человечный военачальник: «сочувствием к страдающим и отзывчивой готовностью помочь каждому в его нужде он вдохнул в больных и раненых столько бодрости», что еще неизвестно, кто был более готов биться за него насмерть – больные или здоровые [44]. Кажется, ему страшно не хватало мстительности. Армянский царь Артабаз когда-то подбил римлянина на поход против соседней Мидии (современный Азербайджан, земля неустрашимых племен и горных громад), после чего дважды его предал. Друзья советовали ему расправиться с царем, он отказался. И «ни словом не упрекнул Артабаза в предательстве, по-прежнему был любезен и оказывал царю подобающие почести» [45]. Он умел играть на струнах души. Однажды, когда требовалось выступать, а шансов выиграть бой было немного, он «потребовал темный плащ, чтобы видом своим вызвать больше жалости» [46]. (Друзья этого не допустили. Антоний в итоге явился перед войском в пурпурном плаще римского полководца.) Самой же большой жертвой кампании, пожалуй, пало его душевное спокойствие. По меньшей мере однажды он был на грани самоубийства. Только командующий армиями, в прошлом регулярно проявлявший изобретательность, доблесть и быстроту реакций, мог бы понять всю глубину его безысходности. Хуже того, провалив экспедицию, потеряв десятки тысяч человек, раздав остатки своего состояния и едва добровольно не лишившись жизни, в Сирии Антоний безрассудно [47] убедил себя, что, раз он спасся, значит, победил.
Таким его находит Клеопатра на сирийском берегу. Несмотря на хор голосов, кричащих, что она его обделила, благодаря ее приезду воины получили самое необходимое и приободрились. Она вновь играет в милосердную Исиду. Мы не представляем, как царица ведет себя с оторвавшимся от реальности Антонием. Наверняка ее потрясает, что стало за девять месяцев с боеспособной, прекрасно снабжавшейся армией. В лагере много споров и недовольства друг другом. Именно сейчас Клеопатра настаивает, чтобы Антоний наказал Ирода за его обращение с Александрой, а тот велит ей не вмешиваться – слышать такое царица Египта не привыкла. В сложившихся обстоятельствах ей должно казаться, что такого она не заслужила. Клеопатра несколько недель проводит рядом с возлюбленным среди установленных на равном расстоянии друг от друга палаток, в импровизированном римском городе, пока он обдумывает свои дальнейшие шаги. Он слышал, что после его отступления мидийский и парфянский цари повздорили, и мидийский царь (чьи земли граничат с Парфией) теперь предлагает Антонию объединиться против парфян. Новости его окрыляют, и он начинает готовиться к новому походу.
Клеопатра – не единственная женщина, пришедшая к нему на помощь. Еще у него есть очень преданная жена. Она просит брата разрешить ей помочь Антонию, тот охотно разрешает. Октавиан вполне может позволить себе отправить материальную поддержку зятю: его кампании прошли благополучно. А поездка Октавии – на самом деле ловушка. В 37 году до н. э. преемник Цезаря пообещал выделить зятю 20 000 человек для парфянского похода, в который тот тогда так и не собрался. Теперь вместе с сестрой он отправляет 2000 отборных, отлично вооруженных бойцов. Принять их – значит для Антония отказаться от 18 000 солдат, когда ему отчаянно необходимо пополнить ряды. Не принять их – значит оскорбить сестру своего конкурента. Октавиан, ищущий благовидный предлог для ссоры с зятем, не может упустить такой возможности: любое решение Антония будет неверным. По пути в Афины Октавия извещает мужа о своем приезде. У Диона Антоний и Клеопатра в это время уже в Александрии, у Плутарха – еще в Сирии. С уверенностью можно говорить лишь о двух вещах: во‑первых, эти двое вместе, а во-вторых, Антоний не разрешает жене приехать. Он настроен снова идти на Парфию. Понимая, что это только отговорка, Октавия отправляет к мужу его близкого друга, чтобы разведать обстановку и напомнить ему о собственных добродетелях. Что, спрашивает посланник, верный им обоим, должна она делать со всем добром, которое привезла? Она сейчас недалека от того, чтобы утереть Клеопатре нос – возможно, это и есть цель. У законной жены при себе не только хорошо вооруженная преторианская гвардия, но и огромное количество одежды, лошадей, вьючных животных, собственных денег и подарков для мужа и его командиров. Куда ей все это девать?
Она бросила перчатку, и Клеопатра ответила на вызов, хотя и не симметрично. В Октавии царица признает серьезную соперницу, причем подошедшую опасно близко. Ее доверенное лицо сейчас находится на территории Клеопатры. Она знает, что Октавия очень красива. Некоторые коварные римские мужчины, видевшие Клеопатру, вслух удивлялись выбору Антония. Они говорили, что «она и не красивее и не моложе Октавии» [48]. (Обе женщины и правда были одного возраста.) Царица опасается, что Октавия, «с достойною скромностью собственного нрава и могуществом Цезаря соединившая теперь твердое намерение во всем угождать мужу» [49], сделается совершенно неодолимой. Правительница, всегда добивавшаяся своего смелыми маневрами и холодным расчетом, здесь пробует – по крайней мере, так рассказывают – нечто совершенно другое. Она обращается к слезам – первому или последнему оружию в арсенале женщины, в зависимости от ситуации. Плутарх полагает, что Клеопатра просто симулирует безумную любовь к Антонию: римский историк отказывает ей даже в капле эмоциональной привязанности к своему мужчине. Если верить его версии событий (немного похожей на мультик), Клеопатра так же эффективна в роли женщины, как и в роли правителя. Фульвии она могла бы преподнести бесценный урок. Царица Египта не просит, не торгуется, не повышает голос. Она просто отказывается от еды. Выглядит угасающей от любви, совершенно измученной своей страстью к Антонию. (Голодовка – старый добрый трюк, к нему прибегала еще Медея у Еврипида, желая вернуть сбившегося с пути мужа.) «Когда Антоний входит, глаза ее загораются, он выходит – и взор царицы темнеет, затуманивается» [50]. Она все время плачет, но утирает слезы при появлении Антония. Конечно же не хочет его расстраивать.
