Не надо меня ненавидеть, Уайлдер.
Зловещие, змеино-зеленые чернила как будто светятся.
Меня внезапно пронизывает боль, и я корчусь на полу.
Приподнимаю футболку и, жмурясь, смотрю на свой бок. Тонкая полоска поврежденной кожи пожелтела, но уже заживает и становится грязно-зеленой. Я смотрю на записку, на свой бок и снова на записку. Теперь синяк принял форму прописной буквы «С» – точно такой же, как инициалы Ская в записке.
Внутри все падает, и желудок обрушивается прямо в кишки, так что мне кажется, что я опорожню их прямо здесь и сейчас, в пижамные штаны. Я кричу.
Когда, наконец, я начинаю задыхаться, ее уже нет. Дико оглядываюсь, проверяю все шкафы и ящики, смотрю под кроватью, но мертвой женщины нигде нет.
У меня возникает ужасная мысль. Нужно ее проверить.
Я роюсь в чемодане в поисках своего первого печатного издания «Гавани и кинжала». Я прочел эту версию много лет назад, но она мне показалась какой-то нереальной – не такой, как рукопись.
Дрожащими пальцами нахожу описание Ребекки.
Он был уже на полпути к тонущей женщине, и теперь Скандар мог различить ее лицо. Заостренное и белое как мел. На ней было что-то синее, но не купальник. Ее острые исхудавшие плечи выступали под прозрачной тканью. На плече виднелось родимое пятно. Девушка, кажется, слишком часто дышала, и он боялся, что она задохнется. Она уже выглядела полумертвой. В воздухе висел запах гниения.
– Как тебя зовут? – Скандар где-то слышал, что в стрессовых ситуациях человек успокаивается, когда его называют по имени. Вспоминает себя.
– Ребекка, – слабо отозвалась она таким надтреснутым голосом, как будто кто-то молол перец. Это был самый страшный звук, что он слышал в жизни. Человеческий голос не должен так звучать.
Я так много раз читал другое описание Ская – из первоначальной версии, – что и забыл, как он изменил его для печати. Меня сбило платье – Ребекка в рукописи «Гавани и кинжала» была в красном. Существо, что я вижу, одето в синее. И у него родимое пятно на плече, а не рана.
Почему-то я ожидал, что рукопись «Гавани и кинжала» окажется размякшей, заплесневевшей и сгнившей. Но она совершенно сухая – обычная стопка листов.
Я сажусь за кухонный стол и начинаю ее пролистывать – и тут замечаю, что бессознательно машу рукой за правым плечом; я так всегда делаю, когда чувствую, что Эмили пытается читать у меня из-за спины. Я оборачиваюсь и оглядываюсь на кухне. Пусто. Или мне просто кажется, что пусто. Дрожащими руками переворачиваю страницы. Вот оно.
Он был уже на полпути к тонущей женщине, и теперь Уайли мог различить ее лицо. Оно было в форме сердца, с красивыми пухлыми губами. На ней было что-то красное, объемное, и оно раздувалось на воде вокруг нее, как колокол. Ее острые плечи выступали под прозрачной тканью. Рукав сполз, и он увидел на ее плече рану – красную и кровавую, как надкусанное яблоко. Девушка слишком часто дышала, и Уайли боялся, что она задохнется.
– Как тебя зовут? – крикнул он. Уайли где-то слышал, что в стрессовых ситуациях человек успокаивается, когда его называют по имени. Вспоминает себя.
– Ребекка, – слабо ответила она.
Но описание не всегда было таким. Страницы покрыты белыми пятнами замазки.
Я думаю, думаю, думаю. А потом беру из шкафа острый нож. Очень аккуратно, скрупулезно счищаю слой корректора. Вскоре стол покрывается мелкими белыми крошащимися хлопьями. Не могу поверить, что когда-то мы так писали – настолько кропотливо. Через несколько минут я заканчиваю свои раскопки. Осторожно сдуваю со страницы белую пудру. Вот. Как я и думал.
В рукописи, которую он мне прислал, платье Ребекки изначально было синим – как и в финальном варианте. Скай всегда был склонен к сомнениям.
Быстро наношу на бумагу замазку и судорожно на нее дую, чтобы ускорить процесс. Наконец она высыхает. Поверх нее я нацарапываю новое описание платья – снова меняю синее на красное и вместо родимого пятна возвращаю рану.
Мне нужно, чтобы она вернулась, чтобы проверить свою память. Я жду, и волосы на загривке встают дыбом. Каждый темный угол на кухне будто глядит мне прямо в глаза.
Сначала появляется запах. Нотка гниения в воздухе. Сердце замедляется, как будто бьется в холодной склизкой тине. Хотя сейчас я жду ее; хотя на этот раз хочу, чтобы она пришла.
Она здесь. С подола ручьями течет вода. Я отвожу взгляд, пытаясь смотреть и не смотреть. Ребекка мечется из стороны в сторону, дрожа на границе между бытием и небытием. Но даже краем глаза я вижу, что платье стало из синего насыщенно-красным. Чувствую запах алой крови, поднимающийся из раны на ее плече.
Я снова соскребаю немного замазки и краем глаза слежу за ней.
По подолу платья Ребекки ползет темное пятно. Она открывает рот в немом ужасе. Я не слышу ее, но точно знаю, что она кричит. Подол ее платья приобретает глубокий синий цвет – цвет океана. Кровь высыхает и бледнеет, превращаясь в родимое пятно.
