– Изобретательно.
– Я такой. Ты можешь идти? Тебя нужно отвести в медицинский центр.
– Пожалуйста, нет.
От одной мысли про крышу, стены и замкнутые пространства у меня снова учащается сердцебиение.
– Я сейчас не в состоянии находиться в помещении. Просто… не могу. Не заставляй меня объяснять.
Он кивает и просто возвращается к своей книге, и это потрясающе. Его присутствие не напрягает. Большинство людей просто неспособно удержать свои мысли и эмоции при себе, даже когда молчат и пытаются тебя не раздражать. Мне даже кажется, что в таких случаях особенно. Но у него не так.
Я достаю из джинсов коробочку с таблетками и принимаю дневную, хотя еще рано. Немного поразмыслив, принимаю еще одну.
– Я Скай, – представляется он. – Ну, на самом деле нет. Меня зовут Пирс, но в колледже я решил начать с чистого листа.
– Меня зовут Уайлдер.
– Как Торнтон Уайлдер[9].
– Да.
– Как ответственный гражданин, я считаю своим долгом передать тебя в руки квалифицированного специалиста.
– Я просто хочу посидеть на улице, – умоляю я. – Пожалуйста.
Скай оценивающе на меня смотрит.
– Ладно, – наконец вздыхает он. – Но тогда поиграем в игру. Мой отец придумал ее, чтобы выяснять, пьяный я или нет, когда я поздно приходил домой. Если справишься, можем пойти к реке и пока что забыть о больничке. Но если облажаешься, то мы без вопросов и нытья пойдем к врачу, хорошо?
Я задумываюсь.
– Что за игра?
– Я называю слово, а тебе нужно поменять одну букву, чтобы получилось другое. Ты можешь их заменять, двигать, убирать, добавлять. Но меняешь только одну! Ладно?
– Ладно.
Скай задумывается.
– Показывать. Ну, и тебе надо…
– Доказывать, – перебиваю я.
– Отлично, быстро учишься! Хм-м-м. Круг!
Я улыбаюсь.
– Друг.
– А, ну да, умно. Но я могу долго продолжать, – Скай улыбается в ответ. – Град. Ты не против пройтись?
Не против.
Река оказывается ледяной, темной и быстрой. Голые деревья с парой оставшихся алых листьев кажутся зловещими призраками. Осень в этом году пришла рано. На ветвях, как караульные, сидят вороны – абсолютно черные на фоне ослепительно-голубого неба. Их как будто бы слишком много. Почему их так много? И почему они такие неподвижные и тихие? Я ежусь.
Скай снимает свою куртку и протягивает мне.
– Тебе нужно согреться, ты в шоке, – говорит он уверенным тоном.
Я думаю возразить, но в итоге просто поворачиваюсь спиной и вставляю руки в рукава, потому что он прав – мне холодно. Куртка твидовая, дорогая. Ткань хранит его запах: бергамота и лимона, как у ароматизированной чашки горячего чая. Типа Эрл Грея.
– Уайлдер… – произносит Скай. – Необычное имя. Где-то я его недавно слышал.
У меня замирает сердце. Я пожимаю плечами.
– Понятия не имею.
Наши с Харпер имена попали в газеты. Мать была в бешенстве, но ничего нельзя было поделать, потому что мне уже исполнилось шестнадцать. Очень надеюсь, что Скай не вспомнит, где встречал это имя.
– Наверное, мы встречались в прошлой жизни, – хмыкает Скай. – Или это был сон.
– Стон, – машинально говорю я.
– Слон. А ты быстро схватываешь, Уайлдер. Мы должны поселиться вместе.
– Ты меня совсем не знаешь. К тому же у меня уже есть сосед.
– Он тебе нравится?
– Не особо.
– Мой ест сэндвичи с яичным салатом в постели. Это ужасно, и я в любом случае хочу от него избавиться. Так что решено.
Тут черные крылья взмывают над голыми деревьями, и неподвижные караульные превращаются в каркающее рваное облако. Одно черное перо подхватывает вихрь, и оно, качаясь, планирует в холодном послеполуденном воздухе.
Я подпрыгиваю.
– Что их напугало?
– Кошка? Лиса? Или вообще ничего, – расслабленно отвечает Скай. – Просто глупые старые вороны решили добавить немного драматизма.
Огромная черная масса поднимается над нашими головами, увлекая за собой поток теплого воздуха и распугивая по пути птиц поменьше.
– Эй, погоди, это не ворона, – замечает Скай.
– Ворон, – шепчу я.
– Ворох, – в его голосе я слышу улыбку. – За тобой должен кто-то приглядывать. Уверен, тебе нельзя принимать те две таблетки вместе.
Я понимаю, что он просто шутит, и вообще довольно странно парню слышать такое от другого парня, но мысль о том, чтобы кто-нибудь за мной приглядел, крайне соблазнительна в своей убедительности.
Но мне нельзя зависеть от других. Мать стала зависеть от отца, и вот чем это кончилось.
– Не думаю, что мы можем меняться соседями, – холодно заявляю я. – Уже слишком поздно.
Я быстро ухожу, не оглядываясь.
Мой сосед Даг разговаривает по таксофону в конце коридора. Я узнаю его широкую спину и жесткие помятые волосы.
– Он тоже странно выглядит, – говорит он при моем приближении. – Глаза как у жука. Жуткий.
Я вспыхиваю и быстро пробегаю мимо, пока он не увидел.
Ночью мне снова снится тот же сон.
