И наоборот – с Октавианом все кристально ясно, все укладывается в привычные рамки. По крайней мере, начинает укладываться, когда он так лихо превращает личную вендетту в войну с иноземным захватчиком. Его аргументы четче и зримее. Он фантастически умело играет на самых темных чувствах сограждан. Конечно же его люди – «мы, римляне, хозяева величайшей части мира» – не испугаются этих примитивных существ? [70] Это не последний раз, когда мир делится на мужественный рациональный Запад и женственный туманный Восток – вот на него-то Октавиан и идет войной. Он борется за римскую правду, веру и самостоятельность – как раз за то, от чего его бывший шурин отказался, прильнув к Клеопатре. Антоний больше не римлянин, он – египтянин, обычный уличный музыкант, женоподобный, непоследовательный и бессильный, «ведь нельзя мужчине, кто живет в царской роскоши и нежит себя как женщина, думать, как думает мужчина, и делать, что делает мужчина» [71, 72]. Октавиан яростно нападает даже на литературный стиль Антония. И кстати, никто, случайно, не замечал, сколько Антоний пьет? О своей роли наследника Октавиан вспоминает все реже. Зато охотно распространяет сказки о своей божественности. Мало кто в Риме не слышал о его родстве с Аполлоном, которому он посвятил красивый новенький храм.
Низведя Антония до уличного музыканта, Октавиан справился с особенно сложной задачей. Он публично признает то, что чувствует большинство мужчин в теннисном матче против женщины: в таком состязании унижение от поражения превосходит славу от победы [73]. По римским стандартам, женщину вряд ли можно считать достойным противником. Сумев превратить одиноко дребезжащее обвинение в серию громких аккордов, которых в итоге хватит на целый оркестр, Октавиан сочиняет о Клеопатре целую рапсодию. Он наделяет ее всеми земными силами и в конце концов создает весьма жизнестойкий гротеск. Эта жестокая, кровожадная египетская царица вовсе не вторая Фульвия. Она опасный враг, жаждущий прибрать к рукам все римские владения. Однако ведь великий и славный народ, усмиривший германцев, растоптавший галлов и завоевавший бриттов, народ, одолевший Ганнибала и разрушивший Карфаген, не станет дрожать перед «этой чумой в образе женщины»? [74] Что бы сказали их славные предки, узнай они, что народ, свершивший столько выдающихся деяний и покоривший столько земель, народ, перед которым склонил голову весь мир, этот народ попираем теперь ногами египетской шлюхи, ее евнухов и парикмахеров? Да, вы грозная сила, уверяет бойцов Октавиан, но большие призы выигрываются в больших состязаниях. В том, которое им предстоит, на кон поставлена честь Рима. Они, кому выпало «завоевать все человечество и править им», обязаны сохранить свою великую историю, отомстить обидчикам и «не позволить женщине стать равной мужчине» [75, 76].
В начале 31 года до н. э. великолепный флотоводец Агриппа совершает быстрый неожиданный бросок в Грецию. Давний друг и наставник Октавиана, он делится со своим командиром военной мудростью, которой тому недостает. Агриппа перерезает пути снабжения армии Антония и захватывает его южную базу. После этого Октавиан переправляет 80 000 человек с Адриатического побережья через Ионическое море, вынудив противника отодвинуться на север. Пехота Антония еще не подоспела; он захвачен врасплох. Пытаясь его успокоить, Клеопатра всячески преуменьшает опасность внезапного появления врага в удобном естественном порту (возможно, это происходит в сегодняшней Парге) на ложкообразном мысе. «Ничего страшного! Пусть себе сидит на мешалке! [77] – смеется она. Октавиан тут же предлагает битву, к которой Антоний еще не готов. Его воины опаздывают. Сделав ранним утром ложный выпад, он вынуждает Октавиана отступить. Следуют недели мелких стычек, Октавиан свободно перемещается между бухтами Западной Греции, а Антоний расставляет свои легионы на песчаных берегах у южного входа в Амвракийский залив. Мыс Акций располагает прекрасной гаванью, пусть даже местность здесь влажная и пустынная. Антоний с Клеопатрой не могут вскоре не осознать, что болотистая низменность, вся в травах и колючем кустарнике, гораздо больше подходит для поля битвы, чем для лагеря [78]. Еще несколько недель проходят в попытках взаимодействия и сомнительных решениях. Октавиану не удается выманить Антония в море. Антоний никак не может завлечь Октавиана на сушу – тот, в свою очередь, сконцентрирован на разрушении египетских каналов снабжения, и к началу лета в этом преуспевает. Клеопатра, возможно, и демонстрировала полнейшее безразличие к занятию врагом порта, но на самом деле после серии необъяснимых, каких-то заторможенных решений – в которых вряд ли был смысл даже до того, как они попали под прицел придворных пропагандистов Октавиана, – Антоний и Клеопатра начинают терять преимущество. Над Антонием навис главный вопрос: дать Октавиану бой на суше или на море? Большую часть времени две армии взирают друг на друга через узкий пролив, с одного зеленого мыса на другой.
