[111][112] [54]. Уже давно известно, «каким страшным войнам причиною были женщины» [55]. Из-за них рушились династии. Более того – и тому виной, как всегда, сладострастный, хитрый, пагубный Восток – египтянки уже принесли немало бед. Они кроют в себе неутолимый жар и феноменальную сексуальную энергию. Одного мужа им мало. Египтянки привлекают сломленных мужчин – Октавиан лишь представил доказательства.
Он придумал, как ловко закамуфлировать гражданскую войну, которую всего четыре года назад официально объявил законченной и на которую обещал больше никогда не посылать своих солдат. Насколько приятнее, насколько правдоподобнее звучит довод, что Антония погубит недозволенная любовь, а не собственные соотечественники! Совсем не трудно поднять легионы – или налоги, или брата на брата, – когда Клеопатра грозит завоевать их всех, как уже завоевала Антония. Лукан через сотню лет сформулирует девиз: «Как бы весь мир не взяла нам чуждая женщина в руки!» [56] Логика проста. Египетская царица подчинила себе Антония. Рим, предупреждает Октавиан, будет следующим. В конце октября он объявляет войну – Клеопатре.
Объявления войны ждали. Возможно, оно даже принесло облегчение. Тем не менее Клеопатру наверняка удивила формулировка. Она никогда не предпринимала враждебных действий против Рима. Показала себя идеальным вассалом – пусть даже и вассалом с привилегиями. Она поддерживала порядок в своем царстве, снабжала Рим по первому требованию, являлась, когда вызывали, не нападала на соседей. Делала все возможное, чтобы поддерживать, и ничего, чтобы подрывать величие Рима. По традиции, объявлению войны предшествуют три шага: сенат вносит запрос на возмещение ущерба, после чего через месяц следует напоминание о том, что удовлетворения все еще нет. Через три дня на вражескую территорию прибывает посланник, чтобы формально объявить начало боевых действий. Октавиан не вызывает Клеопатру в Рим ни для отчета, ни для предъявления обвинений. Не задействует дипломатические каналы. Как всегда скорый в действиях, он отметает всю церемониальную шелуху. Облачившись в военный плащ, он собственноручно метает копье, окропленное свиной кровью, в сторону Востока с ритуальной полоски «вражьей земли» в Риме. (Есть мнение, что он сам придумал эффектный «древний» ритуал специально для этого случая – попутно творил историю. Октавиан прекрасно умел восстанавливать традиции, особенно те, которых никогда не существовало) [57]. Официальных обвинений не предъявлено, потому что их попросту не могут сформулировать. Клеопатра так страшно погрязла во враждебных намерениях, что царицу проклинают за «ее действия», без уточнений. Октавиан рассчитывает, что Антоний останется ей верен, и эта преданность – в сложившихся обстоятельствах – позволит Октавиану объявить, что его соотечественник «добровольно принял сторону египтянки в войне против своей родины» [58]. В конце 32 года до н. э. сенат лишает Антония консульства и всех полномочий[113].
Антоний и Клеопатра как могут стараются разоблачить эту закулисную аферу. Они теперь союзники поневоле. Как в такой ситуации, кричат они, кто-то в Риме вообще может верить подлецу Октавиану? «Что, о боги, имеет он в виду, угрожая оружием нам обоим, но в своем указе объявляя, что воюет с ней, но не со мной?» – вопрошает Антоний [59]. Его двуличный коллега интригует, только чтобы внести разлад и потом править всеми как царь. (В этом он, безусловно, прав. Октавиан нашел бы повод начать с ним войну, даже если бы Антоний бросил Клеопатру.) Как можно иметь что-то общее с человеком, который бесцеремонно лишил гражданских прав своего коллегу, незаконно завладел завещанием друга, соратника, родственника? Да он боится идти в открытую, грохочет Антоний, хотя «и находится со мной в состоянии войны и ведет себя так, словно уже не только победил, но и лишил меня жизни» [60]. Опыт, популярность, цифры – все на стороне Антония; он бывалый командир, за которым стоит самая могущественная царская династия в Азии. В его подчинении 500 кораблей, 19 легионов, более 10 000 всадников. Не важно, что в Риме у него нет полномочий. На его стороне треть сената.
Все последние двенадцать лет Антоний настаивал, что Октавиан хочет его уничтожить. Это было похоже на правду и совпадало с интересами Клеопатры. Они оба всё понимали. Еще Антоний понимает, что не может соперничать с бывшим шурином в лицемерии. (Клеопатра может, но не должна вмешиваться.) Какое несчастье, что Антоний оказался предателем, причитает Октавиан. Он так всем этим подавлен. Он так восхищался Антонием, что разделил с ним власть и доверил ему любимую сестру. И не объявил войну даже тогда, когда шурин унизил ее, бросил их детей и отдал детям другой женщины земли, принадлежавшие народу Рима. Конечно, Антоний когда-нибудь прозреет (Клеопатре, по мнению Октавиана, это не грозит. «Ибо я приговорил ее, – презрительно кривит он губы, – пусть и только оттого, что она иноземка, быть врагом нам по природе своей» [61]). Он утверждает, что Антоний, «быть может, не по собственной воле, быть может, и с неохотой, но поменяет свои устремления посредством моих указов против нее». И прекрасно знает, что его противник этого не сделает. Для них с Клеопатрой уже нет пути назад. Даже если не брать в расчет дела сердечные, Антоний по натуре очень верный. В общем, ситуация в 32 году до н. э. сложилась сюрреалистическая: сложно сказать, кому Клеопатра была тогда в большей степени необходима – мужчине, для которого она партнер, или мужчине, для которого она предлог. Антоний не мог бы без нее выиграть войну. Октавиан без нее не мог бы войну развязать.
