Через несколько секунд слышится звук – высокий и скорбный. Камни поют, и я наконец чувствую себя дома. Я какое-то время слушаю, несмотря на усталость. И думаю: если бы у разбитого сердца был голос, то такой. Представляю, что камни сказали бы обо мне – Уайлдере Харлоу, который вернулся в Свистящий коттедж спустя тридцать три года, примерно на столько же фунтов тяжелее и почти слепой, чтобы написать книгу. И на этот раз я не облажаюсь.
Ночью я слышу звук, словно кто-то скребется. Я закрываю окно, но звук не прекращается. Я понимаю, что это всего лишь ветка, бьющаяся в оконную раму где-то внизу, но это очень похоже на скрип ручки. Я вспоминаю первую ночь, когда Скай переехал в мою комнату и мне приснился кошмар. Как он успокаивал меня и не выключал свет, чтобы я не боялся. Я заснул под скрип его ручки, царапающей бумагу. На секунду во мне вспыхивает тепло.
Но что он писал? Скорее всего, историю Скандара. Тепло испаряется. Я представляю, как ярко-зеленые чернила закрашивают коттедж, бухту, небо – как маркер кинопленку. Он помечает мою собственность. Мой дом, мое прошлое, мои места. Меня.
Многолюдный кордебалет из двенадцати маленьких эльфоподобных фигурок пляшет передо мной в темноте. Они в такт приподнимают красные колпачки. Их яркие глаза сверкают.
Это называется синдромом Шарля Бонне[14], и он часто сопутствует макулярной дегенерации[15]. Бледное пятно, которое возникло у меня в глазу в колледже, с годами увеличилось. Теперь центр фокуса почти полностью стерт и неразличим. Сейчас я довольно сносно могу видеть только периферию. Модный доктор с Манхэттена, к которому меня привела Эмили, сказал готовиться к долгому, медленному погружению в слепоту.
Но этих видений не ожидал никто.
Впервые это случилось, когда мы с Эмили были в ресторане. Я увидел, как из официанта растет глициния. Она обвила его за талию своими скрученными серыми ветвями и распустила над головой нежные фиолетовые цветы.
Модный доктор с Манхэттена считает, что это происходит не со всеми людьми на свете лишь потому, что мозг слишком занят обработкой зрительной информации. Когда работы не остается, он начинает чудить.
– Считайте, что ваш мозг развлекается, играет, наконец-то освободившись от необходимости обслуживать зрение.
На секунду я действительно пытаюсь взглянуть на свою надвигающуюся слепоту как на освобождение, как на сверхспособность. Но в следующее мгновение мне хочется ударить доктора по яйцам.
Тем не менее мне удалось как-то к этому приноровиться. Видения больше меня не пугают. Обычно я могу определить, что реально, а что нет.
При милосердном свете утреннего солнца я провожу небольшую инвентаризацию. У меня есть кредитная карта, которую я стянул из кошелька Эмили, и немного наличных. Негусто. Но должно хватить.
Коттедж обставлен так, что его не узнать. Кто все это выбирал? Яркие лоскутные ковры, белый хлопок, ротанговая мебель. Везде чисто и аккуратно. Это не вызывает никаких ассоциаций с тем ворчливым стариком из агентства недвижимости, с которым я разговаривал по телефону.
Иногда он упоминал о «девчонке из города, которая заезжает помочь», так что, видимо, это все подобрала она. Мне нравится.
Ужасные полароиды дяди Вернона исчезли, куда-то задевались после всех этих лет. Я немного по ним скучаю. Холодильник новый, с голосовым контролем, и все полки забиты под завязку. Есть даже замороженные макароны с сыром, которые я так любил, когда был подростком. Я ел их тоннами. У меня такое чувство, будто кто-то присматривает за мной. Будто Свистящая бухта рада, что я вернулся.
Ладно. Начинаем. Пришло время по-настоящему убить его.
Я расчехляю свой ремингтон. Ноутбуки нужны для уплаты налогов и спама, – говорю я себе. – Пишущие машинки – чтобы писать. Но на самом деле мне просто стало сложно разглядеть экран ноутбука. Печатать на белой странице гораздо проще.
Выношу свой рабочий стол под клен. Он очень сильно вырос – это, видимо, единственное, что стало здесь больше. За тридцать три года можно вырасти или скукожиться – и никогда не знаешь, что именно случится. Завариваю себе в кастрюльке на плите быстрорастворимый кофе, добавляю молоко и выхожу с ним на улицу. Кофе слишком горячий, и я обжигаю губы. Над головой шепчутся листья.
Я не мог вернуться сюда после того, как была опубликована «Гавань и кинжал». После того, как Скай начал снимать здесь дом. Тот самый, который принадлежал родителям Харпер. «Какое же у него воображение! – в один голос твердили все. – Какая книга!» Даже семьи женщин из бочек говорили, что ему удалось передать атмосферу этого места. Ощущения. Их скорбь.
Я все еще помню свои чувства, когда впервые увидел фотографию Ская здесь, на главной улице Кастина, перед домом, где раньше располагался рыбный магазин. Старая лавка Кристи Бэрам. Теперь тут клуб с VR-очками. Я слышал, детям нравится. Но я не понимаю, кому нужна виртуальная реальность, если есть книги?
