Дальше шло его короткое письмо с вопросом, как прошла у Насти неделя «отпуска», и ее ответ. «Дорогой Алеша, я все собиралась тебе написать, да забыла. Отпуск планировался как творческий, а в итоге я просто много спала, много гуляла, много ела, хотя и мало готовила. Это баба Маша узнала, что я одна, и стала мне передавать вместе с молоком кучу разной снеди: ватрушки, огромные куски пирогов, творожную запеканку, тушеную цесарку прямо в горшочке, грибную икру! Плюс я делала яблоки в мультиварке с сахаром и корицей или ванилином. Надо же куда-то девать те, которые с верхушки падают! Птичкам их оставили, называется. В общем, кровь от мозга прилила к желудку, и все мои творческие планы накрылись тазом, тем самым, с яблоками. Но я так отдохнула! И все время вспоминала свое весеннее пребывание здесь. Какая же я была тревожная! А сейчас прямо отходняк словила. А что? Ведь моя жизнь стала совсем другой. Теперь главное не расслабляться. Хотя если сбудется то, о чем я пока даже не то что писать – и думать боюсь, чтобы не спугнуть, то сам понимаешь. Так что это мне отдых авансом. Ладно, не буду про это. Я не суеверная, но все-таки. Слушай, а как у тебя-то дела? Ты совсем о себе не рассказываешь. Не в смысле работа, а вообще. Напиши, хорошо? Если хочешь, конечно, а то, может, я забрела на запретную территорию. Ты человек не особо общительный, несмотря на талант прекрасного рассказчика».
Дальше шло письмо, где он сдуру написал, как ему не хватает сестры, хотя прошло уже столько лет. И зачем надо было это писать женщине, в которой зарождалась новая жизнь? Ну как зачем, чтобы пожалела, что она и сделала.
«Дорогой Алеша, прости, что разбередила тебя своим вопросом. Я даже не предполагала, что ты так одинок. Думала, честно говоря, что у тебя есть не только работа и ученики, но и какие-то отношения, я имею в виду личная жизнь. Так ведь нельзя, человек не должен быть один. Ты как будто не хочешь никого впускать в свой мир, мне так показалось. Прости, что причинила тебе боль. Больше не буду ни о чем таком спрашивать. Как у меня дела? Москва навалилась со всеми своими заботами, что-то все от меня чего-то хотят, да еще и поскорее. А я никак в ритм не войду. Любимое дело – прилечь на диван и начать планировать ремонт. Сама себя не узнаю просто. Хотя ведь это нормально, наверное. Я ведь того, таки беременна, по крайней мере, четыре разных теста ведь не могут ошибаться? К врачу записалась, но пока не ходила. Неужели это инстинкт гнездования уже накрыл? Сама с себя ржу, правда. Ты не хандри, ладно? Ешь яблоки, угощай студентов, я еще передам с Антошей. У нас они на лоджии в ящиках старым одеялом накрыты. Пахнут, знаешь, мне кажется, счастьем пахнут, вот. У тебя мультиварка есть? Чуток водички, сахару, специй любых, и порезать прямо нечищеные. Минутки три – пять, как больше понравится. И горячие, и холодные просто очень вкусно! Мне Полинка сказала, что вы с ней посадили какую-то летнюю яблоню, не запомнила название. Так вот, надо и осеннюю тоже посадить обязательно, только другого сорта, чем у нас, то есть не антоновку. И будем меняться. Ладно, счастливо! Пиши».
Двадцать седьмого декабря у Полины был зачет. Она освободилась раньше, чем планировала, и решила не торопиться ехать домой. «Конечно, мой профессор беспокоится и всегда говорит сразу возвращаться, даже звонит каждые пятнадцать минут, если задерживаюсь. Но ведь он не знает, что я так быстро сдала». Ей захотелось не торопясь пройтись по заснеженному городу, поразглядывать новогодние украшения домов и витрин. «Вот дождаться бы, как начнет темнеть, чтобы была видна иллюминация». С собой у Полины был бутерброд с сыром и небольшой термос: наличных денег ей профессор никогда не давал, только транспортную карточку. Иногда они вместе заходили в магазин, и Полина набирала отдельную корзинку средств женской гигиены, которую он оплачивал на кассе. Такие вещи он никогда не покупал сам, имея какие-то свои убеждения насчет того, какие покупки мужчине не следует делать. Полина была даже рада иногда бывать в магазине, набирать в корзинку всяких нужностей и приятностей. Правда, с приятностями дело обстояло хуже: после того как Виктор Аркадьевич, досадливо поморщившись, оставил на кассе красивую пену для ванны, а потом сделал внушение об «избыточном потреблении», она сама удерживалась от подобных покупок. Иногда, вспоминая о двух ящиках накупленных и надаренных ей «приятностей» в душевой у дяди Миши, девушке казалось, что это была не она.
В вестибюле Полина с радостным удивлением увидела Олю, которая сидела на банкетке в гардеробе и внимательно смотрела на выходящих из лифта студентов. Девушка быстро подбежала к подруге, села рядом, обняла, спрятав лицо у нее на плече. Оля гладила ее по волосам и рассказывала, что никак не могла дозвониться и решила, узнав в деканате время зачета, дожидаться в вестибюле.
– Пойдем съедим по пирожному с горячим шоколадом, – предложила она. – Здесь недалеко есть уютная кафешка.