Синева ползет по платью к талии. Когда она доходит до того места, где должно быть сердце, Ребекка, будто защищаясь, складывает руки на груди. Медленно, дюйм за дюймом, синева заливает платье. Она кричит в тишине. Она протягивает руки и умоляет меня остановиться. Это непросто – когда тебя переписывают. Но всегда можно поиграться с первой редакцией.
Меня преследуют не призраки – меня преследует книга. А точнее, преследуют персонажи из «Гавани и кинжала».
Вот почему только я видел зеленую надпись «Убийца» на скале. Вот почему Харпер выглядела такой молодой, когда я увидел ее издалека в Кастине. Это была не Харпер. Это была Хелен.
У меня вырывается дикий хохот и прокатывается по комнате. Я все смеюсь и смеюсь и уже не могу остановиться, хотя у меня все болит, я не могу дышать и глаза слезятся. Мир сошел с ума. Или, может быть, я. Я не знаю, какой ответ хуже. Другая возможность, конечно, заключается в том, что я уже мертв. Что я призрак в каком-то безумном посмертном сне. Господи, пожалуйста, только бы я не был мертв.
[]
– На этот раз сработает, – говорит Грейс. – Потому что ты используешь меня.
– Сядь и помолчи. – Ей слишком не терпится отдать мне свою кровь. Нож делает алый разрез на ее коже. – Осторожно, – предупреждаю я. – Не хочу вызывать «Скорую».
Я беру чашу. Она из нержавеющей стали, хотя должна быть серебряная, но сойдет. Это будет в последний раз. Последний шанс.
Ее кровь глухо капает в чашу, как дождь.
Прокалываю палец острым ножом и морщусь. Я делала это уже сотню раз, но привычка не притупляет боль. На этот раз сработает, – говорю себе. Сработает. Должно.
Соединяю ее кровь на дне чаши со своей. Я слышу тихое «кап», когда она падает. Смешиваю вино и морскую воду. Раньше я использовала воду из бухты. Но я знала, что она недостаточно хороша. Так что на этот раз я заставила себя пойти туда. Там вода помнит.
Каменный потолок, будто живой, отражал бесконечные пляски света. Заводи уводили в глубину, как черные ворота в зеркальную страну. Я чувствовала, что они были там – все они – и наблюдали из своих ржавых бочек. Но потом я встряхнулась. Их нет, их давно уже нет. Бери и уходи, – сказала я себе.
Прикосновение воды было холодным, словно смерть. Я набрала ее в пластиковую бутылку – не очень волшебно, но главное результат.
В глубине что-то пошевелилось. Я понимала, что это просто игра воображения, но уплыла к морю и свету прежде, чем смогла это проверить.
Я нервничаю. Это серьезная магия. Я никогда не делала ничего настолько серьезного. А очень хотелось.
Беру волосы и бросаю их в чашу. Мое дыхание слишком тяжелое. Поверхность смеси подергивается неприятной рябью при каждом дуновении.
– Войди в эти чернила, – произношу я. – Пусть они свяжут тебя. – Ничего не происходит, но иногда еще долго непонятно, что магия сработала.
Но, конечно, она не сработает. Ничего из этой фигни на самом деле не работает, и где-то глубоко в душе я это знаю. Просто способ добавить капельку собственной воли в огромный черный океан вселенной. Иногда просто очень сложно терять то, что любишь.
– Сохрани его. Свяжи его.
Незаметно подступают слезы и больно обжигают щеки. Я наклоняюсь, чтобы они сбежали по моему лицу и капнули с подбородка прямо в зелье. Настоящие слезы – тоже серьезная магия. В колдовстве их нельзя планировать. Они либо появляются, либо нет.
Я толку обгоревшую и потемневшую жемчужину пестиком в ступке. Добавляю порошок в смесь. Теперь время пришло.
Беру чашу в руки, и у меня сводит живот. От нее поднимается аромат вина, но в нем есть примесь, кровавый солоноватый оттенок, и от него внутренности тяжелеют.
Я поворачиваю голову, делаю глубокий вдох и удерживаю его. Я пью из чаши. На языке вкус человеческой плоти. Я сразу же бегу в ванную. Кровь с вином омерзительно смешиваются в горле, язык как будто полностью покрыт этой смесью. Я то ли сплевываю, то ли выблевываю содержимое чаши в унитаз. Мне же не обязательно глотать, чтобы сработало, правда? В любом случае я просто не могу.
Остатками жидкости аккуратно подчеркиваю первые слова в книге с помощью иглы. Вот. Она начинается с крови. Эта книга еще не закончена. Думаю, это и есть ключ.
Но ничего не происходит. Наверняка же должен быть какой-то знак? Я тоскливо перелистываю страницы.
Но тут…
Тащи
Щит
Ищи
– Ищу, – шепчу я.
– Сработало? – Она берет меня за руку, и меня переполняет нежность: странная и невыносимая.
– Спасибо.
– Я твоя, – говорит она. – Все, чего я хочу, – быть рядом с тобой. Я это заслужила?
– Да, – плачу я. Последний раз я ощущала такое много лет назад. Когда открывала свету свои самые темные уголки. Это больно.
Снова смотрю на слова на странице. Я все еще не могу поверить в это.