казывавший и преувеличивавший сплетни о бесчинствах Антония. То утро, когда Антоний в сенате открыл рот, чтобы высказаться, а вместо этого его стошнило остатками свадебного торжества, Цицерон точно никогда не даст ему забыть. С тех пор Антоний становится «рыгающим дикарем», который может лишь «блевать, а не говорить» [78]. И которому не нужно ничего, кроме как наводнить Рим актерами, игроками, сутенерами. Об этом Цицерон может рассуждать не уставая. Как сам же он признавал задолго до того: «Обвинять в распущенности легко. Дня не хватило бы мне, если бы я попытался изложить все то, что можно сказать по этому поводу; о совращениях, о блудодеяниях, о наглости, о расточительности можно говорить без конца»[86] [79]. Теперь он доказывает это на примере Марка Антония.
В продолжающейся перебранке возникли две новые темы. Октавиан прошел неизбежный путь: из «мальчишки» он превратился в «моего юного друга», потом стал «этим феноменальным юношей» и, наконец, дорос до «посланного нам небесами молодого человека», последней надежды Рима. Кроме того, как мерещилось Цицерону, у Антония появился соучастник. По крупицам собирая самые малые улики, слухи и недомолвки, Цицерон начал так же яростно нападать на Фульвию, три года как состоявшую в браке с его врагом. Она на равных участвовала в раздаче должностей, продаже провинций с аукциона и присвоении государственных средств, не сомневался Цицерон. Он клеймил ее за жадность, амбиции, жестокость и вероломство. Он обвинял Антония в самом тяжком грехе, который только мог совершить друг и соратник Цезаря: по словам Цицерона, Марк Антоний «легче бы подчинился какой-нибудь бабе с кнутом, чем сенату и народу Рима» [80]. Своими нападками в духе «осталась ли у тебя хоть капля благопристойности?» Цицерон оказал неоценимую услугу Октавиану, который в будущем воспользуется каждой его строчкой, причем без всяких ссылок на лучшего «писателя-невидимку» в истории.
К ноябрю 43 года до н. э. Октавиану и Антонию ничего не оставалось, кроме как объединиться. Зимой (после того как Кассий решил не нападать на Клеопатру) Брут и Кассий соединили свои армии на восточном побережье Эгейского моря. Заговорщики были хорошо вооружены и хорошо финансировались. Приняв неизбежное, Антоний и Октавиан перешагнули через взаимную антипатию и заключили формальный союз, в который включили также Лепида, командовавшего весьма решительной армией. В конце месяца они встретились на маленьком островке в центре сегодняшней Болоньи «с целью сменить вражду на дружбу» [81]. Они обыскали друг друга на предмет спрятанного оружия и сели за стол переговоров на виду у своих войск. Два дня с утра до ночи шли обсуждения. В конце второго дня три вождя заключили договор, в котором сами себя назначили диктаторами на пятилетний срок и поделили между собой империю. Все трое поклялись соблюдать условия и пожали руки, солдаты их армий радостно приветствовали друг друга. Договор – потом его назовут вторым триумвиратом – вступал в силу в январе 42 года до н. э. Клеопатра могла выдохнуть с облегчением. Теперь у Октавиана с Антонием появлялся шанс. А ей было не одолеть объединенные силы Брута и Кассия, которые вряд ли проявили бы милосердие к союзнице Цезаря, да еще и правившей вместе с его сыном.
На повестке у новых триумвиров стоял и животрепещущий денежный вопрос. Все деньги крутились в Азии – и оттуда свободно текли в карманы заговорщиков. Казна в Риме оставалась пустой. Тут неизбежно возникала скользкая тема личных врагов. Троица удалилась, чтобы без свидетелей составить список. Конечно, не обошлось без торга – предлагалось обменять «самых верных их друзей на самых заклятых их врагов» [82]. Так, например, Антоний пожертвовал любимым дядюшкой ради «лицензии на убийство» Цицерона. Лепид сдал брата. Особенно мало было шансов на выживание у обладателей приличных состояний. «Одни за другими вносились в список кто по вражде, кто из-за простой обиды, кто из-за дружбы с врагами или вражды к друзьям, а кто по причине выдающегося богатства», – рассказывает Аппиан. Триумвиры поодиночке ринулись со своими войсками в Рим и открыли сезон «охоты на ведьм». «Весь город, – сообщает Дион, – наполнился трупами» [83], которые часто оставляли на улицах, где их оскверняли собаки и птицы, или бросали в реку. Некоторые люди из проскрипционных списков прятались в скважинах или канализационных люках, некоторые – в каминах[87].
Отбросив разнообразные планы побега, Цицерон 7 декабря 43 года до н. э. остался на своей загородной вилле, к югу от Рима. Когда он прилег отдохнуть, в окно влетела ворона и начала клевать покрывало. Рабы сочли это знамением грядущей беды и стали умолять хозяина разрешить им отнести его к морю, а там – спрятать в густом лесу. Он неохотно залез в паланкин с книжкой Еврипида в руках. Через несколько минут в дом вломился центурион, получил необходимую информацию и бросился вслед за беглецами. Цицерон велел рабам опустить паланкин: он хотел посмотреть в глаза палачу. Великий человек был не ухожен и изнурен, «с иссушенным мучительной заботою лицом» [84]. Он вытянул шею и склонил голову, чтобы ее легче было отрубить, особенно если за дело возьмется новичок. В итоге палач справился с работой. По приказу Антония от тела также отсекли и руки, написавшие филиппики [85]. Их отправили в Рим и выставили на Форуме, на обозрение публики. Говорили, что Фульвия – давний личный враг Цицерона – сначала плюнула на его голову, а потом колола булавкой его язык. В конце концов жизни лишились две тысячи известных римлян, в том числе третья часть сената. Триумвиры остались в Риме с сорока тремя легионами, без оппозиции и без средств: проскрипции не принесли ожидаемых доходов.
