Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография — страница 38 из 74

Однако брат жены Антония проявляет себя вовсе не сговорчивым партнером – об этом его предупреждала Фульвия и продолжает предупреждать Клеопатра, находящаяся в тысячах километров от любовника. Отношения у мужчин дружеские, как и положено родственникам. Однако Марк Антоний – герой войны, высшее лицо в государстве, любимец публики – постоянно проигрывает своему болезненному, но упрямому шурину. Вообще удивительно, что Октавиан все еще жив. Молодой человек уже несколько раз стоял у смертной черты. Беспрерывно кашляющий и чихающий, падающий в обмороки, не любящий воевать – казалось бы, ну какой из него соперник мощному, пышущему здоровьем, мускулистому Антонию? Октавиан – угрюмый, педантичный параноик. Он носит подкладки в обуви, чтобы казаться выше. И все-таки умудряется на каждом шагу удивлять Антония, который, лопаясь от самоуверенности и глядя на шурина свысока, регулярно поддается на его манипуляции. Он вовлечен в соревнование, которое даже не считает соревнованием, с «дерзким мальчишкой» [60], неизвестно откуда взявшимся. Антоний бесхитростен, о чем сам не подозревает. Октавиан напрочь лишен обаяния и тоже этого не осознает. Он потом будет хвастаться количеством триумфов, которые ему предлагались, но были им отвергнуты, – хвастаться своей скромностью. Антоний бы никогда не отказался от подобных почестей и охотно это признавал.

Каким-то образом Октавиан умудряется брать над старшим товарищем верх даже в безобидных играх на мастерство и удачу. Ставят ли они на боевых петухов, играют ли в карты, мечут ли жребий, решая политические вопросы, или бросают мяч, Антоний неизменно, непостижимо всегда оказывается в проигрыше. (Можно догадаться почему: Октавиан умеет любой исход трактовать в свою пользу. Если он слишком много проигрывает, то это лишь потому, что играет не осторожничая.) Клеопатра в свое время ввела в свиту Антония египетского прорицателя: в Риме многие верили, что астролог может предсказать карьеру человека так же легко, как солнечное затмение. Антоний делится с египтянином, составляющим его гороскоп, своим отчаяньем. Тот – либо искренне, либо желая услужить своей нанимательнице – честно говорит, что у Антония радужные перспективы, но его блистательное будущее затмевается молодым Цезарем. Проблема, объясняет он Антонию, в том, что «твой гений боится его гения, сам по себе он высокомерен и кичлив, но вблизи от него впадает в смирение и уныние» [61]. Ему следует держаться от партнера подальше. Такое объяснение кажется вполне резонным полководцу, который по-новому прислушивается к астрологу и по-новому смотрит на шурина. Прорицатель «советовал держаться как можно дальше от этого юноши» [62] – это похоже на завуалированное приглашение в Александрию.

Он добирается только до Афин, там зимует и обустраивает свой штаб на ближайшие два года. Зиму 39 года до н. э. Антоний проводит в основном как и предыдущую – в комфортном, культурном городе с чудесной архитектурой и изысканной скульптурой. Его военачальники воюют, а он лишь просматривает донесения. Он снова отказывается от своего образа. Посещает лекции и празднества в компании друзей и помощников либо проводит время в обществе Октавии, с которой, по-видимому, очень счастлив. Снова меняет пурпурный командирский плащ на восточные одежды. Снова восторженно играет в Диониса, своего любимого персонажа, а Октавию, которая быстренько родила ему вторую дочку, позволяет чествовать как Афину. Мы знаем, что все это доходит до Александрии – Клеопатра фиксирует каждую мелочь. И все эти игры должны казаться ей особенно обидными, потому что проходят по границе религиозной и имперской власти. И как же меняет человека место (или человек, находящийся рядом)! В 39 году до н. э. не будет никаких заламываний рук по поводу очередной разгульной зимы Антония. В Афинах он одевается как греки и кутит как греки, но под неусыпным контролем добродетельной Октавии. Тем более сложно критиковать его претензии на божественность, когда Октавиан ведет себя так же: закатывает костюмированный бал и сам наряжается Аполлоном. Однако только Антоний позволил себе построить хижину из веток, украсить ее барабанами, тамбуринами, зеленью, шкурами животных и другими атрибутами Диониса, и «лежа там с раннего утра, пьянствовал с друзьями» [63]. Он выписал музыкантов из Италии, чтобы они развлекали его в этой горной берлоге. А иногда перемещался вместе с декорациями на Акрополь, и «все Афины освещались тогда с крыш факелами» [64].

Шурин продолжает удивлять его своей способностью контролировать любой разговор. К тому же Октавиан, слывя человеком флегматичным и безупречно честным, умудрился в 38 году до н. э. выпорхнуть из своего брака в тот самый день, когда его жена рожала, и жениться на Ливии, которая уже шесть месяцев носила ребенка от предыдущего мужа. Эта женитьба возносит его на высшую ступень римской социальной лестницы и уравнивает на ней с Антонием (несмотря на родство с Цезарем, Октавиан не может похвастаться знатным происхождением). Он все время исподволь вредит родственнику и сбивает его с толка: обещает одно, делает другое. Если Антоний направляется на восток, Октавиан срочно вызывает его для совещания на западе – а сам не появляется. Он позволяет Антонию набирать войско в Италии, что неслыханно, так как это территория Октавиана. Весьма неустойчивое равновесие, но Антоний готов его поддерживать, глотая обиду и скрывая раздражение, хотя терпение его уже на пределе.

