– Куда мы плывем? – кричу я Харпер. – Где ближайшая больница, или телефон, или что-то такое?
– Я не знаю! – орет она на почти нечеловеческих частотах. – Просто плыви по направлению к Кастину и остановись у первого попавшегося дома!
Я не умею управлять лодкой, так что движемся мы медленно и с заминками. Невероятно, как мало мы обращали внимания на дома по пути. Это казалось неважным. А теперь пустое побережье проплывает перед нами одну бесконечную минуту за другой. В какой-то момент я прихожу к твердому убеждению, что все люди в мире исчезли и остались только мы втроем; что теперь мы будем плыть вечно – плачущий Нат и Харпер, которая держит его за руку и шепчет: «Прости меня, Натти. Господи, мне так жаль». А потом она тихо произносит: «Я люблю тебя». Но он не отвечает. Я вижу, что Нат потерял сознание. Она нежно обнимает его, пытаясь уберечь руку от плещущихся волн. А берег все проползает мимо.
Тут я замечаю на пляже далекое сияние, где-то в двухстах метрах от моря. Когда мы подходим ближе, я вижу, что это большой современный дом почти полностью из стекла. К нему ведет длинный променад с белым заборчиком. Наша «Сирена» пристает к галечному пляжу, и я сразу выскакиваю. Бежать по этому пляжу – словно бежать в кошмарном сне: я снова и снова проваливаюсь в песок, ноги вязнут и не слушаются. Вспоминаю Ребекку, которая вечно плыла к голубому огню. Наконец, я добегаю до деревянного настила. Под ногами оказываются надежные, крепкие доски. Несусь во весь опор, но все равно проходит будто вечность, и мир ныряет и раскачивается, словно я до сих пор в лодке.
Испуганная пара не успевает насладиться своим первым за день коктейлем, потому что к их роскошному бассейну выскакиваю я: мокрый, окровавленный и ошалевший, как будто меня только что родило само море.
Мы с Харпер ждем, пока над Натом трудятся хирурги. Центр неотложной помощи в Кастине – совсем небольшое здание, где в основном занимаются тем, что вытаскивают посторонние предметы у детей из ушей и ставят прививки от столбняка. Но Нату нужна кровь, и нет времени везти его в Белфаст или куда-то еще.
Мы оба, скрючившись, сидим на жестких оранжевых пластиковых стульях. Время от времени кто-то выходит за кофе или дежурная медсестра идет на парковку покурить, и тогда двери распахиваются и закрываются со странным присвистом, как больные легкие.
– Почему ты думаешь, что твой папа – Человек с кинжалом? – спрашивает Харпер. Ее глаза на бледном лице выглядят просто огромными.
– Да всякие мелочи, но если сложить все вместе, то кажется… вполне достаточно. Я кое-что нашел. Фотографию дочки Эбботов, полароид.
– Где? – чуть ли не перебивает меня она.
– Прямо рядом с нашим домом, у дороги. Там в радиусе нескольких миль больше никто не живет – с чего бы кому-то туда приходить? Отец каждое лето ездил сюда без нас, чтобы навестить дядю Вернона, – продолжаю я. – То есть он был здесь в подходящее время. Плюс он исчезает по ночам. У него всегда находится какое-то оправдание – либо ищет аптеку, или едет за молоком, но все это какое-то охренительное совпадение. – Я прочищаю горло. Удивительно, что даже сейчас мне неловко об этом говорить. – Плюс Человек с кинжалом действует только в определенные дни месяца. Ну, типа, когда у моей матери эти дни. Я не знаю…
– Серийные убийцы иногда ориентируются по лунному циклу, – вставляет Харпер. – Я о таком читала.
– Он не серийный убийца. – Ужасно произносить это вслух. – Но дядя Вернон любил фотографировать на «Полароид». Может, они вместе этим занимались – отец и дядя Вернон. Может, он убил дядю Вернона… – Я хватаюсь руками за голову. – Господи, может, он и правда серийный убийца. Творится что-то нехорошее, Харпер.
– Ты правда думаешь, что это он? – В ее голосе появляется какая-то странная интонация. Звучит как (хотя такого точно не может быть!) облегчение. Но она тоже испугана. Я довольно часто притворялся, что мне не страшно: дома, в школе. Так что я точно могу распознать, когда люди делают то же самое.
– Я не знаю. У меня просто крыша едет.
– Ты думаешь, с Натом все будет хорошо? – шепчет она мне в плечо.
– Конечно! – Но я не знаю. К приезду «Скорой» его кожа была явно не того цвета. Когда его привезли сюда, было такое чувство, что в его теле совсем никого не осталось.
Стеклянные двери с кряхтеньем отворяются. Солнце на улице отбрасывает на парковку приглушенный бледный свет. Рассвет, – думаю я, но потом понимаю: закат. Это кажется невозможным, но сейчас все тот же день.
– Эй, вы двое, – обращается к нам офицер Харден. У нее стакан кофе размером с голову. – Тяжелый день? Останьтесь здесь еще на минутку. Мне нужно будет поговорить с вами для отчета. А потом я верну вас родителям. – Снова пройдя через стеклянную дверь, она проходит в отделение, что-то насвистывая.
– Нужно сказать ей, – говорит Харпер. – По поводу твоего отца.
Я хочу ответить, но она прижимает палец к моим губам:
– Стоп. Это очень важный момент. Что бы ты ни хотел сказать – сначала подумай. Эти слова останутся с тобой навсегда, ты никогда не сможешь их забыть. Так что ты должен быть уверен, что не пожалеешь о них.