Все начинается с того, что я плаваю в море. Потом чувствую, что меня дергают за ногу. Я не боюсь: это мы с Харпер так играем. Она ныряет и дергает меня за ногу, а потом уплывает, прежде чем я успеваю ее поймать. Что-то типа подводных салок. Во сне я не знаю, откуда мы приплыли и что там делаем. Земли нигде не видно – только темно-синяя вода, расстилающаяся на все четыре стороны. Ни лодок. Никого.
Меня снова дергают за щиколотку, и я ныряю, чтобы успеть схватить Харпер.
Но я ошибся. Харпер там нет. При этом я вижу, что не один. Меня дергают за цепь, прикованную к моей щиколотке. Она уходит в глубину. Я опускаюсь вслед за ней, легко вдыхая стеклянную глубь.
Первая бочка выплывает из ниоткуда – слишком быстро, чтобы я успел увернуться. Это, конечно, Ребекка – ее светлые одуванчиковые волосы красиво переливаются и парят в мутной воде.
Я двигаюсь дальше вдоль цепи – это неизбежно, это логика сна. Женщина номер пять. С абсолютно голым черепом. У нее совершенно не было волос, когда ее нашли. Никто до сих пор не может понять почему. Есть вариант, что их, возможно, сожгли.
Задыхаясь и напрягая каждый мускул, я пытаюсь уплыть, но стоит немного отдалиться, как меня подхватывает течение и прибивает обратно к этой жуткой гирлянде из бочек, зависшей посреди моря и страшным силуэтом вырисовывающейся на солнце. Тут, конечно же, девять бочек, а не восемь, которые они нашли. В последней лежит Харпер. Ее кожа сползла с плоти. И плавает рядом с ней, как смятое платье. Харпер расперчаталась.
Я просыпаюсь от собственного крика.
– Какого черта? – бормочет мой сосед Даг.
– Извини… Плохой сон.
– Ну что за фигня, – ругается он, взбивая кулаком подушку. – Это уже третий раз за неделю, чувак. Что за фигня.
Девчонки из соседней комнаты чем-то стучат в стену – видимо, туфлей. Я им тоже порядком надоел. Они из Франции – приехали на практику в американский колледж. Не думаю, что они ожидали так часто просыпаться от диких ночных воплей в первую же неделю пребывания в Соединенных Штатах.
Нащупываю бумагу с ручкой, которые всегда держу рядом с кроватью. Достаю из тайника свою папку с газетными вырезками. Выхожу со всем этим в коридор. В этом здании коридоры всегда ободряюще залиты светом: днем и ночью.
Перелистываю заметки, внимательно их просматривая. Наконец нахожу все, что нужно, и открываю блокнот на новой странице. Трясущимися руками начинаю составлять список.
Ребекка Бун любила полудрагоценные камни. Бирюза, лазурит, жемчуг.
У женщины номер два на пальце была бледная полоска – вероятно, от обручального кольца.
У Луизы Родригес было пятеро детей.
Элейн Бишоп была очень низкая. У нее были розовые волосы.
У женщины номер пять стоял протез в бедре, но она делала операцию в Мексике, так что идентифицировать ее не получилось.
Карла Йап недавно удалила небольшую татуировку с бедра. Раньше там было написано «адам».
У Марианны Смит были необычайно белые и здоровые зубы без пломб.
Кристи Бэрам управляла рыбным магазином в Кастине. Ее любимым городом был Париж, хотя она никогда там не была.
Женщину номер девять так и не нашли, хотя полагают, что она умерла первой. Ее бочку унесло в море.
Я постоянно заглядываю в статьи, когда пишу, чтобы ни в чем не ошибиться.
Постепенно, пока я продвигаюсь дальше по списку, мое дыхание успокаивается, руки перестают трястись. Это единственный способ не позволить сну поглотить меня полностью: я пригвождаю себя к реальности фактами. Ими я снова согреваю этих людей. Маму выводила из себя моя привычка собирать газетные вырезки со статьями про каждую из жертв и хранить их. А я все коплю их – и отношусь к каждой как к драгоценному алмазу. Мне это необходимо: каждый новый факт о женщинах из бочек – как тонкая нить, связывающая меня со здравым разумом.
Закончив, убираю все вырезки обратно в папку. Мне нравится эта папка – на ней картина с Афродитой, выходящей из волн. Все статьи я убираю в специальные пластиковые конвертики, но даже так они выцветают от частого использования. Пойду завтра в библиотеку и поищу в отделе микрофильмов свежие статьи. Наверняка у меня чего-то нет, каких-нибудь личных подробностей. Новая информация все еще появляется, хотя теперь ее надо собирать по крупицам. Ребекку Бун и Кристи Бэрам они опознали практически сразу, а вот насчет Карлы Йап выяснили всего пару месяцев назад.
Я волнуюсь за женщину номер девять. Она все так же одиноко лежит на морском дне, и столько лет никто не может сделать ее реальной? Я представляю, как себя чувствует каждая семья, чья мать, дочь, жена или сестра когда-то пропала недалеко от Кастина. Они могут никогда не узнать, лежит ли она там, в глубине, крепко свернувшись в своей бочке.
Нат мне никогда не снится.
На следующий день я возвращаюсь с занятий усталый как черт. Я так и не заснул прошлой ночью, а просто лежал и наблюдал, как серый рассвет заглядывает в окно, пока бледное солнце поднимается из-за кухонь. Я хочу просто плюхнуться в постель и никогда больше не подниматься. Решаю прогулять завтрашнее занятие по истории искусства. Потом возьму у кого-нибудь конспекты.