Скай с самого начала знал, кто я. Он подтолкнул меня к тому, чтобы описать все случившееся тем летом в бухте, чтобы потом украсть. Я был материалом.
Я понимаю, что писать придется быстро. Скай тоже будет заканчивать свою книгу. И это тоже может стать частью истории. Это предательство. У меня будет свой конец.
Следующие несколько недель я пытаюсь писать – но слова как будто ускользают от меня. Последовательность событий становится нечеткой. Даже лица исчезают у меня из памяти. Почему у меня не осталось их фотографий? Харпер, Ната?
Как выяснилось, писательский блок – это не когда ты ничего не можешь написать. Это когда ты ничего не можешь почувствовать. Все мое тело, мой разум, мои волосы и ноги, даже мои ногти объяты яростью.
Писать, думаю я. Пасть.
Сморщенный Холм зеленеет. По деревьям скачут иволги. Потом они, наверное, полетят на север. Может быть, в Мэн. В те леса у моря.
Наконец, сидя в своей пустой комнате в общежитии, я пишу Элтону Пеллетье. Его не успели перевести из-за каких-то бюрократических проволочек, а мне уже нечего терять. «Расскажите мне, кем он был, – пишу я. – Нат. Мне нужно знать». Это все из-за Ская. Он копнул слишком глубоко, вскрыл все мучительные желания. А потом разграбил и бросил меня, как разрытую могилу.
Элтон отвечает короткой запиской.
«Прихади на следущей недели. Пиревод в конце июля».
Записка болезненно оживляет поблекшие было воспоминания. Не очень у них выходит с письмами – у обоих Пеллетье.
Последние деньги из стипендии я трачу на билет до Нью-Йорка. Это ближайший от тюрьмы город. Я не знаю, как буду добираться туда от станции. Возьму такси? Пойду пешком? Путь займет в два раза больше, чем в машине с… (не произноси его имя, даже не вспоминай его имя!).
В день посещения я просыпаюсь в пять утра. Я снова толком не спал. Перед выездом я, согласно инструкции, звоню с таксофона, чтобы подтвердить посещение.
– Тюрьма закрыта для посетителей, – говорит голос.
– Но я записан на сегодня, – бестолково бормочу я. – У меня есть допуск.
– Не сегодня.
– Там бунт? Я слышал, что посещения отменяют во время бунтов.
– Вы ближайший родственник?
Я закрываю глаза и слышу голос Элтона у себя в голове. Ты можешь занять его место, стать мне сыном.
– Нет, – говорю я.
– Посещения отменены, все.
Я кладу трубку на место. Мягкий кусочек розовой жвачки прилип к моему уху.
Я чувствую себя как мать Кристи Бэрам. Вспоминаю ласковую улыбку Элтона. Хорошо хоть я не успел добраться до тюрьмы прежде, чем он передумал.
Только вечером я узнаю, что Элтон Пеллетье мертв. Об этом сообщают в новостях. Элтону поручили заделывать трещины в асфальте на дворе. Во время работы он съел несколько горстей влажного цемента, а охранники даже не заметили. Когда в конце дня его отправили обратно в камеру, он запихал себе в рот простыню, чтобы не было слышно его криков, пока цемент застывал у него внутри.
Я не знаю наверняка, но мне кажется, это последнее сообщение Элтона для меня. Скушай. И я чувствую странную тоску.
Ничего страшного, – говорю я себе. – Я все еще могу ее написать.
Но я не могу. Слова на бумаге выглядят как тайнопись. Я не понимаю, где Скай, где моя папка, на что сейчас смотрит Афродита. Он забрал самую важную часть меня, когда ушел.
Маме не стало лучше, так что на лето я остаюсь в колледже и устраиваюсь работать в книжный магазин. В Пенсильвании жарко и тихо, и опустевший без студентов город кажется мне незнакомым. Я мучительно жду, когда снова начнутся занятия, появятся люди. Я брожу по выжженным солнцем дворам, как привидение. У меня были еще приступы. Стресс начинает отражаться даже на моем зрении – в левом глазу я постоянно вижу бледное размытое пятно. Мне кажется, это от напряжения.
– Мне приехать, сынок? – спрашивает по телефону голос отца.
Он неудачник и придурок, и я, конечно, ненавижу его, но мне одиноко, а он – моя семья. На меня накатывает теплая волна любви, и я уже открываю рот, чтобы сказать: да, пожалуйста, пап, приезжай.
– Мы с Эдит… ну, не очень хорошо ладим, – говорит он. – Боюсь, ничего не выйдет.
– Да пошел ты! – кричу я и вешаю трубку.
Обернутая в коричневую бумагу посылка приходит в сентябре, сразу после начала семестра. Она здоровая и еле влезает в мой почтовый ящик.
Я не хочу возвращаться в свою комнату, так что вскрываю ее прямо в коридоре.
Это напечатанная на машинке рукопись. Титульный лист гласит: «Гавань и кинжал». Скай Монтегю. Я недоверчиво фыркаю. Пролистываю рукопись дрожащими руками. В глаза тут же бросается строчка: Не думаю, что люди должны жить у моря. Оно слишком велико, чтобы его понять.
– Нет, – вслух произношу я. – Это невозможно. – Он не стал бы, не смог бы.
Между страниц вложено письмо, написанное все теми же зелеными чернилами.
Свистящая бухта, Мэн
1 сентября, 1992
Дорогой Уайлдер!