Со стороны лагерь Антония, должно быть, выглядит весьма впечатляюще: колыханье гигантской многоцветной армии, вспышки пурпура с золотом там и тут. Огромного роста фракийцы в черных туниках и сверкающих доспехах вперемежку с македонянами в новеньких алых плащах, мидяне в пестрых халатах. Военный плащ Птолемеев, вытканный золотыми нитями, можно смело помещать на картину, изображающую какое-нибудь мифологическое сражение. Заросшая, неухоженная греческая низина так и сияет дорогой амуницией – начищенными шлемами и позолоченными панцирями, инкрустированной драгоценными камнями сбруей, крашеными перьями, богато украшенным оружием[115]. Основной костяк солдат – с востока, как и растущее количество гребцов, среди них очень много новобранцев. Оружие здесь собрано самое разное: фракийские плетеные щиты и колчаны, и легкие римские копья, и тяжелые критские луки, и длинные македонские пики [79]. Клеопатра закрывает большую часть расходов, но делает кое-что еще: в отличие от Антония, она может общаться с высокопоставленными лицами разных азиатских государств. Она говорит на языках армянской конницы, эфиопской пехоты и мидийских подразделений так же, как и на языках царственных особ. У эллинистических монархов существует свой кодекс поведения. Большинство из них имеет опыт общения с могущественными царицами. И Канидий не ошибся. Своим присутствием Клеопатра напоминает коллегам-правителям, что они сражаются вовсе не за Римскую республику, зачем им это? Также мало им дела до Антония или Октавиана, они могли бы объединиться против любого из них, как объединились против Рима в 89 году до н. э. с Митридатом. Не окажись она в центре римской политики благодаря визиту к Цезарю в 48 году до н. э., сейчас была бы точно в таком же положении, как эти уважаемые люди. В итоге царица с возлюбленным отправили восвояси только одного из монархов, самого большого из них энтузиаста. Ирод прибыл с деньгами, хорошо подготовленной армией, снаряжением и зерном. А также со знакомым уже советом: если только Антоний избавится от Клеопатры и захватит Египет, все его проблемы будут решены [80]. Армия Ирода остается, а сам он очень скоро покидает лагерь. В отместку за бесценный совет его шлют драться с набатейским царем Малихом, по слухам уклоняющимся от обязанности платить пошлину за битум. Одновременно Клеопатра приказывает своим войскам в регионе мешать обоим царям. Ее больше всего устроит, если они уничтожат друг друга.
При ближайшем рассмотрении все не так радужно. Ожидание, тем более в многонациональном военном лагере, в не очень полезных для здоровья условиях, начинает сказываться на войске. Температура повышается, условия ухудшаются. Присутствие Клеопатры не способствует поддержанию боевого духа. Ирод счел виновной в своей отправке с фронта Клеопатру (без сомнений, так и было). Всем ясно: она заняла одну из ключевых позиций в лагере и думает, что так и должно быть. Будучи египетским верховным главнокомандующим, она считает, что подготовка к войне и военные операции – ее ответственность. Она, похоже, уверена, что ей достаточно одного друга – Антония. И не желает, чтобы ей приказывали замолчать (смешно, если учесть, как мало до нас дошло ее слов). Здесь не будет почтительного «Да простит меня ваша светлость за то, что говорю о вещах, которых не понимаю» а-ля королева Изабелла Кастильская [81]. Невозможно сказать, что было раньше: неловкость римлян в присутствии Клеопатры или ее надменность с ними. Рассказывали, что офицеры Антония стеснялись ее и ее статуса равного партнера. Его ближайшие товарищи не хотели ей подчиняться [82]. Она загнала себя в угол: ослабить самозащиту – значит дать отправить себя домой. Продолжать защищаться – значит нападать. Вполне вероятно, она напугана. Они страшно скандалят с Антонием.
В частности, Клеопатре не удается подружиться с Гнеем Домицием Агенобарбом, наверное самым выдающимся соратником Антония. Именно этот гордый республиканец собрал прошлой весной несогласных консулов, и они бежали из Рима в Эфес. Он решителен и неподкупен. Тут с самого начала нашла коса на камень. Он отказывается обращаться к ней сообразно титулу – зовет ее просто «Клеопатра». Она пытается его купить, но обнаруживает в Агенобарбе такую же несгибаемость, какую в Планке видела бесхребетность. Кроме того, все знают, что Агенобарб за словом в карман не лезет. Он не скрывает, что считает Клеопатру обузой. И верит, что войны можно избежать. В прошлом Агенобарб был обвинен в причастности к убийству Цезаря, попал в проскрипции, сражался при Филиппах против Антония. Впоследствии они помирились, и с тех пор Агенобарб занимает при Антонии самые высокие посты и считается одним из самых преданных его друзей. Перед войной он играл важную роль в оппозиции Октавиану. Делал все, чтобы унять волну, поднятую новостью о «дарениях». Его сын был помолвлен с одной из дочерей Антония. Бок о бок двое мужчин пережили множество невзгод. Прошли всю парфянскую кампанию, где Агенобарб показал себя отважным лидером [83]. Он обращался к войскам от имени их командира, когда Антоний был слишком подавлен. Здесь, на мысе Акций, когда общий настрой начинает падать, высокий государственный чин выбирает другой путь. Он садится в маленькую лодочку и бежит к Октавиану. Антоний опустошен. И все же, как положено, отправляет вслед за перебежчиком его багаж, друзей и рабов. Клеопатра против такого великодушия.