Антон встал, прошел в туалет, потом долго стоял под горячим душем, пытаясь хоть немного растопить острый кусок льда в груди. «Неужели это правда? Ну не может такого быть. Он не должен был умирать, не должен. Нам же еще свою группу создавать…»
Он вышел на кухню. Отец стоял у окна. Увидев сына, налил ему чаю, достал из микроволновки горячие бутерброды, положил на блюдце. Рядом с чашкой лежали две желтые таблетки.
– Вот это ты должен съесть. И валерьянку. Не обсуждается.
– Пап, может, это не он был? А просто похожий внешне, ну, бывает ведь, а?
– Он, это точно. Ты ешь.
– А мама где?
– Они с Татой в поликлинику пошли, а то задолженность по прививке. Сейчас их дождемся, и я тебя к дяде Мише отвезу. Ешь давай. В школе я договорился.
Антон молча кивнул.
Следующее письмо было короткое: Настя писала, что Антоша завезет пару килограммов яблок, жаловалась на тошноту по утрам, от которой она жует «яблочные чипсы», и рассказывала о планах на ремонт. В осенние каникулы муж с сыном и свекровью переклеят обои в комнате сына, а ее снова отправят на дачу. Дальше художник с улыбкой прочитал, как Настя расписывала преимущества дома, особенно для творческих людей. Да, небольшой, но капитальный дом с газом, еще и в живописном месте – как раз то, что нужно! Но сколько же денег потребуется! А ведь он хозяин трехкомнатной московской квартиры. Однако продавать ее – последнее, что он сделает в своей жизни. Когда-то давно бабушка оставила ему свою кооперативную однушку и переехала к его родителям, о чем давно строила планы с Олей – любимой внучкой. При разводе ту квартиру пришлось продать, бывшая жена уехала в родной город, а он положил деньги на депозит и вернулся к родителям, в свою опустевшую после внезапной смерти бабушки комнату, а потом купил на них участок. Даже осталось – на газ, фундамент и «на всякий случай». Еще и дома нет, а договор с газовщиками уже заключен. Здоровье родителей совсем посыпалось после гибели дочери, и его переезд был тогда очень кстати. У мамы за плечами уже была успешная операция по онкологии. А тут она стала худеть, все время держалась небольшая температура, было легкое недомогание, но ничего не болело. Муж с сыном настояли на полном обследовании, которое показало новообразования уже в другом месте, причем на серьезной стадии. После постановки диагноза мама прожила всего полгода – очень тяжелые для всех полгода, и они с папой остались одни. Алексей вспомнил, как папа часами смотрел на «иконостас» из фотографий, а он растерянно думал, чем бы его занять. Эх, вот не было у них тогда дачи! Там бы нашлись дела, как у старого Настиного соседа. Потом папа заболел ковидом, и у него совсем не оказалось желания выздоравливать. Все-таки он выкарабкался, но стал каким-то дряхлым, на себя непохожим. И внутренне изменился очень. Как ребенок, не мог самостоятельно решить ни одного вопроса, да что – даже выбор гарнира на ужин ставил его в тупик. Алексей явственно услышал, с какой извиняющейся интонацией папа спрашивал: «Не помнишь, я после завтрака пил витамины?» А потом инфаркт, как у бабушки, и все. Так комната папы и стоит с его вещами, а еще они с учениками отнесли туда лишнюю мебель, когда организовывали мастерскую из самой большой комнаты. А в иконостас на стене добавились фотографии папы. Глядя на эту стену, Алексей чувствовал себя как на сквозняке.
