Её мысли путались, разрывались на обрывки воспоминаний, смешивались с ощущением собственного тела, которое больше не подчинялось. Попытавшись повернуть голову, она почувствовала, как всё вокруг качнулось, потемнело, а гул в ушах стал ещё сильнее.
Сейчас она знала, что рядом кто-то двигается, что дыхание чужих людей всё ещё заполняет пространство, но не хотела видеть, не хотела осознавать, что они здесь, что она всё ещё здесь, что это не сон и не то зыбкое состояние, из которого можно будет выбраться, просто открыв глаза.
Она не сразу заметила, что сжала руки в кулаки так сильно, что ногти впились в ладони, оставив болезненные отметины. Она чувствовала, как дрожат её плечи, как ноги подгибаются, как губы беззвучно шевелятся, но слова так и не появляются.
Её сознание застряло в этом состоянии, зациклилось на страхе, который невозможно было выбросить, потому что он уже не был чем-то внешним. Он был внутри неё, плотно переплетён с каждым нервом, с каждой клеткой её тела.
Анна не слышала её всхлипываний, не чувствовала вибраций чужого напряжённого тела рядом, не реагировала на то, что в комнате снова сгущалась тяжёлая тишина, наполненная их дыханием, прерывистым, глубоким, сдавленным. Она просто лежала на спине, глядя в потолок, но взгляд её оставался пустым, расфокусированным, без осмысленности и желания что-либо видеть.
Она не думала, не анализировала, не пыталась осознать, что произошло, потому что внутри уже не осталось ничего, что нуждалось в осознании. Её тело было здесь, но сознание будто отступило, уплыло в ту бесконечную пустоту, которая разлилась вокруг. Она не чувствовала ни боли, ни облегчения, ни усталости, ни отвращения. Всё растворилось, уступив место ровному свету, который отражался от потолка, проникая в глаза, но не оставляя следов.
Она не пыталась сосредоточиться на чём-то, не искала точку, за которую можно было бы зацепиться, потому что понимала, что цепляться больше не за что. Мысли растворялись, становились вязкими, растянутыми, теряли контуры, превращаясь в нечто бесформенное, что уже не имело значения. Она даже не сразу поняла, что больше не ощущает, как тяжело поднимается её грудь, потому что не была уверена, дышит ли она.
Катя снова всхлипнула, но Анна не обратила на это внимания. Она продолжала смотреть в потолок, но ничего не видела.
Тишина в комнате стала удушающей. Она не была лёгкой, не приносила облегчения, не позволяла отпустить произошедшее.
Это молчание было другим, плотным, липким, наполняющим пространство так, что казалось, оно вдавливает их в постель, не позволяя встать, не позволяя отдалиться друг от друга, не давая возможности сделать вид, что ничего не случилось.
Свет тускнел медленно, будто позволяя им осознавать происходящее по частям, разрывая их внимание на отдельные детали: влажную кожу, сбившееся дыхание, спутанные волосы, тёплые отпечатки чужих ладоней, оставшиеся на телах.
Никто не говорил ни слова.
Катя лежала в стороне, её тело было скручено, колени подтянуты к груди, пальцы сжимали одеяло так сильно, что оно было собрано в комок, сжатое в её кулаках, словно это был последний якорь, удерживающий её здесь. Её плечи подрагивали, но она не плакала, не издала ни звука, кроме глубоких, медленных вдохов, в которых угадывалась борьба – не снаружи, а внутри неё.
Артём поднялся первым. Его движения были быстрыми, резкими, в них не было осознанной грубости, но чувствовалось напряжение, оставшееся в теле, которое он теперь стремился спрятать под одеждой, стереть с себя этот момент.
Он не смотрел ни на кого, не задерживал взгляд, будто любой зрительный контакт мог сломать эту маску отчуждённости, которую он так спешно возвращал себе.
Он потянулся к своей одежде, натягивая её небрежно, но с явной нервозностью. Пальцы у него задрожали на мгновение, прежде чем он снова взял себя в руки.
Анна, не двигаясь, лежала на спине, глаза смотрели в потолок, но теперь в них уже не было той пустоты, что заполнила их минутами ранее. Теперь она осознавала. Теперь она видела.
Дмитрий лежал рядом, и его дыхание ещё не стало таким же ровным, как обычно.
Они смотрели друг на друга.
В этом взгляде не было ни злости, ни благодарности, ни удовлетворения. Он был полон чего-то другого, более сложного, более многослойного, чего-то, что не исчезнет так же быстро, как чужое тепло на коже.
Анна видела, как его грудь медленно поднимается и опускается, как его взгляд изучает её не просто как участницу эксперимента, а как человека, с которым теперь связана невидимой нитью, что невозможно разорвать.
Дмитрий не торопился отвернуться, не торопился двигаться, он просто ждал какого-то осознания, какого-то вывода, к которому они оба должны прийти.
Анна понимала, что это уже не нейтральность – это что-то другое.
Он видел её без прикрас. Она видела его без прикрас.
Теперь они знали, что могут использовать друг друга. Анна видела это осознание в его глазах, видела, как он чуть прищурился, будто уже понимал, что между ними что-то изменилось.
Она видела в его взгляде вызов, оценку, проверку – что она сделает, как поведёт себя, как ответит.
