Даже если они не транслировали ничего в Рим, все наши источники – римские. Невозможно сегодня распутать клубок их намерений. Невозможно услышать слухи, докатившиеся до Рима. Невозможно отличить правду от пропагандистских выдумок. Тем более что весь этот спектакль шел на языке Востока, а в 34 году до н. э. в Риме его не очень хорошо переводили. Антоний должен был понимать, к чему приведет педалирование вопроса об отце Цезариона. (И наверняка отлично понимал. Плутарх даже не упоминает об этих взрывоопасных деталях.) У Октавиана имеются причины демонстрировать оскорбленное достоинство, а также разыгрывать карту этой чуждой Риму помпезности. Может ли он не воспользоваться возможностью и не осмеять весь этот могучий символизм, не превратить военный триумф и царственную церемонию в пьяную пирушку и показушную, глупую костюмную драму? В конце концов, нельзя чествовать Юлия Цезаря в Александрии. Нельзя устраивать триумф вне Рима, вдали от римских богов. И вообще, с какой стати праздновать победу над Арменией, когда Парфию-то никто так и не завоевал?
Что бы Антоний ни хотел донести, дарения он задумал как официальную акцию. В Рим отправлены отчеты о триумфе и церемонии – на ратификацию. Тут вмешиваются его преданные друзья, понимающие, какая будет реакция. Антоний предстает «полным показного блеска и гордыни» [64], а именно за эти преступления и поплатился жизнью Цезарь. Похоже, он намеревался ослепить своих соотечественников великолепием представления, забыв, как работают законы оптики. Из-за блеска золотых тронов Риму пришлось прикрыть глаза. Привыкший к четким формулировкам римский мозг не мог постичь его странной двойной роли: на западе Антоний главнокомандующий, а на востоке – монарх? Он опасно смешивает метафоры. Если Клеопатра – царица этих территорий, то какая же роль у римского главнокомандующего? В конце концов, Антоний ничего не оставил себе. Титул же Клеопатры нелепо, непомерно велик, это оскорбляет не только Рим, но и других монархов. Она давно уже занимает особое положение среди вассальных монархов Рима. Она превосходит их и богатством, и влиянием. Да и отношения между Антонием и Клеопатрой представляют проблему. Что иностранка делает на римской монете? Не очень красиво, что Антоний делит динарий не с женой, а с какой-то сомнительной женщиной. Похоже, он отдает римские земли иностранке.
Только один человек желает, чтобы о проделках Антония стало известно широкой публике. Октавиану не удалось предать отчет огласке, хотя он и сумел пресечь слухи об армянской победе соперника. Он не собирается разрешать Антонию триумф в Риме, где это очень много значит. Возможно, дарения были всего лишь александрийским пусканием пыли в глаза, птолемеевским хвастовством, провокационным размахиванием символами, Антониевой версией установки золотой статуи Клеопатры на Форуме. В лучшем случае празднование было неуместным. В худшем – пощечиной Октавиану, дерзкой демонстрацией силы. И вряд ли вообще играло роль, что конкретно Антоний имел в виду, когда устраивал этот спектакль, – важно, как это все выглядело в Риме. А в Риме оно выглядело именно так, как того хотел Октавиан: глупым жестом, комичной чрезмерностью двух немного помешанных, опьяненных властью распутников – очередной «дионисийский кутеж, заправляемый восточной шлюхой» [65]. Вместе с александрийскими дарениями великодушный Антоний много чего отдал – и особенно Октавиану.
8. «Недозволенный блуд и потомство помимо супруги»
Слава худая мгновенно приходит, поднять ее людям
Очень легко, но нести тяжеленько и сбросить непросто.
И никогда не исчезнет бесследно молва, что в народе
Ходит о ком-нибудь: как там никак, и Молва ведь
богиня[105] [1].
35-й день рождения не сильно изменил жизнь Клеопатры, продолжающую складываться невероятно удачно: наступающий год обещает стать одним из самых успешных за все время ее правления. При помощи своей необычной интернациональной семьи она искусно уладила проблему с Римом, закрыла вопрос совместного правления и развернула в обратную сторону нехорошую тенденцию к сокращению владений империи. Ей больше не нужна поддержка иностранных войск. Никто в Александрии уже не смеет осуждать ее за слишком близкое общение с римлянином – царица приручила этого могущественного человека и расширила территорию Египта за счет его щедрых дарений. Что, конечно, прибавило ей народной любви. Ее судоверфи работают на полную мощность, и флот Антония увеличился вдвое. Государственные доходы растут. От Дамаска и Бейрута на востоке до Триполи на западе монетные дворы неустанно чеканят ее царственный профиль. Она воплощает собой предсказание поэта III века до н. э., согласно которому явится один из рода Птолемеев – защитник и собиратель земель египетских – и обставит всех: «Прочих владык он своим превосходит несчетным богатством, столько сокровищ отовсюду к нему притекает»[106] [2].