Полина сначала хотела отказаться, но она так давно не пила горячего шоколада и не ела пирожных! Потом она вспомнила про отсутствие денег и смущенно сказала об этом Оле, прикидывая, как лучше это объяснить. Дядя Миша регулярно переводил на ее карточку немаленькие суммы, с которых ей было разрешено оплачивать транспортные расходы и утвержденную Виктором Аркадьевичем одежду. Карточка хранилась у него. «Накопишь, сможешь поехать со мной на море, а то растренькаешь на пустяки. Я даю тебе кров, тебя кормлю, пою, перекусить с собой на учебу, – и зачем тебе деньги? На глупости?» – объяснил он свою позицию. Но Оля промолчала, к облегчению Полины, только спросила:
– А разрешишь мне тебя угостить? Очень хочу накупить тебе вкусняшек. Девочка моя, ты так похудела. Одни глаза остались. А мне так нравилось смотреть на твои круглые щеки!
Полина молча кивнула, улыбаясь.
Через пятнадцать минут они уже сидели на массивных деревянных стульях за небольшим круглым столом, посередине которого стояла алая пуансеттия. Полина прихлебывала шоколад, наслаждаясь любимым вкусом. Оля, к ее удивлению, ни о чем не расспрашивала, только сама отвечала на вопросы девушки об общих знакомых. Да что знакомых – Полина считала их подругами: Дину, Риту… Раньше они регулярно переписывались, иногда встречались, строили планы видеться, когда Полина поступит и будет часто бывать в Москве. Господи, да она даже собиралась иногда ночевать в борделе и рисовать вместе с Диной! «Какое же у меня стремное прошлое», – со страхом думала она, глядя в лучистые глаза подруги, такие добрые, такие надежные. Ей вспомнилось, как она ухватилась за руку Оли, когда поперлась купаться в грозу и начала тонуть. Задумавшись, Полина не сразу поняла обращенную к ней просьбу:
– Ты сменила номер? Звоню, звоню, и всегда «телефон абонента выключен». Дай мне, пожалуйста, свой новый. Мне так будет спокойнее.
Полина задумалась. Ей не хотелось объясняться с профессором, кто такая Оля. Та спокойно наблюдала за девушкой, только глаза погрустнели. И Полина решилась:
– Вот. Только никогда не звони мне сама. Дай я твой запишу в тетрадь. Нет, не в телефон.
Оля записала номер.
– У них очень вкусный «Захер»[2], будешь?
Полина, подумав, кивнула. В это время пришло сообщение: «Ты уже закончила?» Ей не хотелось обманывать. «Да». – «Ты едешь домой, надеюсь?» – «Нет, я в кафе с подругой». – «ЖИВО ДОМОЙ!!!»
– Мне пора, – с грустью сказала Полина.
– Возьми с собой, в дороге съешь. Ты помнишь мой адрес? Приезжай в любое время дня и ночи, даже без предупреждения. Ключ у соседки, помнишь?
Проводив девушку до метро, Оля крепко обняла ее, поцеловала в щеку: «Будь осторожна, девочка моя».
Доев в метро пирожное, Полина тщательно вытерла рот и руки от шоколадной глазури. «Как мне сказать профессору, что за подруга? Объясню, что раньше на подготовительных курсах общались, а она не поступила».
Виктор Аркадьевич встретил ее мрачным взглядом. «В свою комнату», – прошипел он, явно сдерживая гнев, как показалось девушке.
Увидев такую реакцию, Полина почувствовала себя очень виноватой, хотя до этого такого чувства у нее не было. «Я заставила его волноваться. Он так хочет, чтобы мы стали одним целым, а я решила с подругой встретиться, вместо того чтобы ехать сразу к нему… А вдруг он не поверил в подругу и решил, что я была в кафе с молодым человеком? Зачем только я согласилась? Вот дура…»
«До Нового года пять дней. Ну да, завтра двадцать седьмое уже, – прикинул Антон, укладываясь вечером с телефоном. – Матвей на связь не выходит. Телефон разрядил, что ли? Или посеял? Ну так с планшета бы вышел или с ноута. Странно».
Утром в комнату Антона зашел Игорь.
– Антошк, просыпайся уже, – ласково сказал он.
Сын открыл глаза, схватил телефон.
– Я же в школу проспал! Будильник не прозвонил почему-то. А что вы меня не разбудили? Слушай, ты расстроен чем-то? А, пап?
– Сынуль, я твой будильник сам отключил поздно вечером. Сегодня в школу не идешь.
– Да что случилось-то? – уже понимая, что да, что-то действительно случилось, спросил Антон.
– Матвей вчера попал под машину. Насмерть.
Антон замер, потом отвернулся к стенке, накрыв голову подушкой. Игорь крепко сжал его плечо, потом тихонько вышел из комнаты.
«Матвей попал под машину! Насмерть». Антон повторял эти слова, но они пока оставались для него бессмысленными. Наверное, это неправда! Может быть, это другой парень, похожий, неправильно опознали? Или Матвей это подстроил, ну, как доктор Хаус, а сам уехал куда-нибудь, в Индию там, или, может, в монастырь ушел? Но в глубине души он уже начинал понимать, что Матвея нет. И что растягивать стадию отрицания не имеет смысла. Взял телефон, внимательно всмотрелся в фотографию друга на его номере. Нет, не может быть. Вот же он, живой. И они вчера виделись в школе… Он увеличил фото и вгляделся в глаза друга – оживленные, смеющиеся. «Матвей, позвони, скажи, что жив, что это ошибка». Антон еще прибавил увеличение, так что оставались лишь глаза. Глаза больше не смеялись.