В общем, я был у дантиста, открыл журнал и увидел его. Он со своими растрепанными каштановыми волосами пялился прямо на меня. Это случилось тем летом, когда вышла книга. Это было ужасно – в Пенсильвании стояла жара, и внутри меня тоже запылал огонь, как будто кто-то бросил горсть тлеющих углей мне в живот. В этот день у меня случился эпизод на занятии по Фолкнеру. Так получилось, что это на меня смотрели, «когда я умирал»[16]. Лежа на полу. Посреди аудитории. Плохая шутка, неважно.
После этого Скай приезжал в бухту каждое лето. Это сделало его знаменитостью. Люди съезжались сюда со всего света в надежде столкнуться с ним.
У меня были годы, чтобы проанализировать произошедшее между мной и Скаем. Я препарировал и анализировал каждый момент, что мы провели вместе. Я понял, почему он весь семестр так остервенело читал «В поисках утраченного времени» вместе с биографией Пруста. Он пытался разработать механику: как вмешать мой текст, мою правду в свое дешевое эгоцентричное чтиво.
Правду никто не знает, но скоро это изменится. Только мне нужно поступить умно. Конечно, нельзя клеветать на мертвых, но нельзя быть и слишком тактичным. Я хочу, чтобы книгу опубликовали, и как можно большим тиражом. И, хотя это меня уже давно не должно волновать, я не хочу показаться жалким. А еще кое-что из случившегося может произвести тяжелое впечатление на Эмили.
Автофикшн как он есть.
Я смотрю на огромный белый простор бумаги. И понимаю, что не хочу начинать. Не ходи туда, – как говорят мои студенты.
Снег в оконных рамах, его прикосновения, солнечный свет повсюду. Шиза сделает тебя свободным. С первой половиной у меня все в порядке. Так что скоро, если повезет, я стану свободным.
Ничего не получается. У меня все стоит прямо перед глазами – сияет в центре разума, как оконный витраж. Так почему я не могу ничего написать?
Клен что-то шепчет. Кислотно-желтая стая певчих птиц взмывает над морем. За ними тянется сверкающий золотой текст, написанный изящным каллиграфическим почерком. Уайлдер, Уайлдер, Уайлдер — снова и снова повторяется одно и то же слово. Я закрываю глаза и начинаю считать, как учил доктор. Глубоко вдыхаю. Когда я открываю глаза, их уже нет.
Даже птицы в моих галлюцинациях пишут. Почему я не могу?
Я вздрагиваю с таким чувством, как будто кто-то только что ушел или даже легонько ко мне прикоснулся, прежде чем убежать. Это ворота качаются на ветру? И что это за резкий, едкий запах в воздухе?
Поднимается ветер, и когда я слышу звук снова, он все еще настолько тихий, что его можно принять за галлюцинацию. Сперва я думаю: камни? Проверяю ветер облизанным пальцем, но он дует не с востока. Звук раздается еще раз, и на этот раз я уверен – это человеческий голос откуда-то из скал. А на третий раз мне даже удается разобрать слова.
– Спасите! Кто-нибудь, пожалуйста, помогите!
Я со всех ног подбегаю к краю обрыва, прикрываю глаза и смотрю на блестящую воду. Мне удается увидеть только черное пятно – наверное, это голова в воде. Она то опускается за сверкающую поверхность моря, то снова появляется.
– Пожалуйста! – кричит голос. – Спасите!
Я хлюпаю по грязи, подбегая к калитке. Несусь по узкой тропинке к морю, разбрасывая ногами песок и гальку. Прибежав на маленький пляж, я вижу ее отчетливее – она у самого устья бухты, где скалы заканчиваются и уступают место открытому морю. Бледное лицо обрамляют темные волосы, облепившие череп.
Женщина в панике размахивает руками, а потом опять исчезает под водой. Я скидываю ботинки на песок и полностью одетый ныряю в море. Она кричит что-то неразборчивое. Кажется, начинает уставать.
– Я иду! – ору я.
Я ахаю, когда ледяная вода достает мне до сердца. Я перехожу на кроль, задыхаясь от смертельного холода. Волны бьют по лицу, и рот заполняет соленая обжигающая вода. Наверное, ей свело ногу. Или, может, она зацепилась за что-нибудь под водой? За старую рыболовную сеть или что-то подобное? Несколько лет назад такое случилось с ребенком прямо здесь, на побережье; я читал об этом. Вижу, что женщина совсем рядом с бледно-голубым буем. Может, она запуталась в веревке?
Теперь я уже могу разглядеть ее черты. Лицо в форме сердца, красивые полные губы. На ней что-то темное, но вроде как не купальник. Ее острые плечи резко очерчены под темной прозрачной тканью.
Платье сползает с ее плеча, и на одну ужасную секунду мне кажется, что она ранена. Но потом я понимаю, что у нее просто большое родимое пятно, отдаленно похожее на откушенное с одной стороны яблоко. Оно закрывает почти все ее плечо.
Женщина задыхается и выплевывает струю воды. Теперь я вижу, что платье не черное, а синее, но в воде кажется темнее. Оно вздувается и колышется вокруг нее. Пузыри юбки качаются на воде. Значит, она оказалась в воде полностью одетой. Это нехороший знак. Люди обычно не лезут в море в длинных платьях, если все хорошо. Но, может, она упала со скалы или с лодки…