– Не стреляйте! – заорал заметавшийся на стене Савелий Павлович. – Ради всего святого, не стреляйте! Хан! Ханушка, зачем ты пришел…
– Заставь его положить ребенка на землю! – взревел «матюгальник». – Огонь по команде.
– Нет… Ханушка… Только не бросай…
Задрав уродливую голову к небу, чудовище-циклоп издало гортанный звук. Словно Голиаф, волею судьбы в этот раз поразивший Давида.
– А-А-Р-Р-Х!
– Нет, не надо… Сынок, пожалуйста… – прошептал Савелий Павлович, обхватывая голову и оседая на землю. – Не клади…
– Пацан живой! – закричал кто-то. – Что делать, командир?!
– Это же сынок мой… Помогал нам сколько… Вон, ребенка принес…
– Хмарь это, а не твой сынок! – рассвирепел Арефьев, расстегнул кобуру, выхватил табельное и передернул затвор. – Угомонись, Мичурин! На такой случай есть четкое распоряжение начальника колонии, так что не вынуждай.
Тем временем Хан положил Женьку на землю, воздел над ним ручищи и яростно заревел, топнув ногой совсем рядом с мальчишкой:
– Ма-па-а!!!
– Беги, Хан, – одними губами прошептал Савелий Павлович. – Беги! Уходи…
– Это создание Хмари! – жестко сказал зам по БОР. – Он опасен. Рано или поздно он окончательно сдуреет и положит нас всех.
– Хан?! Никогда! Ханушка… Он же нас всех защищает! Не пускает сюда… Поймите же, навалятся же… Придут!
– Да уже пришли! – Арефьев ткнул дулом в сторону Хана. – Сейчас размажет пацана вместе с вальдюганом! Слушай мою команду! Огонь!
Периметр у ворот озарился вспышками света и истошным ревом. На мальчишку, лежавшего в черте света без сознания, шмякались влажные комья плоти.
– Нет, сволочи! – обезумевший Савелий Павлович попытался вырвать у кого-то оружие, но его повалили на землю и зафиксировали.
Когда Хан перестал дергаться, Арефьев скомандовал:
– Прекратить огонь!
Пальба стихла. В воцарившейся тишине был слышен только лай раззадоренных собак да всхлипывания Мичурина. Кисло пахло порохом.
Из Хмари чуть подальше мальчишки донеслось тихое бульканье: невидимый поверженный великан захлебывался кровью.
– Ты и ты, проверить, – бросил Арефьев ближайшим бойцам, убирая табельный пистолет обратно в кобуру. – Белограй – к мальчишке, Рубинов – к твари.
Оба кивнули, поправили маски и шлемы и кинулись за ворота.
Вскоре Белограй уже склонился над Женькой, проводя вдоль его тела датчиком. Потом густо оросил паренька дезинфекционным раствором из распылителя с ручной накачкой, набросил большой кусок полиэтилена, подвернул его, подхватил тело на руки и побежал обратно к воротам.
А из темноты позади донесся гулкий одиночный выстрел, и тут же – отчаянный, на высокой ноте, приглушенный крик.
– Пацан чистый! – выпалил Белограй, влетая в ворота. – Датчик молчит, а пацан дышит, наглотался только.
– Рубинов где?! – рявкнул Арефьев.
– Не знаю, не видел.
– А-а… Кто-нибудь! – раздалось снова. В круг света от фонаря, спотыкаясь, вошел боец Рубинов, отправленный проверять Хана. Захлебываясь рыданиями, он баюкал то, что осталось от его правой руки. – П-помогите…
Бойцы у ворот замерли.
– Что за херня?! – от растерянности сипло крикнул Арефьев.
– Я как приказывали… – на ходу кое-как стянув респиратор на подбородок и еле ворочая языком, промычал Рубинов. Его явно бил озноб, изо рта тянулась густая ярко-желтая слюна. – Ну для верности. В глаз решил… Шмальнул, а он как дернулся на меня, пасть раскрыл, и ресницами… – Парень вдруг спазматически задергал кадыком, и потом его вытошнило какой-то пенистой жижей, потекшей по разгрузке. – У-у-у… – забулькал он, вытирая окровавленным рукавом и без того перепачканное лицо.
Дежурные, направив на пострадавшего товарища оружие, пятились и то и дело посматривали на Арефьева.
– Этот мертв? – процедил сквозь поспешно надетый респиратор зам по БОР. – Повторяю: тварь там, в кустах, мертва?
– Д-да, т-товарищ к-командир… П-пустите…
Рубинова затрясло. Он еле держался на ногах, то и дело закатывая глаза.
Арефьев выхватил пистолет, шагнул навстречу бойцу и, наставив дуло ему прямо в лоб, нажал на спуск. Затылок Рубинова плюнул густой кровью и костяными осколками, тело отшатнулось и нелепо рухнуло на землю в свете прожекторов.
– Хан… Зачем вы Хана?.. – Савелий Павлович, про которого в суматохе просто позабыли, тяжело поднялся и протянул трясущуюся руку к заму по БОРу. – Он… он же ребенка… всех же нас спас. Герой!
– Герой… Хмарь с дырой! Тебя бы тоже следовало, за такие подарочки геройские… – Арефьев рывком оттянул воротничок, будто тот стал его душить. – Так! Носильщиков с дезинфекцией и огнеметчика сюда! Погибшего и ту тварь в кустах спалить дотла, что останется – закопать подальше. Мичурина с пацаном – в медблок, промыть как следует и сыворотку навтыкать по самое не могу. И успокоительного еще Палычу.