Клеопатра редко действует в одиночку, и для этого «спектакля скорби» ей необходимы актеры второго плана. Ее приближенные трудятся день и ночь, в основном обрабатывая римлянина. Как он может быть таким жестоким, зачем «губит женщину, которая лишь им одним и живет»? Неужели не видит, в чем между двумя этими дамами разница? [51] «Октавия, говорили они, сочеталась с ним браком из государственных надобностей, подчиняясь воле брата, – и наслаждается своим званием законной супруги». Вряд ли она выдержит сравнение с Клеопатрой, которая, хоть и правит огромным царством, «зовется любовницей Антония и не стыдится, не отвергает этого имени». Она приносит благороднейшую из жертв. Забыв о своем царстве и многочисленных обязанностях, она погубила свою жизнь, последовав за ним как любовница. Как он может оставаться таким холодным? Между двумя женщинами нет соревнования. Клеопатра отдала бы все, «лишь бы только видеть Антония и быть с ним рядом, но, если отнять у нее и это, последнее, она умрет» [52], – это заключение поддерживается судорожными вздохами и истощением царицы. Даже ближайшие друзья Антония присоединяются к этому хору, очарованные Клеопатрой и, безусловно, хорошо изучившие его натуру.
На этой локальной «войне» случаются пусть не настоящие бои, но стычки, атмосфера вокруг римлянина и египтянки чрезвычайно накалена. Тактика срабатывает: Антоний тает. Ему льстят страдания Клеопатры и упреки друзей. Будучи человеком неукротимых страстей, он живо откликается на осуждение. Он отлично подчиняется – пожалуй, это самая подходящая для него роль [53]. Антоний верит, что она убьет себя, если он ее покинет. Сложно гневаться в таких обстоятельствах: у него на совести уже есть одна смерть верной и умной женщины. Что бы ни говорили об Антонии, никто не отнимет у него умения сострадать – это может подтвердить любой из его воинов. Он категорично отказывает Октавии. Она возвращается в Рим, где все, кроме нее самой, считают ее отвергнутой женой. Октавия не желает вдаваться в подробности оскорбительного поступка мужа, а когда брат велит ей освободить дом Антония, не покоряется. И снова в духе Елены Троянской она произносит пламенную речь: «Даже слышать ужасно, что два величайших императора ввергают римлян в бедствия междоусобной войны, один – из любви к женщине, другой – из оскорбленного самолюбия» [54].
Клеопатра далека от подобного самоотречения. К любви Антония прилагается египетская корона. Отдать римлянина Октавии – значит потерять все. Она все время виртуозно играет роль, и это стабильно приносит плоды. Отныне пара неразлучна, что Дион приписывает черной магии Клеопатры, а Плутарх – «власти какого-то колдовства или же приворотного зелья» [55]. Напротив, друзья Антония – и сама Октавия – признают вполне реальную привязанность. На их стороне и география. Антоний проводит с Клеопатрой зиму в Александрии, что при желании можно объяснить практической необходимостью – весной он снова собирается в поход на восток. Сейчас, в конце зимы 35 года до н. э., невозможно отрицать полнокровный роман, если под романом подразумевать похожее прошлое, одну на двоих семью, одну на двоих постель и одно на двоих видение будущего.
Великолепно исполненная Клеопатрой роль снедаемой любовью женщины отвлекает Антония от второй парфянской кампании, которую он откладывает, чтобы побыть рядом с ней. Она худа и бледна. Ее настроение тревожит его. В 35 году до н. э. она действительно нарочно срывает его планы. Успех в Азии для него, как всегда, крайне важен, если не сказать больше: пока он зализывал парфянские раны, Октавиан добивался одного успеха за другим. Он разбил Секста Помпея и отодвинул в сторону Лепида, подкупив и переманив к себе 18 его легионов. Теперь остались лишь Антоний и Октавиан. И только азиатская победа раз и навсегда докажет, что один из них достоин носить прославленный плащ Цезаря. У Антония есть еще и незаконченное дело к армянскому царю, которого он запоздало решил покарать за катастрофический исход военной операции. Принято считать, что Клеопатра посмеивалась над полководческими амбициями Антония и, уж конечно, предпочла бы направить его внимание куда-нибудь еще. Спору нет, Парфия не так ее волнует, как политика Рима: по большей части Египет огражден от вторжения с востока, но совершенно беззащитен перед Римом. Военная слава – никак не ее конек; в общем, вся эта парфянская затея, скорее всего, казалась ей бесполезной по множеству причин. Легко представить, как мог развиваться их спор (не забывая, что это лишь догадка). Самым правильным шагом стало бы для Антония возвращение в Рим, он не был там уже пять лет. Однако от этого шага Клеопатра, надо полагать, отговаривала его со всей пылкостью своей артистической натуры. Азиатская экспедиция будет стоить дорого, но, с ее точки зрения, поездка в Рим – к Октавии и Октавиану – обойдется бесконечно дороже.