Через десять месяцев армии Кассия и Брута сошлись с армиями Антония и Октавиана около Филиппы, на широкой равнине в Восточной Македонии. Последовали две битвы невиданного ранее масштаба и невероятного значения. Одна сторона хотела привести Рим к автократии, другая все еще боролась за республику. Положение осложнялось тем, что обе они были хорошо оснащены и одинаково подготовлены. Нелегко победить врага, который говорит на одном с тобой языке, владеет той же тактикой боя и тренировался ровно так же, как ты. Больше 100 000 мужчин столкнулись в жестокой рукопашной в удушливых облаках пыли, бились мечами и голыми руками, сталкивались щитами, издавали страшные предсмертные хрипы – жертв с обеих сторон было ужасающее количество. После второго боя Октавиан и Антоний получили преимущество над республиканцами, хотя их бойцы едва не умирали от голода. Кассий покончил с собой, заколов себя кинжалом, обагренным кровью Цезаря. Брут бросился на свой меч. Победители отнеслись к его телу по-разному. Антоний снял дорогой пурпурный плащ и осторожно накрыл им своего бывшего блестящего товарища, чтобы его так и похоронили. Вскоре на месте трагедии появился Октавиан. Он приказал отрубить голову Брута и выставить ее на всеобщее обозрение в Риме[88] [86].
При Филиппах произошла битва идеологий – в результате пали демократия и свобода. Цезарь был отомщен. Антоний сбрил бороду, которую отрастил за время траура. У него не было формального повода для вражды с Октавианом, так что его обязательно следовало придумать: эти двое не могли не конфликтовать. На другом берегу Средиземного моря Клеопатра, пытавшаяся справиться сразу с несколькими бедствиями в Египте, имела все основания удивляться, почему римляне не хотят вернуться к гораздо более спокойной монархической модели, несмотря на реки крови, пролитые за последние годы из-за чьих-то неуемных личных амбиций. Как позже заметил Дион, демократия имеет красивое название, «но плоды ее не соответствуют ему. Монархия же, наоборот, звучит нехорошо, но зато она есть самая практичная форма государственного правления. Потому что легче найти одного выдающегося человека, чем много таких» [87].
В 42 году до н. э. Антоний и Октавиан снова поделили между собой Средиземноморье, на этот раз исторгнув из триумвирата Лепида. И разъехались, каждый с экземпляром подписанного договора. Антоний явился в сиянии славы, как старший из партнеров. Это была его военная победа: он привез с собой из Филипп ореол непобедимости [88], который будет внушать людям ужас в течение нескольких следующих лет. Он направился на восток, чтобы восстановить порядок и собрать средства. Октавиан почти месяц болел, и по полю боя его носили в паланкине. Он поехал на запад – восстанавливать здоровье. Ему предстояло демобилизовать армию и распределить земли между ветеранами, которым платили только в конце кампаний. Мир теперь принадлежал двум мужчинам, ладившим между собой примерно так же, как ладят кандидаты от двух противоположных партий: один безжалостный, расчетливый, терпеливый, а другой – сентиментальный, простой, импульсивный. Это означало, что при жизни Клеопатры гражданская война, вероятней всего, не закончится. Закончись она раньше – и мы бы, наверное, никогда не узнали о последней царице Египта, взявшейся играть роль, которая (не без помощи Цицерона), кажется, была написана для нее заранее.
6. Нужно часто менять паруса, чтобы прибыть, куда хочешь
И действительно, в чем разница: правят ли женщины или должностные лица управляются женщинами? Результат получается один и тот же [1].
Даже после визита Деллия, даже после проведенного «инструктажа» Клеопатра не спешит. И у нее есть для этого основания: ситуация крайне нестабильна, а ставки – чрезвычайно высоки. После нескольких лет лавирования среди бесконечных римских распрей и подлых убийств она не хочет сделать теперь неверный шаг. Деллий не давит на нее, требуя объяснений, но перед двумя триумвирами все равно придется оправдываться. Она отсиживалась в сторонке, когда цезарианцы просили о помощи. Не заявляла о нейтралитете. Поддержала – вольно или невольно – убийцу своего возлюбленного. Клеопатра – глава зависимого государства, да к тому же друг и союзник Рима, так что ей ничего не остается, как пытаться умилостивить Марка Антония, даже если она и предпочла бы держаться от него подальше: Антоний контролирует Восток, и Египет в том числе. Более того, он – славный герой, победивший при Филиппах, где, похоже, непостижимым образом умудрялся быть сразу везде и делать сразу все [2]. По возвращении из Азии его вместе с войском встречают толпы обожателей в Афинах, его как бога чествуют в Эфесе. Этот сорокадвухлетний мужчина с волнистыми волосами, квадратной челюстью и рельефным торсом пышет здоровой, грубой силой. Он обосновывается в Тарсе – цветущей столице Киликии, неподалеку от юго-восточного побережья современной Турции. Сюда, на живописную равнину, окруженную островерхими горами, он и вызывает Клеопатру. Вызовы приходят к ней один за другим. Она не спешит.