[117] (Суэцкого) залива. Клеопатра привлекла большие силы и пытается волоком перетащить свои корабли через 64 километра суши из Средиземного моря в Красное. Она хочет построить себе новый дом вдали от границ Египта, может быть, даже в Индии, «чтобы спастись от рабства и войны» [5]. Видимо, ее натура без устали ищет выход из тупика, пытаясь расширить горизонты. Грандиозность замысла и дерзость царицы ошеломляют и, в общем, вполне позволяют поверить, что она действительно рассматривала возможность атаки на Римскую империю.
Эту «красноморскую» идею Клеопатры нельзя считать невыполнимой – в конце концов, в ее стране веками перемещали гигантские каменные глыбы на большие расстояния. А чудовищная громада тессароконтеры – «сорокорядной» галеры с двумя носами и двумя кормами, построенной Птолемеями в III веке до н. э., – как говорили, была почти 120 метров в длину и почти 20 метров в высоту от ватерлинии. Ее спускали на воду по деревянным каткам, поставленным с равными промежутками в специально вырытый ров [6]. С этой же целью иногда использовались смазанные жиром кожи. Кроме того, корабли можно было разобрать на секции. Успех предприятия, однако, ставится под вопрос, если задумавший его монарх враждует с народом, живущим по другую сторону перешейка. А это – не кто иные, как набатеи [7], племя практичных, хорошо организованных торговцев, которые целый год – спасибо в том числе саботажу Клеопатры – сражались с Иродом. Они и без Ирода, который в итоге победил, знают, что Клеопатра – их общий враг. Набатеи сжигают первые же египетские корабли, перетащенные на их берег. Для царицы у этой неудачи особенно горький привкус: именно отсюда в 48 году до н. э. она так успешно перезапустила бренд «Клеопатра».
Ирод, конечно, – очевидный союзник: в пустыне Октавиану не справиться с их объединенными силами. Никто, однако, не будет так бурно радоваться ее неудачам, как он. Клеопатра сама выдала царю Иудеи билет на выход из тюрьмы, прогнав его с мыса Акций. Он, не теряя времени, заключил мир с Октавианом. Этой осенью – возможно, на Родосе – Ирод устроил большое шоу-покаяние. Он ступил на берег и снял диадему. Перед новым повелителем Римской империи он откровенен и прямолинеен. Да, он был лоялен к Антонию – увы, такова его натура. Верность принципам – его второе имя. Для меня, объяснял царь, друг должен «всеми силами души и тела, насколько это в его власти, поддерживать друга» [8]. Не будь он сейчас занят войной с набатеями, то стоял бы плечом к плечу с Антонием. Он покидает доброго товарища, с которым был дружен больше двадцати лет, только из-за этой египтянки, признается царь и переходит к официальной версии войны Октавиана с Клеопатрой. Он говорил Антонию, что с ней надо разделаться. Жаль, у нас нет описания того, с каким лицом Ирод произносил свою речь. Со своей стороны, Октавиан признал себя благодарным египетской царице. Она, уверил он собеседника, подарила ему такого замечательного союзника. (У Ирода же была причина дважды благодарить Клеопатру: он и царем-то стал только из-за настороженности к ней Рима.) Октавиан милостиво возвратил диадему на его голову и дал ему войско. Клеопатра в это время продолжала не покладая рук обхаживать соседние племена и дружественные царства. В итоге ей удалось собрать лишь отряд гладиаторов, очень опытных бойцов, которых тренировали для предполагаемых торжеств по поводу победы Антония и Клеопатры. Они отправились на юг из сегодняшней Северо-Восточной Турции. Ирод поспособствовал тому, чтобы отряд не продвинулся дальше Сирии.
Потерпев неудачу на Востоке, Клеопатра могла обратить взор в противоположном направлении. Рим не до конца покорил Испанию, своенравную, невероятно плодородную и богатую серебром страну. Даже если Средиземноморье для Клеопатры закрыто, даже если она не может больше бороться с Октавианом, они с Антонием все еще могут отправиться на запад через Индийский океан и, обогнув Африку, добраться до Испании. И поднять на восстание испанские племена, и основать там новое царство. Это не такая уж безумная идея. У Клеопатры есть пример другого харизматичного и лингвистически одаренного лидера. В 83 году до н. э. один неуправляемый римский проконсул, к ужасу своих соотечественников, захватил контроль над Испанией. Провозглашенный своими воинами, набранными из местных, «новым Ганнибалом», Серторий устроил мятеж [9]. И был очень близок к созданию независимого римского государства[118]. Клеопатра серьезно обдумывает перспективы; Октавиан беспокоится, как бы она не повторила мятеж в духе Сертория. Провести военную операцию дома крайне маловероятно; после дезертирства Ирода и киренских отрядов Антония единственное, что у них остается, – Египет. Страна горой стоит за Клеопатру – в Верхнем Египте ее сторонники предложили восстать от ее имени, она отказалась, – но вряд ли долго продержится в схватке с Октавианом. В лучшем случае у нее 400 беспредельно верных галльских телохранителей, небольшое количество войск и остатки флота.