Катя сжалась ещё сильнее, её дыхание участилось, но она не вставала, не пыталась одеться, словно тело не слушалось, не хотело двигаться.
Артём натянул рубашку, но она была помята: ткань легла неаккуратно, и он раздражённо передёрнул плечами, пытаясь вернуть контроль над телом.
Он не мог позволить себе эмоций. Но они были.
Анна услышала последний выдох Дмитрия, а затем голос прозвучал в тишине комнаты, но принадлежавший не его.
– Хорошая работа. – сказал Голос.
Они снова оказались лишь деталями чужого эксперимента, марионетками в чужой игре, голосом, от которого невозможно убежать, потому что он знал их лучше, чем они сами.
Словно никто из них не сделал выбор.
Выбор уже сделали за них.
Глава 17
Новым днем в комнате стояла старая тишина. Не мягкая, не успокаивающая, а удушающая, вязкая, будто тяжёлая пелена сомкнулась над ними, пропитывая воздух липкой тревогой. Свет, холодный и безжалостный, резал взгляд, подчеркивая усталые, напряжённые лица, неподвижные силуэты на кроватях.
Катя сидела в углу, прижав колени к груди, словно пытаясь спрятаться внутри себя. Она не шевелилась, и даже дыхание её было едва слышным. Глаза, устремлённые в одну точку, были широко распахнуты, но пусты, будто душа покинула это тело, оставив после себя скорлупу, которая теперь лишь механически существовала в пространстве. Катины губы едва заметно дрожали, но ни один звук не сорвался.
Артём, напротив, не мог оставаться в покое. Он нервно одёргивал рукава футболки, двигал плечами, будто одежда вдруг стала невыносимо тесной. Его пальцы сжимались и тут же разжимались, потом пробегали по волосам, оставляя их растрёпанными, заставляя торчать во все стороны. Он ходил по комнате короткими, рваными шагами, не глядя ни на кого, будто пространство вокруг стало клеткой, из которой невозможно выбраться.
Анна лежала на спине, с широко раскрытыми глазами, но взгляд был расфокусирован и устремлён в безразличный белый потолок. Она не могла уснуть. Тело помнило, а кожей запечатлелось чужое дыхание, прикосновения, жар, давление рук. Это ощущение не проходило, как если бы кто-то оставил на ней невидимые отметины, не стирающиеся даже временем. Она попыталась глубже вдохнуть, но в груди сдавило, и дыхание получилось неглубоким.
Дмитрий казался самым спокойным. Он полулежал, прислонившись спиной к стене, скрестив руки на груди. Его лицо оставалось бесстрастным, но взгляд говорил больше, чем поза – он наблюдал. Оценивающе, внимательно, словно ждал, когда кто-то первый не выдержит и заговорит.
Глаза его иногда задерживались на Кате – чуть дольше, чем на остальных. На Артёма он почти не смотрел. Иногда его внимание падало на Анну, но не случайно – в этом взгляде не было простого интереса, скорее попытка понять, как далеко она зашла в своих мыслях.
Тишина нарастала, становилась невыносимой.
Артём резко выдохнул, не выдержав, и откинулся на кровать, закинув руку за голову.
– Кто-нибудь хоть слово скажет? – его голос прозвучал глухо, но в нем не было настоящего вопроса. Скорее, попытка разрушить это давление, врезавшееся в грудь.
Никто не ответил. Катя едва заметно дёрнулась, будто от громкого звука. Её плечи вздрогнули, но она не посмотрела на него, даже не моргнула.
– А, ну да, – усмехнулся Артём, глядя в потолок. – Гениальная идея, помолчать до рассвета, будто это поможет.
– Замолчи, – тихо сказала Анна.
Он повернул голову, и в его глазах вспыхнуло раздражение.
– Почему? Потому что тебе так хочется?
– Потому что невыносимо слушать твою нервозность, – так же ровно ответила она.
Артём усмехнулся, но усмешка получилась не живой, а механической, как рефлекторная реакция.
– Да, а молчание Кати прямо рай для ушей, да?
Катя вздрогнула, но не ответила, зато Анна закрыла глаза.
– Это не твоя проблема.
Артём резко сел.
– Нет, моя, чёрт возьми. Тебя вообще не волнует, что происходит?
Анна глубоко вдохнула, но ответила не сразу.
– Волнует.
– Ну так почему ты ведёшь себя так, будто мы просто пересидим это и всё будет нормально?
Она открыла глаза и посмотрела на него.
– Потому что ты ничего не изменишь. Хочешь кричать? Кричи. Но кому ты кричишь? Нам? Голосу? Себе?
Артём стиснул зубы, потом провёл ладонями по лицу, глухо выдохнул и, качнув головой, снова лёг, отвернувшись.
– Идите к чёрту!
Дмитрий усмехнулся.
– Интересно, сколько ещё продлится эта показная борьба за принципиальность?
Артём резко сел, но Дмитрий даже не посмотрел в его сторону.
– Ты тоже хочешь добавить что-то умное?
– Уже добавил, – спокойно ответил Дмитрий, откинувшись на спинку кровати.
Артём прищурился.
– Ты забавно наблюдаешь за нами, знаешь?
Дмитрий слегка наклонил голову.