Нарыв прорывается в конце весны 37 года до н. э., когда двое родственников встречаются на юге Италийского полуострова, чтобы высказать напрямую накопившиеся за все эти годы взаимные претензии. Октавия в роли посредника произносит страстный монолог Елены Троянской. Ей совершенно не хочется наблюдать, как ее муж и брат истребляют друг друга. В итоге заключается Тарентское соглашение вместо истекшего договора о триумвирате. Антоний признается диктатором Востока на срок до декабря 33 года до н. э. Похоже, он удовлетворен. Во всяком случае, он наконец готов к парфянской кампании и едет теперь на восток, в Сирию. Октавия с дочерями сопровождает его до Западной Греции. Она снова беременна, и Антоний настаивает, чтобы жена сошла на берег – дальнейшее путешествие может ей повредить. А ведь под ее опекой шестеро детей, включая тех, что родились в их предыдущих браках. Он хочет, чтобы она не находилась в опасности из-за войны против парфян [65]. Все это так.

Если Октавиан – мастер ходить окольными путями, умеющий прикидываться союзником, не будучи таковым, то Антоний – гений перевоплощений, актер-трансформатор, способный молниеносно развернуться на сто восемьдесят градусов. Так было в Афинах: сегодня он бездельник, расслабленный посетитель какого-то празднества в компании супруги, игнорирующий любые общественные дела. Зато завтра, полностью переосмыслив свой образ и вытянувшись в струнку, он станет смекалистым бравым военным, человеком-вихрем, деятельным дипломатом, все время вращающимся в самом центре событий. Что-то с ним произошло в последние месяцы 37 года до н. э. Может быть, слишком много было оскорблений, разочарований и всяческих уловок, которые теперь переполнили чашу. Возможно, долго подавляемое отчаяние наконец выплеснулось наружу. Он солдат, славный поход которого все откладывается и откладывается. Один из его командиров одерживает на Востоке громкие победы, которые должны были по праву принадлежать ему. Возможно, он осознает, что его жена и шурин, сговорившись между собой, держат его под контролем, держат за дурака, и вероятность нормального союза стремится к нулю. Естественно, самый очевидный способ переиграть всех дома – великолепная победа за границей. Разбить парфян – значит уничтожить Октавиана, такая вот странная асимметричная бухгалтерия, чем-то напоминающая римские расчеты Авлета двумя десятилетиями ранее.

Плутарх иначе объясняет этот «разворот» в 37 году до н. э. Он признает зацикленность Антония на Парфии, однако у него в игру вступает и «страшная напасть, так долго дремавшая» [66]. Друзья Антония полагают, что за три с половиной года эта жажда отпустила его, уступив прелести Октавии, или хотя бы «окончательно успокоилась, усыпленная здравыми рассуждениями». В повествовании Плутарха страсть вдруг начинает тлеть, по мере продвижения Антония на восток разгорается и в конце концов вспыхивает яркими языками пламени. Не стоит забывать, однако, что Плутарх делал из жизни реального человека поучительную историю. Его Антоний – одаренный мужчина, разрушенный собственной страстью, и мораль здесь, пожалуй, важнее правдивых деталей. Как бы там ни было, прибыв в Сирию, Антоний игнорирует сигналы инстинкта самосохранения и здравые советы. Он отправляет гонца в Александрию. Он хочет, чтобы Клеопатра встречала его в Антиохии, третьем великом городе Средиземноморья. На этот раз она очень быстро откликается на его зов. А вскоре после прибытия пары в сирийскую столицу там выпускают монеты: на одной стороне изображен Антоний, на другой – Клеопатра. Неясно только, кто на аверсе, а кто на реверсе. И это будет главной загадкой семи грядущих смутных лет. Антоний никогда больше не увидит Октавию [67].

7. Объект сплетен для всего мира

Если я должен упомянуть и о доблести женщин, которые останутся теперь вдовами, то я выскажу все в кратком увещевании: быть не слабее присущей женщинам природы – великая для вас слава, особенно если возможно менее громко говорят о ней в среде мужчин в похвалу или порицание[94] [1].

Фукидид. «История Пелопоннесской войны», II.xlv

Ей не нужно на сей раз устраивать костюмированное представление. Клеопатра еще до своего отплытия этой осенью знала, что Марк Антоний держит путь на восток, чтобы Рим наконец мог свести счеты с Парфией – эту войну он откладывал уже четыре года. Об этой его навязчивой идее она помнит с их безумной александрийской зимы. Еще от Цезаря царица Египта могла слышать некоторые детали первоначального плана экспедиции. По пути к Антиохии Антоний перекраивает Малую Азию, отрезая царства от полуострова и раздаривая их тем, кому доверяет, и тем, кто его поддерживает. Устанавливает постоянную границу – двигаясь на восток, ему важно прикрыть тылы. С той же целью Антоний и Октавиан ранее организовали вотчину для Ирода, когда зимой он появился у них в Риме. Ирод, наполовину идумейских, наполовину арабских кровей, был далеко не самым очевидным кандидатом на иудейский трон: короны он добился благодаря упорству, а не происхождению. Ни один правитель не смог так красноречиво оправдать свою «неправильную» верность Кассию – недаром говорили, что Ирод «пролез» во власть [2]. Антоний знал его отца, еще одного друга Рима, и помнил Ирода подростком. Личные отношения сослужили добрую службу.