Накал битвы при Акции не может даже близко сравниться с жарким обличительным огнем, который извергался до нее; основная драма разыгрывается после, большая часть жертв тоже появляется после этого невразумительного события. Битва была донельзя скучной, чего нельзя сказать о последовавших месяцах в Александрии. Планы Клеопатры снова дали осечку. Снова она роет землю в поисках выигрышного решения для проигранной партии. Во дворце наблюдается нервное оживление. Плутарх пишет, что она не только смотрела в сторону Испании и Индии, но и экспериментировала со смертельными ядами. Неизвестно точно для чего, но она собирает целую коллекцию, испытывает их на пленниках и ядовитых животных, чтобы выяснить, какой токсин дает самые быстрые, самые безболезненные результаты. Она не смирилась и не паникует, а все так же изобретательна, как тогда, когда жизнь впервые сделала кульбит и унесла ее в пустыню. К Клеопатре рано или поздно цепляется определение «опасная», и смотрите: она опасна – воодушевлена, организованна, предприимчива – даже в поражении. Никаких признаков отчаяния. Две тысячи лет прошло, а все равно можно услышать, как в этой изворотливой голове без передышки пощелкивают идеи.
А вот про Антония такого не скажешь. Не находя покоя, он бродит и бродит по Северной Африке с двумя друзьями – греческим оратором и непоколебимо верным римским легионером. Все остальное окружение бывший триумвир распустил. Утешает его только относительное одиночество. Он собирался привезти в Египет подкрепление, но в Кирене узнал, что четыре его легиона дезертировали. Совершенно раздавленный, он пытается покончить с собой, но вмешиваются друзья и увозят его в Александрию. Антоний приезжает во дворец без обещанного военного подкрепления и, заключает Дион, «ничего не добившись» [10]. Скорее всего, это происходит поздней осенью, в сезон посевной. Клеопатра погружена в свою неудачную авантюру на Красном море и намерена укрепить подходы к Египту. Не исключено, что одновременно она обдумывает возможность убийства Октавиана [11]. Антоний же оставляет город и общество, приказывает выстроить себе длинную дамбу в гавани да скромную хижину на самом краю, у подножия маяка [12]. И объявляет себя изгоем, новым Тимоном Афинским[119], «ведь и ему, Антонию, друзья отплатили несправедливостью и неблагодарностью, и ни единому человеку он больше не верит, но ко всем испытывает отвращение и ненависть» [13]. Дион здесь явно сочувствует нашим героям: его поражает, какое огромное количество людей, облагодетельствованных Антонием и Клеопатрой, бросили их в беде [14]. Однако царицу Египта, похоже, не угнетает подобная несправедливость. У нее более приземленное, чем у Антония, отношение к людской благодарности, и жестокую правду она принимает легче, чем он.
Антонию, впрочем, довольно скоро наскучивает роль отшельника, и он возвращается во дворец: якобы Клеопатра выманивает его в цветущие рощи и прелестные царские виллы. В таком случае это одна из самых несложных задач в ее жизни. Новости по-прежнему не радуют: в Александрию приезжает Канидий и сообщает, что сухопутные войска Антония сдались Октавиану, многие перешли к нему на службу – теперь у Октавиана армия больше, чем ему надо. Оставшиеся захваченные корабли он сжег. Дальше Антонию и Клеопатре докладывают о дезертирстве Ирода, что особенно обидно, ведь они отправили самого лучшего своего посла, чтобы он уговорил царя Иудеи оставаться верным (это тот самый друг, которого Клеопатра наняла, чтобы тот помог Антонию забыть Октавию). Он не только не убедил Ирода, но еще и воспользовался этой командировкой, чтобы сбежать. Римский губернатор Сирии тоже перешел на сторону Октавиана, как и Николай Дамасский.
Теперь взаимные упреки свелись к минимуму. Клеопатра, судя по всему, смотрит в будущее, а не в прошлое и заключает, что Антонию сейчас меньше всего нужны дружеские замечания и прочие любовные покусывания. Она следует совету Плутарха: в тяжелые времена лучше не винить, а сочувствовать [15]. Антоний, однако, теперь уже не тот: Акций словно выкачал из него всю легендарную храбрость [16]. У Клеопатры на данный момент две задачи: ухаживать за страдающим любовником и планировать их побег. Ей как-то удается успокоить Антония или притупить его боль, и ужасные новости перестают так страшно его нервировать. Она осушает его слезы и рассеивает его подозрения. Она думает за них обоих.
Распрощавшись с надеждой, понимает вдруг Антоний, можно заодно распрощаться и с тревогой. Вернувшись во дворец, он принимается «увеселять город нескончаeмыми пирами, попойками и денежными раздачами» – в конце концов, для этого ему никогда не нужно было особого повода [17]. Вместе с Клеопатрой они устраивают тщательно продуманное представление на празднике, посвященном взрослению их сыновей от предыдущих браков, пятнадцатилетнего Антилла и шестнадцатилетнего Цезариона. По греческим законам, Цезарион достиг призывного возраста