К тому же им не угрожала пыль. К библиотеке примыкал, будучи частью дворцового комплекса, мусейон, который можно приравнять к современному, финансируемому государством научно-исследовательскому институту. И хотя в других уголках эллинистического мира учителей ни в грош не ставили, о чем красноречиво свидетельствует фраза из одной пьесы тех лет: «Или он мертв, или стал где-то учителем»[42] [53], а получали они чуть больше чернорабочих, – в Александрии ученость ценилась превыше всего. Как и сами ученые, обласканные властью, жившие в роскошных домах, не платившие налогов и кормившиеся в бесплатной столовой. (Во всяком случае, так обстояли дела за сотню лет до Клеопатры, до того, как ее прадед решил, что сыт по горло этим политически неблагонадежным классом, и хорошенько «проредил грядку», отослав самых ярких и умных подальше, освещать более темные уголки античного мира.) В течение веков до и после Клеопатры лучшим доказательством высокой квалификации врача было его обучение в Александрии. Любой мечтал, чтобы наставником его детей был тот, кто получил образование именно в Александрии.
Легендарная библиотека была гордостью всего цивилизованного мира. Во времена Клеопатры она уже миновала пик расцвета, и вся работа, ранее включавшая оригинальные научные исследования, теперь свелась к маниакальному классифицированию и каталогизации, благодаря которым на свет появилась концепция семи чудес света. (В одном капитальном библиографическом труде создавался каталог «Выдающиеся люди в каждой области знания» с алфавитным указателем их работ, разделенных по темам. Труд разросся до 120 томов.) В любом случае этот храм наук продолжал притягивать лучшие умы Средиземноморья. Его священным покровителем был Аристотель, чьи школа и библиотека служили примером, а кроме того, Аристотель – и не случайно – в свое время учил Александра и его друга детства, Птолемея I. Именно в Александрии впервые была измерена окружность Земли, Солнце стало считаться центром Солнечной системы, появилось понимание функций мозга и сосудов, зародились основы анатомии и физиологии, увидело свет полное собрание сочинений Гомера. Именно в Александрии Евклид создал свою геометрию. Если бы тогда кто-то спросил, где собралась вся мудрость Античности, то ответом было бы – в Александрии. И Клеопатра пользовалась благодеяниями мудрости этого города. Она знала, что Луна влияет на приливы, что Земля круглая и вращается вокруг Солнца. Она знала о существовании экватора, значение числа пи, на какой широте находится Массалия, как ведет себя линейная перспектива, зачем нужен громоотвод. Знала, что можно приплыть из Испании в Индию – путешествие, которое впервые осуществится не ранее чем через 1500 лет, хотя сама с бóльшим удовольствием поплыла бы в обратную сторону.
Для человека типа Цезаря, человека просвещенного, восхищавшегося Александром Македонским и провозглашавшего себя потомком Венеры, все дороги – мифические, исторические, интеллектуальные – вели в Александрию. Как и Клеопатра, он получил первоклассное образование, а любопытство его не знало границ. Он ценил поэзию. Он поглощал все книги без разбору. И хотя считалось, что римляне презирают роскошь, Цезарь был в этом, как и во многом другом, исключением. Даже во время военных походов он оставался ненасытным коллекционером мозаики и драгоценных камней. Вторжение в Британию часто объясняли его любовью к пресноводному жемчугу [54]. Соблазненный пышностью и польщенный высочайшим статусом хозяев, он в свое время слишком подолгу гостил в восточных дворцах – деталь, которой он будет стесняться всю жизнь. Мало что могло его смутить, как обвинение в том, что он задержался в Вифинии (сегодняшняя Северная Турция) из-за романа с местным царем. Цезарь происходил из древнего патрицианского рода, был одаренным оратором и военным, но все это меркло рядом с женщиной, считавшейся – пусть и напрасно – потомком самого Александра, которого почитали в Египте как бога. Цезарю начали поклоняться в последние годы его жизни. Клеопатра же родилась богиней.
А что же с ее внешностью? Историки-римляне убеждают нас в ее легкомыслии, женском коварстве, безжалостном властолюбии и сексуальной распущенности, но никто из них не говорит о красоте. И дело тут не в нехватке эпитетов. Величественные женщины являются в их хрониках. Одна из них – жена Ирода. Другая – мать Александра. Правительница из VI династии, которой приписывали строительство третьей пирамиды, была – как наверняка знала Клеопатра – «храбрее всех мужчин своего времени и красивее самых красивых женщин, со светлой кожей и алыми щеками»[43] [55]. Арсиноя II – трижды выходившая замуж авантюристка из III века до н. э. – была фантастически красива. Красота и до того сотрясала мир: тут просто напрашивалась аллюзия на Елену Прекрасную, но только один латинский поэт ею воспользовался, в основном чтобы подчеркнуть скверное поведение Клеопатры [56]. Плутарх прямо говорит, что «красота этой женщины была не тою, что зовется несравненною и поражает с первого взгляда». При этом «обращение ее отличалось неотразимою прелестью». Ее личность, ее обаяние, утверждает он, «накрепко врезались в душу»[44] [57]. Время проявило к Клеопатре благосклонность: оно сделало ее привлекательнее. К III веку н. э. ее внешность описывали как «поразительную», «прелестную» [58]. К наступлению Средних веков она уже сделалась знаменита только благодаря своей красоте [59].
Поскольку ни одно ее изображение до сих пор не признано вызывающим доверие, нам остается только соглашаться, по крайней мере отчасти, с остроумным замечанием Андре Мальро: «Нефертити – лицо без царицы, а Клеопатра – царица без лица». Тем не менее пару вопросов можно разрешить. Скорее всего, она была маленькой и гибкой, хотя мужчины в роду были склонны к полноте, чтобы не сказать к полноценному ожирению. Даже если иметь в виду низкий уровень чеканки тех дней, а также тот факт, что ей хотелось выглядеть властной и жесткой, портреты на монетах – доказательство слов Плутарха: ее никак не назовешь канонической красавицей. Уменьшенная копия отцовского носа крючком (это деталь настолько распространенная, что в греческом языке даже отражена специальным словом), полные губы, острый внушительный подбородок, высокий лоб. Глубоко посаженные глаза. И хотя встречались среди Птолемеев белокожие блондины, Клеопатра VII была явно не из их числа. Трудно представить, что весь мир сплетничал бы об «этой египтянке», будь у нее светлые волосы. Словосочетание «медовая кожа» то и дело мелькает в описаниях ее родственников, и с большой долей вероятности его можно отнести и к ней самой, несмотря на туманную пелену, окутывающую ее мать и бабку со стороны отца. В семье точно не обошлось без персидской крови, но даже любовница-египтянка была у Птолемеев редкостью. Кожа у Клеопатры не была темной.
Лицо явно не мешало ее убийственному шарму, хорошему юмору или мягкой силе убеждения. И Цезарь, кстати, был весьма придирчив в вопросах женской внешности. Хотя и кое-что другое имело для него значение. Уже давно было известно, что путь к сердцу Помпея лежал через лесть, к сердцу Цезаря – через деньги. Он тратил щедро, далеко выходя за рамки собственного бюджета. Жемчужина, преподнесенная одной его любовнице, стоила как годовой заработок 1200 профессиональных солдат. После более десятка лет войны он задолжал целой армии. Отец Клеопатры оставил после себя гигантский долг Риму, о возврате которого Цезарь заговорил, как только прибыл в Египет. Он соглашался простить половину, что составляло астрономическую сумму в 3000 талантов. У него были экстравагантные расходы и экстравагантные вкусы, но у этой страны, он знал, имелось достойное его сокровище. Перед ним стояла молодая привлекательная женщина, говорившая так умно, смеявшаяся так легко, принадлежавшая к такой древней высокоразвитой культуре, окруженная такой роскошью, что его соотечественники бы зубами заскрежетали, и сумевшая искусно обдурить целую армию. И эта женщина была одним из двух богатейших людей в мире.
Второй богатейший, вернувшись к себе во дворец, был потрясен, узнав, что его сестра теперь с Цезарем. И бросился вон, выплескивая истерику на улицы Александрии.
3. Клеопатра могла победить старца волшебством
Что похвальна в женщине щедрость денежная, не следует из того, чтобы можно похвалить ее и за щедрость телесных ее прелестей[45] [1].
Очень мало было новаторского в I веке до н. э.: в основном он запомнился благодаря навязчивым повторам знакомых тем. По этой причине, когда яркая тонкая девчонка возникла перед искушенным, умудренным опытом мужчиной, намного ее старше, совершенно неудивительно, что лавры соблазнительницы достались именно ей. Уже тогда подобная встреча вызывала осуждающее цоканье языков, так же будет и в пару следующих тысячелетий. На самом деле неясно, кто кого соблазнил, как неясно, насколько быстро Цезарь и Клеопатра оказались в объятиях друг друга. С обеих сторон на карте стояло очень многое. Плутарх представляет нам неукротимого полководца, сделавшегося беспомощным котенком перед двадцатилетней прелестницей. Очень быстро, буквально в два счета его «пленила» ее хитрость и «покорила» ее обходительность[46] [2]: Аполлодор пришел, Цезарь увидел, Клеопатра победила – цепочка событий, которые не обязательно сложились в ее пользу. В изложении Диона – а оно вполне могло вырасти из Плутархова, появившегося на целое столетие раньше, – признается способность Клеопатры покорить мужчину вдвое старше себя. Его Цезарь порабощен сразу и целиком. Дион допускает, однако, намек на некоторую виновность и римлянина, который, как всем известно, был «так падок до противоположного пола, что имел интрижки с огромным количеством других женщин – несомненно, с каждой, попадавшейся ему на пути» [3]. Пусть лучше – видимо, решил историк – Цезарь предстанет соучастником преступления, чем жертвой хитрой, разящей наповал сирены. Дион также описывает нереально тщательно продуманную сцену: пробравшаяся во дворец Клеопатра успевает еще и приодеться. Она является «в самом волшебном и в то же время вызывающем сочувствие наряде» – такое было бы весьма затруднительно воплотить в жизнь. Его Цезарь сдает свои по