«Молодец, держится», – подумал тот.
Рабочие быстро закопали могилу, сделали аккуратный холмик, положив венки вдоль него и установив большую фотографию в деревянной рамке, а также забив рядом небольшую блестящую табличку. Антон смотрел на все это с чувством какой-то нереальности: лицо, фамилия и имя его друга, общий с ним год рождения, этот год смерти – 2022, год с кучей красиво написанных двоек, год, подаривший сестру, но отнявший друга. «Я есть, а его нет. Как это так? Остались родители. Они ведь одни остались. Сейчас вернутся домой, а там пустая комната сына. Как так могло случиться? Разве так бывает?» Он почти не слышал, что протяжно пел размахивающий кадилом священник, кажется, что-то про вечную жизнь. «Что он знает о вечной жизни?» – с раздражением подумал Антон. Он почувствовал, что расклеивается, и крепко сжал локоть Никиты. «Потерпи чуть-чуть, ладно?» – прошептал ему тот.
Но вот все закончилось, и провожающие повернули обратно. Мать Матвея бережно вел под руку ее муж. А Матвей остался.
Люди заходили в автобус, рассаживались по местам. Двое мужчин закурили на снегу, отойдя подальше от раскрытой двери. Павел Иванович хотел подсадить маму Матвея на ступеньку, но она подошла к ребятам.
– Антош. Я рада, что ты пришел. А это твой родственник?
– Это Никита, мой друг. Он меня не отпустил одного. Родители не знают, думают, что я на даче. Пожалуйста, не говорите им, что я был, хорошо?
Она кивнула. Потом добавила:
– Мне укол сделали. Я сначала не хотела, а теперь даже рада, что согласилась. Я бы сегодня рыдала в голос и всем бы сердце рвала. А теперь я могу с тобой поговорить. Спасибо тебе за все. Матвей тебя очень любил и гордился таким другом. И знаешь… живи за двоих! Проживи долгую счастливую жизнь, добивайся своих целей, заведи семью, детишек. Никогда не отчаивайся. Все поправимо, кроме… такого.
Она крепко обняла Антона, и Никита увидел, что его глаза полны слез. «Сейчас сорвется», – подумал он. Но Антон держался хорошо. Только голос его вздрогнул, когда он сказал:
– Спасибо. Я постараюсь. Вы тоже держитесь!
– Буду, – пообещала Ирина Васильевна. – Кто же станет Павла Ивановича поддерживать? Ну, идем в автобус. Я попрошу высадить вас, где скажете.
Они доехали до удобной точки, взяли такси и через час с небольшим были уже на даче. Антон сразу прошел к себе, сказав, что хочет отдохнуть. Никита не стал спорить. «Друг, он назвал меня другом. Ну и как я его оставлю в таком состоянии?» Он решил позвонить отцу.
Говорили они долго. Петр Алексеевич, внимательно выслушав подробный рассказ сына, сам стал отговаривать его ехать. «Да управлюсь я без тебя, не переживай. Что тут собирать-то особо? Свои вещи ты забрал. А на Новый год пообщаемся по скайпу, делов-то. Ты сейчас там нужнее».
«Господи, гора с плеч! Голос бодрый, помогает, есть кого утешать и быть старшим. Строит планы, рассуждает по-взрослому. Да, нам бы ночь продержаться да день простоять, а там уже и срок пройдет. Только тогда смогу вздохнуть спокойно».
Некоторое время Алексей Степанович смотрел в окно. Все мысли куда-то подевались, и ощущения тоже. Он вяло подумал, что так чувствует себя муха в янтаре. Нет, все-таки пчела, не муха. Хоть дохлая, но пчела. Потом с усилием сбросил оцепенение и вновь уткнулся в планшет.
«Так, дальше мы в основном фотками обменивались. Ага, это я в Ржев ездил, на мемориал. Только недавно открыли, интересный проект, конечно. А Настя слала фотографии ремонта и дачи». Художник задумчиво всматривался в редкие листочки березняка, горящие на закатном солнце такой раскаленной медью, что он в очередной раз пожалел, что не пейзажист. Он прекрасно умел передавать простор, воздух, свет, но рисовать природу без архитектуры и людей ему было скучно. Поэтому новый проект так и захватил его: там соединилось все, что он любил делать в искусстве, да еще и многократно усиленное сознанием большой социальной важности идеи. Большие надежды он возлагал и на будущую череду командировок – вдруг его безэмоциональность еще и из-за того, что он засиделся на одном месте? Художник мысленно пробежался по планам на 2023 год. «Так. Новый год будет в Питере, поработаю с памятником в Пулково, заодно и с друзьями встречусь. В марте слетать в Мурманск к памятнику моему тезке, а в мае – в Волгоград. Полинку бы туда с собой взять, да она что-то совсем потерялась, странно даже. Да, лучше ей не мешать. И сессия же будет как раз. А потом в Болгарию, к еще одному Алеше, но это в августе, думаю. Да, вот все-таки не хватает поездки в Германию, в Трептов-парк. После Волгограда посижу спокойно на даче хоть месяц, разгружу голову. Вернее, загружу ее стройкой». Он мечтательно улыбнулся. Дача, будущий дом – это единственное, что вызывало положительный эмоциональный отклик и даже волнение. «Вот это и надо расширять. Предвкушение, планирование… А я еще поначалу не понимал, зачем дом строить? Да вот чтобы вытянуть себя из этого серого безразличия. Хоть немного вытянуть».