Ну вот, наконец, я что-то написал. Как ты и говорил. Не стоило пытаться заставлять тебя рассказать эту историю, ведь ты очевидно не хотел заново переживать все эти вещи.
Я пишу это письмо, глядя на садящееся солнце позднего лета в Свистящей бухте. Странно снова сюда вернуться. Я не был здесь с тех пор, как все произошло, – тут красиво, я и забыл.
Я не был честен с тобой, да и с собой. Это и моя история тоже – ты поймешь все, когда дойдешь до страницы девяносто два.
Издательство приняло книгу, ее опубликуют в следующем году. Но я хочу, чтобы ты взглянул на финальную версию, со всеми моими помарками и исправлениями. На этот раз я пытаюсь рассказать правду.
Мне нужно было исчезнуть быстро, Уайлдер, иначе бы я вообще не нашел в себе храбрости.
Живи свою жизнь. Будь шизанутым. Будь свободным. И можешь в это не верить, но…
С наилучшими пожеланиями,
Я мрачно переворачиваю заглавную страницу и начинаю читать. В рукописи полно зеленых исправлений и примечаний, зачеркиваний и целых абзацев, замазанных белым корректором. Какой нерешительный, – думаю я. Все время пытается понравиться.
Я прочитываю «Гавань и кинжал» за день. Первые пару страниц я балансирую между пропастью ужаса и теплыми волнами облегчения. Это не очень хорошо написано. Я с веселым злорадством усмехаюсь каждому громоздкому деепричастию. Но стоит мне наткнуться на строчку, взятую напрямую из моих мемуаров, и мне хочется схватить его за горло.
Сюжет слишком уж знакомый.
История рассказана задом наперед, от лица главного героя, Скандара. Скандар встречает Уайли в колледже. Они становятся друзьями. Уайли раскрывает Скандару тайну своего травмирующего прошлого, и они становятся ближе друг другу. Эта часть на самом деле довольно милая. Сначала книга напоминает роман о взрослении. Но потом история уходит в прошлое.
Забитый неудачник Уайли приезжает на каникулы в летний домик в бухту под названием Зеркальная гавань. Он знакомится с двумя местными подростками. По вечерам они сидят на маленьком пляже и едят сибаса на углях. Уайли и Нейт одновременно влюблены в Хелен. После несчастного случая в пещере Нейт получает травму. Его отца арестовывают, потому что тот оказывается серийным убийцей, известным как Спасатель (иронично), который похищал купающихся женщин, пытал и убивал их. Он складывал их тела в бочки и прятал в подводных расщелинах морских пещер.
Это не глубокие правдивые мемуары, которые хотел написать я. Это ужастик. Это чушь собачья. Это пошлость. И что хуже всего – Скай превратил Ребекку, реальную погибшую женщину, в дешевую пугалку. Она зловещая, сладострастная, в длинном красном платье. Кто вообще плавает в длинном красном платье? У нее на плече кровавая рана – на том самом месте, где ее зацепила акулья снасть, которой Спасатель ловил купальщиц. Ее призрак становится чем-то вроде сирены, завлекающей купальщиков в быстрину.
Я думаю о настоящей Ребекке, на чье фото в газете так часто любовался. Светлая, легкая, залитая солнцем, облокотившаяся на подоконник и окруженная тюльпанами.
– Извините, – шепчу ей.
Остальные персонажи показаны не лучше. Хелен была стройной, с яркой серебристой прядью в кроваво-красных волосах. В ее молодых глазах читался опыт.
Фу.
У Энтона были темные глаза цвета беззвездного неба, а волосы облепляли его голову, как пятно нефти. Он все время носит с собой багор (это ложный след).
Нейт был стройным, как струна, золотисто-коричневым, как начищенные кожаные ботинки, и его губы слегка кривились, когда он улыбался.
Скандар, наш герой, конечно же высокий и самоироничный. Копна его золотисто-каштановых волос всегда спутана.
И есть еще Уайли. У Уайли были такие маленькие глаза, что они словно терялись на лице, как у крота. Даже во сне в нем всегда сидела подавленная ярость. Ничего так не злит людей, как понимание, что они – часть декораций.
Когда я это читаю, меня трясет от злости.
Откуда-то Скай знает вещи, которые я ему никогда не рассказывал. Он пишет про кровь, которая стекала в собравшуюся в лодке воду, окрашивая ее в алый. Я об этом не упоминал и не писал – это я точно помню. Он говорит о ногах Хелен и о пушке на них, который иногда ловит солнечные лучи, словно проволока. Об этом я ему тоже не рассказывал. Он как будто свободно расхаживает среди моих воспоминаний. Разве кто-то так может? – посещает меня безумная мысль. – Забрать идею прямо из твоей головы?
Мне снова хочется убить его – но убить еще год назад, когда мы впервые встретились, чтобы никогда всего этого не чувствовать.
Я дохожу до страницы девяносто два.
Гавань и кинжалСкай Монтегю
Страница 92
– На самом деле я мало что помню, – говорит Скандар. Когда они подходят к реке, он скидывает кеды, связывает их за шнурки и вешает на шею, заходя в бурный коричневый поток. Уайли терпеливо ждет на травянистом берегу. Он ненавидит холодную воду. – Это было много лет назад. Я был всего лишь ребенком. – Но Скандар все помнит, и Уайли знает это.