Антоний исполнил ее заветное желание: после торжеств не вернулся в Рим, где мог бы пополнить армию новыми рекрутами и поколебать позиции Октавиана. И даже не поехал в Антиохию, откуда было бы удобно выдвинуться на восток. Вместо этого он решил провести еще одну зажигательную зиму в Александрии, активно примерявшей статус столицы новой империи. Вот яркая тому иллюстрация: в это время Клеопатра как раз въезжает в только что возведенный Цезариум, ее громадную прибрежную резиденцию – вольную интерпретацию Римского форума. Эта александрийская помесь египетского и греческого стилей звенит от золота и серебра, лопается от картин и статуй, к тому же здесь «портики, библиотеки, священные рощи, ворота, просторные дворы – все, чем создается роскошь и красота»[107] [3]. Клеопатра стоит во главе могучей державы – именно такое будущее еще сто лет назад предрекал Египту один нервный римлянин, если бы были достойные правители [4].
Клеопатра окружена опытными советниками и преданными римлянами, ее семья разрастается: теперь в нее влился еще и юный Марк Антоний Антилл, старший из двух сыновей Антония и Фульвии. К образованию детей царица подходит серьезно: накануне Дарений она частично поручила их воспитание Николаю Дамасскому, сыну богатого дипломата. Он на несколько лет младше ее, краснощек, вежлив и почитает Аристотеля. Бойкий рассказчик, Николай – еще и хороший логик и тот, кто способен красиво и убедительно закончить вашу речь, если вы вдруг разрыдались на полуслове и не можете продолжать [5]. Он переезжает во дворец. Под его присмотром дети Клеопатры изучают философию и риторику, но более всего – историю, которую их новый наставник почитает «истинным учением королей». Однако при всем своем веселом нраве Николай остер на язык и не дает молодежи расслабляться. В его понимании «отдыхать» – это добавить еще 25 к 140 томам уже написанной им «Полной истории Древнего мира» (сам автор сравнивал этот труд с подвигами Геркулеса). А вокруг – бесшабашный праздник и безостановочное веселье. Новые при дворе люди с головой бросаются в этот водоворот. Луций Мунаций Планк, один из ближайших советников Антония и бывший легат, приходит на званые ужины в чем мать родила, но с ног до головы покрытый синей краской. И развлекает гостей, изображая морского демона – прыгает на коленях, облаченный лишь в рыбий хвост да корону из тростника [6].
Тяга сорить деньгами как заразная – или скорее наследственная – болезнь. На одном из ужинов юноша из свиты Антилла начал вдруг упражняться в софистике, причем вел себя грубо и никак не умолкал. Другой юноша (недавний ученик медика, тот самый, кому довелось побывать на кухне у Клеопатры) остроумно поставил его на место, чем привел Антилла в неописуемый восторг. Он царственным жестом указал на украшавшие зал золотые кубки тонкой работы и воскликнул: «Все это я дарую тебе, Филот!» Так самый находчивый из гостей стал счастливым обладателем коллекции дорогой старинной посуды. И напрасно он не воспринял всерьез слова молодого «мажора»: ее полную стоимость ему выплатили сразу после пира [7]. По всему городу гремела музыка и не прекращались театральные представления. Неведомый остряк-каменщик оставил нам собственную интерпретацию искрометного союза Антония и Клеопатры: сохранилась надпись на базальтовом пьедестале – предположительно от памятника Марку Антонию, – датированная 28 декабря 34 года до н. э. Похоже, жители Александрии отлично чувствовали свою царицу: кутила Антоний воспет в камне не как «неподражаемый прожигатель жизни», а как «неподражаемый любовник» [8].
Однако, несмотря на буйное веселье, и о делах не забыто. Клеопатра по-прежнему принимает петиции и посланников, участвует в религиозных обрядах, вершит правосудие. Она присутствует на экономических диспутах, внимает советникам и украшает своим присутствием многочисленные александрийские праздники. Государственные дела постепенно становятся египетско-римскими делами. Римские легионеры уже давно квартируют в Египте, а на щитах римской охраны царицы, как утверждает один источник, красуется ее имя [9]. Теперь по взаимовыгодному договору судьбы Рима решаются в Александрии, а не наоборот. В 33 году до н. э. Клеопатра своим указом предоставляет существенную налоговую льготу одному из военачальников Антония [10]. Публий Канидий воевал в Парфии и отличился в Армении. За выдающиеся заслуги Клеопатра освобождает его от уплаты экспортной пошлины на десять тысяч мешков муки и импортной – на пять тысяч амфор вина. Отныне ему пожизненно не нужно платить земельный налог, такой же привилегии царица удостаивает и арендаторов его земель. Даже скот Канидия не подлежит налогообложению, реквизиции, конфискации [11]: так проще всего укрепить лояльность людей Антония и держать их рядом на тот фантастический случай, если колдовского очарования Александрии окажется недостаточно. И это намного более эффективный способ умасливать строптивых римлян, чем привычные взятки. Царица Египта и римский триумвир неразлучны. Клеопатра регулярно посещает вместе с ним рыночную площадь, «присутствует с ним на празднествах и судебных слушаниях» [12]. По совету правительницы он становится во главе гимнасия, как прежде в Афинах. Будучи неформальным лидером греческой диаспоры, участвует в управлении ее финансами, школами, спортивными состязаниями. Позирует с Клеопатрой художникам и скульпторам: он Осирис-Дионис, она – Исида-Афрод