Весь день Полина провела в своей комнате. Профессор ушел по делам, сказав, что вернется к ужину, и она решила не заморачиваться с обедом: сделала себе четыре горячих бутерброда и две чашки кофе. «Интересно, а что значит наказывать? – с удовольствием прихлебывая кофе за столом в своей комнате, размышляла она. – Неужели будет без ужина оставлять?» Повинуясь какому-то инстинкту и в то же время посмеиваясь над собой, она завернула в салфетку несколько кусков сахара, потом, подумав, взяла пакет из-под бутербродов и насыпала туда пару горстей овсяных хлопьев. Еще высушила в духовке два куска хлеба и, завернув в салфетку, положила к хлопьям. «Так-то лучше. Только куда этот беличий запас приткнуть?» Полина подумала, прошлась по комнате и в итоге сунула пакет к своему белью. «Какой дебилизм я делаю. Но я не хочу сидеть без еды. Прям как Скарлетт, обещаю себе не голодать».
Повеселевшая Полина бодро взялась за каллиграфию и довольно сносно добралась до конца страницы. «Интересно, а под какой разряд пороков профессор отнес бы мои запасы? А вот даже не знаю. Ладно, теперь поваляюсь на диване. Это уж точно пройдет под категорию лень – мать всех пороков». Она уютно устроилась с альбомом и карандашом, мечтательно задумалась… И через два часа несколько страниц стали иллюстрацией к жизни ее кота. Вот он полудикий котенок, выглядывает из-за бочки, распушив усы. Потом лакает молоко, а шерсть на загривке стоит дыбом от страха. Вот, недоверчиво поджав уши и изогнув вопросительным знаком хвостик, ступает лапой в лоток, вот гоняет под мольбертом крышку от краски, а здесь спит на стуле, раскинув лапы и свесив хвост и голову. «Пузом кверху заснул, значит, привык уже», – сказала тогда баба Маша. Интересно, как ее здоровье? Полине захотелось ее нарисовать. Она прошлась по комнате, потом в качестве разминки почистила картошки к ужину и села за стол. Рисунок получился во весь альбомный лист. Баба Маша на своем любимом стуле, на столе чашка, ватрушка на блюдце. Дымок сидит у нее на коленях и внимательно смотрит на эту ватрушку. Баба Маша оживленно улыбается, вокруг ее глаз лучатся морщинки. Полина вспомнила, как она называла ее ласково «девуля», и расплакалась. Ей вдруг нестерпимо захотелось туда, в уютную предновогоднюю атмосферу дяди-Мишиного дома. Интересно, кто ему помогал убирать дом? Елку-то хоть поставили? Прошлый раз она выбрала для своей комнаты длиннющую гирлянду, и Антошка, стоя на стуле, завинчивал в вагонку шурупы с крючками и ворчал, что гирлянды хватит два раза «обернуть эту каморку», а потом прибежал Дымок и начал охотиться на провод, и они ржали как ненормальные… Она осознала, как безумно устала за эти месяцы. Устала тянуться, соответствовать… Потом ей стало стыдно. Взрослый человек, настоящий интеллигент, профессор возится с ней, искренне хочет помочь ей стать «лучшей версией себя», а она про ватрушки вспоминает. «Мое место здесь, рядом с ним. Да, это непросто временами. Но ведь пора ко мне относиться как к взрослой и требовать по полной. А так бы я и жила в тепличных условиях». Но мысли невольно неслись галопом в сторону того дома, такого теплого, такого светлого. «Я там была как царевна в тереме». Она вспомнила, как брала любимую серую козушку и болталась с ней по лесу, как носилась с ней наперегонки по просеке, как сидела с распущенными волосами на теплом пеньке, чувствуя себя юной лесной колдуньей, а коза внезапно толкнула ее головой, и она от неожиданности свалилась в траву и хохотала, прижимая теплую голову наглого, но любимого существа к своему плечу. А в воздухе пахло земляникой и нагретыми на солнце соснами.
В таком состоянии легкого душевного смятения она встретила вернувшегося профессора. Он был чем-то рассержен, Полина сразу это поняла – еще по тому, как он обстукивает о коврик свои ботинки. «Надо поосторожнее и вообще поменьше отсвечивать», – решила она. Стоя над сковородкой с принесенной профессором рыбой – он считал полезным соблюдать рыбный день, – она даже через закрытую дверь большой комнаты слышала его разговор по телефону. До нее долетали его возмущенные слова: «Кем они себя возомнили? Я педагог с огромным опытом, а они решили, что вправе…» За ужином он молчал, сердито ковыряя вилкой рыбу. Полина старалась есть как можно аккуратнее, чтобы не привлекать лишний раз его внимания. После ужина она прошла в свою комнату. Профессор пошел за ней.
– Полина. Мы не закончили тогда разбор ситуации с кафе и с твоей так называемой подружкой. Ты записала ее телефон? Смотри мне в глаза, Полина.
– Нет.
– Дай мне свой телефон, Полина.
Она, внутренне радуясь своей предусмотрительности, протянула ему простенький черный телефон, на котором был лишь номер Виктора Аркадьевича. Раз в неделю профессор писал с ее родного телефона сообщения маме, бабе Рае, бабе Лене, дяде Мише и бабе Маше: он думал, что это тоже ее родственники. Потом телефон отключался и забирался. «Ни к чему лишние разговоры, переливания из пустого в порожнее. Твоя семья теперь – это я, ведь правда?»
Он взглянул на адресную книгу, потом, очевидно заметив облегчение на лице девушки, продолжил расспросы: