию.
И хотя мало что в Клеопатре вызывало к ней за границей симпатию, абсолютно все в ней возбуждало любопытство. Это накладывало определенные ограничения на ее свободу. Сложно поверить, что она часто появлялась в варварском Риме. Скорее Цезарь навещал ее на своей вилле, чего никак не мог делать незаметно. Птолемеи и раньше гостили у римлян – напомним, Авлет какое-то время жил у Помпея, – но это были отношения другого рода. Цезарь с Клеопатрой просто не умели не привл