Художник рассеянно стоял у окна. Ему хотелось дальше читать переписку с Настей, но он помнил, что там будет что-то такое, что причинило ему боль. Глубоко вздохнув, он устроился на диване с планшетом, накинул на ноги старый плед – он с утра оставил окно на проветривании, и в комнате было прохладно. «Дорогой Алеша, прости за долгое молчание, почти три месяца. Но все равно приятно, что ты обо мне волновался. Я видела, как ты мне рукой помахал котиком, но не было настроения писать. Иначе бы не удержалась и вывалила кучу проблем. В общем, моя поездка на дачу накрылась медным тазом, потому что поставили угрозу прерывания, и я вместо дачи провалялась в больничке. Вроде бы сейчас все в порядке, но сказали беречься. Мои от переживаний так увлеклись ремонтом, что не только у Антоши, но и в коридоре обои переклеили! (Зырь фотки и хвали – они реально молодцы ☺.) А я в палате забивала тревогу чтением той переписки на Одноклассниках. А то все руки не доходили. В общем, грустно очень. У Оли и правда были еще две хорошие подруги из ее класса. Они как раз в походы ездили летом. Отец одной девочки все организовывал. У него даже металлоискатель был! Твоя юношеская мечта, знаю. Оля так хотела накопить денег и тебе его подарить! Наверное, все-таки подарила, но уже после того, как мы прекратили общаться. Так вот, на Одноклассниках они вроде ветки памяти сделали – свеча на черном фоне горит, и пламя типа колеблется, и куча картинок с розами, и спецэффекты там всякие, блестки, мерцания. Не люблю такое. И Оле бы не понравилось. Зато можно вспоминать, размещать фотографии. Знаешь, а давай я кусочки просто сюда скопирую, я выделила, что меня зацепило. На стиль не обращай внимания.
Так. Кусочек 1 от Наташи (это ее подруга): «Оленька была для меня самым светлым человеком, которого я встретила в жизни. Она излучала какую-то необыкновенную доброту и чистоту. Даже самые отъявленные циники нашего класса (вы, дорогие мои, поняли, на кого я намекаю?) при ней прикусывали свои поганые языки (пардон за мой французский, конечно). Только она была несчастной, несмотря на кучу людей вокруг. Они приходили погреться и полюбоваться, а до нее им не было дела. Ну, никто ведь не спрашивает у солнца, как оно себя чувствует. Все думали, что она самая счастливая в школе. Все только брали, черпали большими ложками. Со мной она была откровенна. Так вот, дорогие мои (и не дорогие тоже): мы все были такие придурки! Очень горько, что нельзя ничего вернуть».
Кусочек 2 от Людмилы: «У Оли не было отношений. Я как-то ей ляпнула, что если бы я была хотя бы вполовину такой красивой, то я бы ух! Она вообще не тот человек, чтобы жаловаться, но тут ее прорвало. Типа, все думают, что у меня от кавалеров отбою нет, но это не так. Ко мне клеятся какие-то тупые придурки-старшеклассники, а нормальные ребята боятся даже думать в эту сторону, потому что для самолюбия безопаснее просто дружить. Я ей говорю, мол, у тебя старший брат дома, наверняка его друзья тебе проходу не дают. Она так выразительно на меня посмотрела, что я даже пожалела о своих словах. Потом тихо так говорит, и с такой болью: „Если бы! Там такие классные ребята! Но брат им запретил на меня даже смотреть. Сразу же уводит их в свою комнату, и они там ржут сидят и музыку слушают, без меня. Это он типа меня так бережет. Я слышала, как один его приятель сказал другому: на его сестру даже не смотри, если не хочешь в окно вылететь с переломанными ногами. И не берет он меня никуда с собой, заботится, ага! А ты говоришь – друзья брата!“ Потом, правда, она засмеялась так невесело и добавила, что брат прав, конечно, но это ее очень расстраивает. Так что те, кто завидовал ее красоте и делал ей гадости, горите в аду!»