Харпер как будто видит меня насквозь. Я собирался сказать: «не говори никому», – но теперь это кажется неправильным. Я видел это маленькое розовое ухо, сжатый под подбородком кулачок, простыню с мишками. Кем бы ни был мой отец, он опасен. Я не могу так это оставить.
Я глубоко вздыхаю:
– Да. Ты права. Я скажу ей. – Но тут меня охватывает паника. – Правда, у меня нет никаких доказательств, и вообще ничего…
Дверь в палату распахивается, и из нее снова выходит офицер Харден. Но теперь она выглядит по-другому. Ее глаза превратились в острые кристаллики. Они даже не круглые, а сузились до двух жестких точек.
Я встаю, чтобы заговорить с ней. Сейчас или никогда. Я понимаю, что если хоть на секунду замешкаюсь, то потом найду повод ничего не рассказывать.
Офицер тычет в меня острым ногтем. Все в ней внезапно стало каким-то острым.
– На место, сейчас же, – приказывает она. – Никто из вас ни на миллиметр не сдвинется, пока я не скажу.
Я сажусь. Она что-то бормочет в свою рацию, ни на секунду не отрывая от нас своего острого взгляда.
– Что происходит? – шепчу я Харпер. – Мне все равно нужно сказать ей об отце?
– Нет, Уайлдер, – отвечает она. – Думаю, уже не нужно.
От нахлынувших чувств ее лицо искажается.
За меня все сказал устричный нож, торчавший из руки Ната. Офицер Харден узнала его на полароидах. На фотографии с девочкой Эбботов, которую я нашел на дороге, рукоятки не было. Полиция не обнародовала другие снимки, но там нож можно разглядеть целиком. И рукоятка очень узнаваемая – она вручную вырезана из местного орешника Элтоном Пеллетье, отцом Ната.
А между рукояткой и лезвием нашли один микроскопический фрагмент ее волос. Волос девочки Эбботов. Наверное, они там застряли, когда он проник в ее комнату. Также предполагают, что Человек с кинжалом отрезает пряди волос детей во сне.
Мы использовали нож Человека с кинжалом, чтобы вскрывать устриц и срезать крышки от банок.
Полиция обыскала дом Пеллетье у моря. То, что они нашли, заставило всех позабыть о Человеке с кинжалом, потому что это оказалось гораздо страшнее, чем кто-либо мог представить. Мир разваливался на части, и мы трое были абсолютно раздавлены. Разбиты. Не думаю, что я с тех пор смог восстановиться.
Далеко не прилив угрожал местным купальщикам.
В доме Пеллетье есть подвал. Его стены завешаны коврами с огромными черными пятнами высохшей крови. В одном из углов полиция обнаружила спрятанную коробку от сигар. Маленькая сокровищница. Водительские права на имя Кристи Бэрам, обернутые в носовой платок, задеревеневший от слез. Пластиковая черепаховая заколка. Брелок для ключей с надписью «Дэйтона». Небольшая фотография девушки с розовыми волосами. Одна жемчужная сережка, которая, как позже идентифицировали, принадлежала пропавшей в этих местах десять лет назад женщине. Ее звали Ребекка Бун. Все предметы заржавевшие, заляпанные кровью. На всех – отпечатки Элтона Пеллетье.
Копы нашли леску от акульей снасти. Несколько метров, усеянные блестящими острыми крюками. Нашли его ящик для рыбы: два метра в длину, полметра в ширину. Элтон сам его соорудил и прикрепил надежную металлическую защелку. Внутри обнаружили следы крови.
В ящике для рыбы он выносил женщин, когда все заканчивалось. Так, во всяком случае, считает полиция. Наверняка никто ничего не знает. Наверное, для жертв было облегчением, когда все заканчивалось.
Иногда я вспоминаю, как мы с ним пили газировку у него в лодке. Ящик для рыбы тогда был на борту? Он был пуст? Или нет?
Элтона Пеллетье арестовали.
На ноже для устриц отпечатки Элтона и Ната. Они оба время от времени им пользовались. Для чего? По ночам в моей голове не перестает звучать голос Ната: «Подцепляешь багром, загоняешь снасть и какое-то время ведешь вдоль борта, пока не станет паинькой».
Весь следующий день мы с Харпер провели на узкой скамейке в полицейском участке, пока нас допрашивали – вместе, по отдельности, снова по отдельности. В маленьких кабинетах жарко от августовского солнца. Мы хотим домой, но нас не пускают. Мы снова и снова рассказываем про нашу пещеру, и почему мы туда поплыли, и про все, что когда-то говорил или делал мистер Пеллетье и говорил или делал Нат. Я так устал, что все вокруг как будто подернуто мутной рябью.
Поднимаю глаза, и мимо проплывает призрак. Но это Бетти. Ее бледное лицо залито слезами. Я оборачиваюсь и вижу, что Харпер рядом со мной уже нет.
Вылетаю из здания на улицу, меня ослепляет солнечный свет, и я дико озираюсь по сторонам.
– Просто воздухом подышать, – отмахиваюсь я, когда кто-то пытается меня остановить.
Харпер с Бетти стоят на тротуаре нос к носу.
– Что ты им сказала?
Я замечаю, что Харпер держит Бетти за мизинец. Это кажется почти нежным жестом, но потом я вижу, как кончик пальца становится бордовым.