Филиппы принесли Антонию десять лет благодати. Теперь все это в прошлом. Осенью он и Клеопатра едут в Патры, ничем не примечательный городишко при входе в Коринфский залив. Отсюда они строят линию обороны по западному побережью Греции, распределяя войско от Акция на севере до Метони на юге. Видимо, планируется таким образом защищать каналы поставок в Александрию, да и весь Египет – в конце концов, именно ему Октавиан объявил войну. Клеопатра воспользовалась паузой, чтобы отчеканить новые монеты – на них она в образе Исиды. Антоний мешками отправляет золото в Рим, направо и налево раздает взятки. У него перевес в силе, но все равно не помешает подорвать лояльность людей Октавиана. Основная часть этих денег, надо полагать, от Клеопатры. Тем временем из-за повышения Октавианом военных налогов в Риме начинаются беспорядки. Всю зиму между враждующими лагерями снуют люди с постоянно меняющимися симпатиями, в том числе шпионы и сенаторы. Многие из них уже как минимум однажды стояли перед подобным нелегким выбором: от кого бежать, к кому примкнуть? Скорее тут выбирают между двумя личностями, чем руководствуются какими-то принципами. Может показаться, что над Средиземноморьем пронесся гигантский магнит и стянул разбросанные повсюду осколки в одно целое, и это целое «сильно превосходило размерами все, что было раньше» [62]. Монархи, которым Антоний в 36 году до н. э. дал власть, явились сейчас на его зов и привели свои корабли. Среди прочих здесь цари Ливии, Фракии, Понта и Каппадокии.
Зима проходит до крайности инертно. Уже второй раз обычно стремительный Антоний медлит с началом кампании, которой так ждала Клеопатра. С каждым месяцем ее расходы растут (обычная практика того времени – от 40 до 50 талантов на легион в год, так что ее издержки только на пехоту за лето составляют около 210 талантов). Сложно отделаться от ощущения, что Антоний, самый прославленный воин из всех ныне живущих, не хочет эпической битвы. О Цезаре после одной из операций скажут: «Ему нужна была не провинция, а почетное имя» [63], – пожалуй, это больше подходит его протеже. Октавиан приглашает Антония на абсурдное постановочное мероприятие: бывшим триумвирам предлагается биться в поединке. Однако не срослось. Стороны обменялись оскорблениями и ленивыми угрозами в «шпионаже и надоедании друг другу» [64]. Воздух звенит от слухов, в основном генерируемых Октавианом. В 33 году до н. э. он выслал из Рима множество астрологов и прорицателей, якобы чтобы очистить город от растущего восточного влияния, на самом же деле – чтобы самостоятельно контролировать «информационное поле». Это позволяло циркулировать только нужным Октавиану пророчествам – он желал быть на этом рынке монополистом. Вскоре стало известно, что в статуи Антония и Клеопатры на Акрополе попала молния, и теперь они лежат там жалкими руинами [65]. Стали вдруг появляться двадцатипятиметровые двухголовые змеи. Мраморная статуя Антония начала истекать кровью. В жестокой двухдневной уличной битве между антонианцами и октавианцами, устроенной римскими детьми, победил мини-Октавиан. К истине ближе всех удалось подобраться двум говорящим воронам. Беспристрастный дрессировщик научил первого говорить «Да здравствует Цезарь, наш победоносный полководец!», а второго – «Да здравствует Антоний, наш победоносный полководец!» [66]. Этот мудрый римлянин понял, во‑первых, что следует застраховать свои ставки и, во‑вторых, что оба кандидата в императоры с их горячечной риторикой и личными счетами абсолютно взаимозаменяемы. Даже близкие друзья обоих соглашались, что «каждый из них стремился первенствовать не только в Риме, но и во всем мире»[114] [67].
Пока средства и опыт по большей части на стороне Антония и Клеопатры, на их же стороне остается и множество двусмысленностей, и первая из них (причем не обязательно в 32 году до н. э. с этим было больше ясности, чем сегодня) – их брак. По римским законам иностранка не может стать женой Антония даже после его развода. В более же гибком и покладистом греческом мире это возможно. Для египтян подобный вопрос вообще не имеет смысла: зачем Клеопатре выходить за Антония, не имеющего никакого официального статуса в Египте? [68] У нее уже есть Цезарион, вместе с которым она прекрасно управляет страной. Антоний – супруг и покровитель царицы, но не царь. В Египте с этим нет проблем, для Рима подобная неразбериха – настоящая головная боль. Какую роль Клеопатра должна играть на Западе? Опять же она не подпадает ни под одну категорию, вернее, под одну подпадает: если она не жена, то любовница. В таком случае что она делает на римских монетах? Общие намерения этих двоих тоже неясны. Они хотят исполнить мечту Александра Македонского и объединить людей по разные стороны национальных границ под властью одного божественного закона, как говорилось в пророчестве? Или Антоний собирается стать восточным монархом, а Клеопатра – императрицей? (Он сам облегчил жизнь Октавиану: римлянин автоматически отказывался от гражданства, если формально становился жителем другого государства.) Возможно, все более или менее понятно: они имеют в виду создание империи с двумя столицами. Однако, в общем, для любящего четкость римского мозга это слишком. К тому же эти двое с ног на голову перевернули положение о вассальных монархах. Чужеземец должен быть в зависимом положении, он не ровня римлянину. В общем, Октавиану несложно создать образ вероломной, ненасытной завоевательницы, и результата он добивается весьма убедительного. У одного из величайших классицистов XX века Клеопатра действует через Антония, как паразит, реализовывая какие-то совершенно немыслимые амбиции [69]. Их военные планы также туманны. За что конкретно борется Антоний? Он, конечно, вполне может хотеть восстановить республику, как заявляет, но какова тогда роль матери троих его детей, наполовину римлян?