К Женьке подскочили несколько человек в защитных костюмах, положили его на носилки, сняли с пояса контейнер с бесценным цветком. В медпункт также уволокли и принесшего мальчишку бойца Белограя – так, на всякий случай.
Проводив их взглядом, Арефьев продолжил:
– Группу Яшанова на разведку, отыскать наших. И ухо востро! Может, поблизости другие твари ошиваются. Чуть что – сразу назад!
– Да не было здесь никаких других, – безвольно пробормотал Мичурин, которого под руки вели вглубь колонии. – А теперь будут! Слышите? Детоубийцы! Страшнее будут… А Хан… Он же ребенка спас… Сынок…
В один день «Белый лебедь» потерял сразу пятерых.
Вокруг Острова с характерным шипением и вонью бодро захаркали языки синеватого пламени.
Глава 6. На троих
Май 2035
– Мя-ау!
– Ах ты, ворюга! Все грядки мне обожрал! – возмутилась Ася, поспешно подхватывая с земли подходящий камешек. – Пользуешься тем, что Ра гуляет?! Ну так я за него! Н-на!
– Ф-ф!
Здоровенный, непонятно как и где отъевшийся кот, метко получив камешком по уху, с гортанным рыком подлез под полиэтилен теплицы – и только его и видели.
– В яблочко! – усмехнулась Ася, опуская рогатку. – И не возвращайся, а то обрею.
На улице было по-весеннему хорошо. Так только раз в году бывает, в мае. Девчонки щебетали, работая на внешнем огороде, охрана скучала и курила, однако по сторонам поглядывать не забывала.
Откуда-то сверху спикировал Яшка и, сев на плечо хозяйки, уронил ей в подставленную ладонь смятый комочек плотной бумаги, почти картона.
– Что это ты такое принес, а? – поинтересовалась девушка, распрямляя бумагу и вглядываясь в написанные на ней цифры. – Два, тридцать четыре, ноль… Гм. Не знаю, что это за подарочек и где ты его нашел, но спасибо, дружок. – Выудив из-под рубашки потертый раскладной кулон, Ася раскрыла его и, посмотрев на изображение матери, аккуратно вложила внутрь Яшкино подношение. – Вот так. Буду беречь как зеницу ока. Доволен, кавалер?
Сычик одобрительно щебетнул.
Ритмично мелькали лопаты, набивавшие углем раскаленные рты печей. Скрипело, звякали цепи. Под низким, алым в мятущихся тенях потолком споро работали мужики. Банный день. В соседнем помещении томили камни, тягуче ломило голову от нарезанных с утра, замоченных в тазах вениках.
Блестящие от пота чумазые спины затряслись, работающие мужики заржали очередному невесть откуда выкопанному анекдоту Карбида. Сколько он их помнил! Не придумывал ведь, вон складно стелет как. А у них ведь у всех тут мозги давно из ушей за шиворот вытекли. За монотонной работой у печей всегда было о чем почесать да повспоминать. Хотя перевспоминали уже все за двадцать лет столько, что каждый будто родной брат был. Ан вот…
– Еще один. Хороший. Московский ученый читает лекцию о вегетарианстве: «Вот, господа, вы всю жизнь едите мясо и не знаете, как это вредно. В крови повышается холестерин…» С последнего ряда кричит какой-то дед: «И ноги мерзнут!» Лектор удивленно продолжает: «Забиваются сосуды, сердечный клапан испытывает двойные нагрузки…» А дед опять: «И ноги мерзнут!» Лектор заканчивает: «Все это ведет к раннему старению организма…» Дед никак не угомонится: «И ноги мерзнут!» Лектор не выдерживает: «Слушай, отец, объясни уже, при чем тут ноги?» – «Да как это при чем? Мне уже девяносто лет, а как перед сном мяса нажрусь, так ночью член встает и одеяло с ног стягивает. И ноги мерзнут!»
Снова заржали.
– Музла б щас, – посетовал кто-то.
– Точняк. «Раммов» или металл какой.
– Цоя!
– Или Алесеньку, а, Барби? – елейно пропел Труха, и мужики снова грохнули.
Работавший вместе со всеми толстяк Барби только поморщился. Надоели давно. Привык.
Незадолго до войны в соцсетях засветился миловидный паренек Алексей Новиков. Жил он в недалеком Подмосковье, записывал немудреные клипы, какие школьницы любят: «Тыц-тыц, йоу, любовь-морковь, девочка моя». И все вроде бы ничего, но годика эдак через два на горизонте Новикова нарисовался продюсер и меценат Гриша Невских по кличке Валун. Очень уж глянулся ему набиравший популярность певец. Дело было осенью, Россия вовсю гадала, кого на этот раз отправить позориться на «Евровидение», и тут Валуна «боженька чмокнул», как говорил он потом во всех интервью. В общем, милый областной паренек Леша Новиков с мягким голосом и голубыми глазами превратился в длинноволосую длинноногую жрицу с дизайнерской, уложенной завитушками бородкой. Лаковые сапоги на шпильках, платья, кожаные комбинезоны и шорты, шубы и лисьи воротники, агрессивный макияж, громилы на поводках – неподготовленный зритель явно такого не ожидал. Эффект от появления Алеси Наварро был помощнее разорвавшейся бомбы, и, естественно, первое место оказалось за русскими.
А Кузя Тямочкин по кличке Барби, севший к тому времени в тюрьму за жестокое убийство трех женщин, влюбился. И в его камере до сих пор висел потускневший, бережно склеенный – в первые дни бедлама кто-то пытался разодрать его в клочья – плакат, где Алеся сидела верхом на «Харлее Дэвидсоне», облаченная в кожаные шорты на подтяжках крест-накрест, рваные чулки и сапоги до колен. Из-под усыпанной бриллиа