– Катя может отказаться. Но тогда Анна и Артём должны выполнить задание. После этого Артём получит возможность задать любые вопросы. Если же они откажутся, Анна и Катя покинут игру, а Артём получит один миллион.
Голос звучал ровно, без колебаний, будто это была самая обыденная сделка, не содержащая в себе ни давления, ни угроз. Но слова рухнули в комнату камнями, булыжниками, мгновенно увеличив вязкость воздуха, сделав его непроницаемым, удушающим. Они не просто прозвучали – они врезались в сознание каждого из них, словно острые иглы, пронизывая разум, оставляя после себя глубокие, не заживающие раны.
Артём моргнул, но его тело не дрогнуло, не двинулось ни на миллиметр. Он услышал каждое слово, но смысл их пробрался к нему с задержкой, словно разум сначала отбросил их, а затем медленно, мучительно допустил внутрь.
Его дыхание сбилось, он чувствовал, как его горло стало сухим, а на языке остался привкус металла. Он перевёл взгляд на динамик, затем на дверь ванной, потом снова на Катю, словно проверяя, действительно ли всё это происходит.
Катя прижалась к стене, дышала часто и мелко, её грудь резко вздымалась и опадала, пальцы с силой сжимали ткань кофты, словно это могло дать ей хоть какую-то опору. Глаза её метались от одного лица к другому, и в них отражалась мольба – немая, беспомощная, обречённая.
Анна медленно повернула голову в сторону Артёма. Её лицо оставалось таким же бесстрастным, но в глазах едва заметно вспыхнуло напряжение. Оно было другим, отличным от паники Кати и скрытой ярости Артёма. В этом взгляде не было ужаса, но было осознание происходящего, болезненное и полное. Она пыталась заглянуть глубже, проникнуть в мысли Артёма, понять, что он чувствует, какое решение примет. Или, возможно, она просто ждала.
Катя вскинула голову, её губы дрожали, будто любое слово могло рассыпаться прежде, чем сорваться с её уст.
– Пожалуйста… не делайте этого…
Её голос был едва слышным, но он будто ударил в стены, разлетелся в воздухе невидимыми волнами, впился в кожу, оставляя ощущение холода. В этой просьбе не было приказа, не было агрессии, не было даже отчаяния в полной мере – только бескрайняя, тягучая беспомощность, с которой невозможно было бороться.
Тишина тянулась, как гудящий, незримый звук, сдавливающий грудь, делающий воздух непроходимым, тяжёлым.
Артём сглотнул, ощущая, как его горло сжалось ещё сильнее. Он почувствовал, как в висках забилось глухое, тупое напряжение. Он знал, что сейчас динамик замолчит, что никто не повторит сказанного, что им дали время на размышление. Но от этого становилось только хуже.
Возможность.
Что значило это слово в данном контексте? Они действительно могли отказаться, могли сделать вид, что не слышали, могли попросту замкнуться в себе и ничего не делать. Но что тогда? Что, если голос не шутил? Что, если миллион действительно был реальной наградой, что, если выход был настолько простым и жёстким одновременно?
Катя смотрела на них, её взгляд был наполнен страхом, в котором смешалось столько эмоций, что они становились неразличимыми. Она не умоляла – она просто не понимала, как можно было всерьёз рассматривать этот вариант.
Анна сидела так же неподвижно, но её пальцы теперь уже впились в кожу ладоней, и, если бы не приглушённый свет, можно было бы увидеть, как белеют костяшки её пальцев.
Артём сделал короткий, едва заметный вдох, но в груди не стало легче.
Вопрос стоял между ними, незримый, но такой явный, что, казалось, можно было потрогать его руками.
И он знал, что решение будет принято в ближайшие минуты. Назад дороги уже не было.
Артём медленно сел на кровать, словно тело утратило возможность держать его на ногах, словно тяжесть, накапливавшаяся в груди, теперь вдавливала его в матрас, вынуждая остановиться, собраться, осмыслить происходящее. Пружины скрипнули, но этот звук тут же растворился в удушающей тишине.
Он наклонился вперёд, локти упёрлись в колени, а пальцы сплелись в замок, сжались сильно, до хруста костяшек. Взгляд застыл, но не на чём-то конкретном, а в пустоте. Парень больше не видел ни пола, ни стены перед собой, ни собственных рук. Мысли в голове метались хаотично, сталкивались, распадались, снова соединялись, но не давали ответа.
Один миллион. Один шаг – и он свободен! Но что это означает?
Голос не уточнил деталей, не объяснил условий, а просто бросил перед ним выбор, который ощущался ловушкой. Выйдет ли он из этого эксперимента или просто окажется в новой клетке, где деньги станут его новым ограничением? Если он согласится, действительно ли всё закончится? Или перед ним всего лишь ещё одно испытание, выстроенное так, чтобы он сам загнал себя в угол? Будет ли у него шанс открыть дверь и уйти? Возможно ли будет просто выйти и забыть?
Эта мысль вызвала внутри странное сопротивление, поднимающееся откуда-то из глубины, как если бы его нутро уже знало ответ. Как можно забыть? Как можно стереть из памяти этот момент, стереть голоса, запахи, прикосновения, которые не принадлежат ему, но въелись в сознание, как незаживающие раны? Даже если он покинет эту комнату, даже если этот кошмар каким-то чудом останется позади, разве возможно будет жить так, будто всего этого никогда не было?
Так какая же цена у этой свободы?
Внутри него что-то скручивалось в тугой, болезненный узел, который с каждым ударом сердца затягивался всё сильнее. Грудь сдавило так, что воздух не проходил в лёгкие, точно кто-то медленно затягивал верёвку на его шее. Мышцы напряглись, а виски пульсировали, выдавая напряжение, закипавшее внутри.
Анна не отводила от него взгляда.
Но она не просто смотрела – она анализировала каждое движение, пыталась разгадать, в какую сторону склонится его решение. Её глаза следили за тем, как он дышит, как напряжены его мышцы, как сжимаются пальцы, с какой силой он опускает веки, будто рассчитывала его возможные ответы, просчитывала развитие ситуации. Казалось, что внутри неё шёл процесс осмысления, но он не имел ничего общего с эмоциями, только с логикой.
Дыхание Анны оставалось ровным, поза сохраняла сдержанность, но это не значило, что внутри не бушевало напряжение. Оно было там, глубоко скрыто, медленно разрасталось, сжимая её так же, как сжимало всех остальных. Только она не показывала этого. Она не позволяла себе дать слабину.
Катя дрожала. Её плечи вздрагивали с каждым вдохом, но дыхание всё равно оставалось сбивчивым, неровным, словно каждую секунду оно могло превратиться в очередной тихий всхлип. Она прижималась к стене, но стена не могла её защитить. Пальцы судорожно вцепились в ткань кофты, но её руки уже не чувствовали ничего, кроме холода, пробирающего её изнутри.
Она не верила.
Её сознание отказывалось принимать саму возможность того, что они могут решиться. Это не укладывалось в её представление о людях, которые были рядом, не вписывалось в рамки реальности, в которой она ещё пыталась сохранить веру в человеческую природу.
Но она видела, как Артём сидит, погружённый в себя, как его челюсть сжата так, что на скулах играют под кожей жёсткие тени. Видела, как Анна смотрит на него, как оценивает, как просчитывает.
Но самое страшное заключалось в другом: никто не сказал «нет».
Катя ждала. Она надеялась, что кто-то поднимется, разорвёт этот момент, скажет, что это безумие, что никто, даже в таких условиях, не может пойти на это. Но молчание продолжало сгущаться, как чёрный дым в запертом помещении.
Тишина становилась осязаемой, плотной, она заполняла лёгкие, растекалась по телу, отравляя сознание, делая невозможным даже малейшее движение.
Она боялась пошевелиться, потому что ей казалось, что любое действие может перевесить чашу весов, поставить точку, определить их решение.
Артём продолжал молчать, только его мысли не прекращали кружиться, сталкиваться, повторяя одни и те же слова. Один миллион. Свобода. Цена. Что из этого правда?
Катя медленно перевела взгляд на Анну. Та почти не дышала, но внутри неё что-то изменилось, как если бы в ней что-то дрогнуло, но не нашло выхода наружу.
Артём поднял голову. Заметив, что его взгляд стал жёстче, холоднее, Катя не выдержала.
– Не делайте этого.
Слова прозвучали тихо, сломленно, сдавленно, но в них не было приказа, только отчаянное желание удержать эту ситуацию на грани, не дать ей рухнуть в бездну.
Артём моргнул, как будто только сейчас услышал её голос.
Анна осталась неподвижной, но в её взгляде появилась едва заметная, глубоко спрятанная эмоция. Катя сглотнула, пальцами сильнее сжав ткань.
– Пожалуйста…
Слова давались с трудом, как если бы что-то внутри неё сопротивлялось даже самой необходимости их произносить.
Она больше не могла говорить.
Всё в ней разрывалось от желания закричать, сделать хоть что-то, заставить их отказаться, пробить эту стену молчания, заставить их снова стать людьми.
Но никто не двигался, никто не отверг возможности.
Тишина затягивалась, будто кто-то нарочно оттягивал момент, когда всё, что ещё можно было спасти, превратится в ничто.
Артём закрыл глаза. Его грудь вздыбилась на вдохе, медленном, тяжёлом, мучительном.
Анна чуть прищурилась, но так ничего и не сказала. Катя почувствовала, как её ноги теряют силу, но продолжала стоять, не давая себе рухнуть, не давая себе слабину.
– Вы не можете.
Она не просила, не умоляла, а просто утверждала, будто пыталась создать новую реальность, в которой этого решения просто не существовало.
Но никто не ответил.
Артём резко поднялся, движение было резким, порывистым, как если бы его тело само отдало приказ, прежде чем разум успел его осмыслить. Кровать скрипнула, свободная от внезапно исчезнувшего веса, но он уже не слышал этого. В груди вспыхнуло что-то глухое, тягучее, близкое к отвращению, но не имеющее к нему отношения. Он чувствовал жар в висках, пульсацию в сжатых кулаках, напряжение в челюсти.
– Чёрт с вами. Я это сделаю.