Алексей перечитал последнюю цитату трижды, чтобы повторением хоть немного ослабить ее действие. Невольно вспомнился председатель. Они как-то разговорились, и он с удивлением узнал про коньяк. «Вот даже бутылку покажу, мягко пьется. Если что, имей в виду эту марку», – с невеселым смехом заметил тогда Миша. У них в семье не было принято заливать горе алкоголем, и те, с иконостаса, его бы не поняли. «Анестезия, да. Чтобы организм не съел самого себя», – пробормотал художник и даже порадовался, что алкоголь для него – атрибут праздника, победы, важного этапа, но не горя. Глаза сами перескочили на строчки: «Если бы! Там такие классные ребята!» И он, вцепившись руками в покрывало, попытался заплакать, но не смог. Он долго сидел на диване, пока не почувствовал свое сердце. Оно стало не жарко ноющим, как обычно, а холодным – почти таким же, как и застывшие на полу ступни. «Для разнообразия, – невесело подумал художник. – Или организм так меня бережет? Да почему же так холодно-то? Не комната, а какие-то чертоги Снежной королевы. Оля, помню, боялась этого мультика». Он с трудом поднялся, сделал несколько осторожных упражнений для головы и шеи, вспомнил, как сестра когда-то подсмеивалась над его увлечением системой Норбекова, а потом сама попросила помочь освоить комплекс для позвоночника. «Представьте, что через вашу голову проходит металлический стержень». Сейчас представить это не составляло никакого труда: мысли о своей вине перед Олей и стали сегодня этим холодным стержнем, вымораживающим изнутри. «Я ведь, я просто хотел защитить сестру. От волнений, разочарований. От жизни, получается. Жизнь тогда была… странной. А может, и не просто защитить. Может, я делиться не хотел. Уж очень мы с ней были похожи – и по характеру, и по интересам. И по этому, как его, мировоззрению. Родители нас не особо понимали. Советские инженеры в чистом виде.
Хотя, когда Оли не стало, мама изменила свои взгляды. Ну да, как припечет, так начинаешь надеяться, что там что-то есть. Хоть что-то». Он поставил чайник и прошел в комнату с иконостасом из фотографий. Вспомнил красные, опухшие от слез глаза отца, вспомнил свои мысли насчет его старческой слабости как объяснение этим слезам. И еще тому, что у самого слез нет.
«Стоп. А это ведь моя защита, – вдруг сообразил художник. – Надо разобраться». Конечно, все так и есть. Его способом переживать потери стало ослабление чувствительности. Организм будто выключил эмоции, и если бы у него спросили, как он себя чувствует, то он искренне ответил «нормально». Только иногда горло сжимается, в груди становится жарко до жжения и не вздохнуть. Или холодно, как сегодня. Художник вскочил и машинально зашагал по квартире. Может быть, и тот кризис в творчестве тоже с этим связан? Вот пытался тогда изобразить умиротворенный пейзаж: природа, купол церкви… Специально из Москвы уехал, чтобы сменить обстановку и вдали от суеты что-то почувствовать. Не помогло ведь. Ну, зато с Полинкой познакомился и участок купил. Он думал, что кризис после такой череды потерь – это нормально, весь ушел в преподавание, в развитие дистанционных проектов. Потом возникла идея к юбилею Великой Отечественной, они выиграли большой грант. Впереди много интересной работы. И тут он понял, что работает только умом и что этого мало. Он знает, как выстроить композицию, какие использовать средства, чтобы результат выглядел эмоционально наполненным. Но внутри все уже выжато досуха. «Как в том анекдоте про алкаша: ну, кисонька, ну, еще капельку», – усмехнулся он. Отсутствие слез показало ему, что проблема именно здесь. Он решил глянуть, как такое состояние называется в психологии. «Апатия, наверное… так… алекситимия, вот оно! Симптомы точь-в-точь. Ну да, и с моим именем, чтобы точно обратил внимание. Оля бы повеселилась по этому поводу. Ну, и что с этим делать? Или ничего не делать, чтобы не было больно? Хорошо, верну я свои эмоции обратно, а потом что, коньяком заливать, чтобы хоть дышать можно было?» И Алексей Степанович решил оставить все, как есть, авось само пройд