Анна наклонилась вперёд, села ровнее, будто с каждой фразой её тело напрягалось всё сильнее.
– Я знаю только одно – он не вернулся.
В комнате было так тихо, что слышалось, как Катя слабо, едва заметно, дышит ртом, будто ей не хватает воздуха.
– Я не ждала его. Не боялась. Не надеялась встретить снова. Он стал тенью, человеком, который однажды был рядом, а потом исчез, и я не потратила ни секунды на то, чтобы пожалеть об этом.
Она провела рукой по лицу, вздёрнула плечи, словно сбрасывая невидимое напряжение, которое уже невозможно было назвать простым воспоминанием.
– Я даже не вспоминала о нём, пока ты не задал мне этот вопрос.
Артём всё это время не двигался, не менял позу, не выдавал ни малейшего намёка на эмоции. Его взгляд оставался всё таким же ровным, будто он не просто слушал, а смотрел на неё насквозь, видел её не только сейчас, но и там, в том прошлом, которое она только что озвучила, где она стояла в дверях дачного дома и наблюдала, как человек, которого она сломала, исчезает из её жизни навсегда.
Он молчал и в этом молчании не было ни осуждения, ни принятия, ни даже намёка на удивление.
Затем просто кивнул, медленно, отстранённо, как будто услышанное было тем, что он и так знал.
Артём медленно перевёл взгляд на Катю, и в этом движении не было ничего резкого, ничего принуждающего, но от него внутри всё похолодело. Она почувствовала, как мышцы напряглись сами по себе, как грудь сжало, не давая глубоко вдохнуть, как этот взгляд в один момент перечеркнул её хрупкое ощущение защищённости, которое она пыталась сохранить до последнего. Она заранее знала, что это произойдёт, что он задаст вопросы, которые она не хочет слышать, но ей почему-то казалось, что она будет готова, что сможет держать себя в руках.
Но теперь, когда он смотрел на неё вот так, когда в комнате не было больше ни одного слова, она вдруг осознала, что всё-таки не готова.
Она не сдвинулась с места, но почувствовала, как её руки непроизвольно сжались, будто пытаясь удержаться за что-то, чего здесь не существовало.
– Ты когда-нибудь причиняла кому-то зло?
Его голос был ровным, не давящим, но в нём не было места для уклончивости, не было возможности вывернуться и не дать ответ. Он не спрашивал о мелких подколках, не узнавал о случайных резких словах, сказанных в раздражении, он спрашивал о чём-то другом, о чём-то, что нельзя отмахнуться фразой «все когда-нибудь кого-то обижали».
Катя сглотнула, почувствовав, как во рту стало сухо, как пальцы стали липкими от пота, хотя в комнате было прохладно. Она могла сказать «нет», могла попытаться уйти в неопределённость, но понимала, что он этого не примет, что он не позволит ей уйти, пока не услышит правду.
– Да, – выдохнула она, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо, но даже она сама услышала, как это прозвучало.
Артём не отреагировал, не дал ей передышки.
– Ты когда-нибудь видела, как кого-то унижают?
В этот раз вопрос ударил сильнее. Он был слишком конкретным, слишком целенаправленным. Катя даже не сразу нашла в себе силы ответить, потому что внутри уже начало подниматься что-то, что она слишком долго пыталась не трогать.
– Видела.
Она не хотела говорить громче, не хотела произносить это слишком отчётливо.
– Ты смеялась над этим?
Катя вздрогнула. Она не смогла сразу ответить, потому что этот вопрос был последним, который она хотела бы услышать. Она замерла, вцепившись пальцами в ткань собственной одежды, чувствуя, как они дрожат, как её лицо будто вспыхнуло жаром, который не имел никакого отношения к температуре в комнате.
– Иногда, – прошептала она, но тут же глубоко вдохнула, попыталась взять себя в руки, выпрямилась, заговорила быстрее, будто темп речи мог сделать смысл менее весомым. – Но не потому, что мне это нравилось, не потому, что я получала от этого удовольствие.
Она посмотрела в сторону, будто ища поддержку, но её не было.
– Я не была той, кто специально искал жертву, чтобы издеваться над ней.
– Но ты смеялась.
И вновь это прозвучало не как вопрос. Катя почувствовала, как внутри всё сжалось, но всё равно заставила себя произнести:
– Да.
Она не добавила оправданий, не позволила себе выкрутиться, не дала себе лазеек. Она знала, что любое «но» прозвучит жалко.
Она закрыла глаза, глубоко вдохнула, задержала дыхание, будто это могло помочь удержаться, но в тот момент всё внутри уже было разорвано.
– На моём курсе был парень, – голос её звучал глухо. – Он был… другим.
Она долго подбирала это слово, хотя прекрасно знала, как сказать проще, но другие слова не подходили, не передавали сути.
– Он всегда был один.
Она не понимала, почему это важно, почему этот факт застрял у неё в голове сильнее, чем что-либо ещё.
– Он не умел общаться с людьми так, как это делали другие. Его не звали на вечеринки, с ним не сидели в одной компании, его не считали «своим». Он был слишком тихим, слишком замкнутым, слишком непохожим на остальных. Но он не выглядел несчастным.
Катя не сразу поняла, что говорит это уже больше для себя, чем для Артёма.
– Он не просил ни у кого дружбы. Он просто существовал где-то рядом с нами, – её дыхание сбилось, но она продолжила. – Только другие этого не понимали.
Она вдохнула глубже, убрала волосы за ухо, чтобы успокоиться, но руки у неё всё ещё дрожали.
– Он был удобной мишенью, – Катя знала, что теперь нет пути назад. – Он не сопротивлялся, когда над ним шутили, не отвечал, когда его оскорбляли. Он не пытался защищаться, не дрался, не угрожал, не пробовал доказать, что он такой же, как все. Он просто стоял и ждал, пока это закончится.
Девушка почувствовала, как внутри поднимается удушливый ком, как её тело цепенеет, словно кто-то невидимый сжал её изнутри, стиснул в громадных клещах.
– А если не заканчивалось, он просто уходил.
Катя провела ладонями по коленям, пытаясь стереть невидимое напряжение, но оно не исчезало.
– Другие смеялись, – слова застряли в горле, но она заставила их выйти. – И я смеялась вместе с ними.
Она не отвела взгляд, хотя чувствовала, как поднимается тошнота, как внутри всё кричит, что лучше было бы замолчать, лучше было бы не признавать, но теперь уже поздно.
– Он ходил за мной после института, провожал издалека, думая, что я не замечаю.
Она провела рукой по лицу привычным движением, но в нём уже не было нервозности, только усталость.
– И я это знала.
Она говорила тихо, но это было единственное, что можно было сказать.
Тишина, заполнившая комнату, была густой, вязкой, давящей. Артём не изменился в лице. Он просто ждал, когда она закончит.
Катя ещё раз провела рукой по лицу, как будто пытаясь стереть с себя что-то липкое, въевшееся в кожу, но это ощущение не исчезало. Оно разрасталось внутри, стягивало грудь, превращалось в ком, который невозможно было проглотить.
Теперь она знала, что должна сказать всё, знала, что уже не может остановиться, но с каждым словом становилось только тяжелее, будто воспоминания не просто всплывали, а вытягивались из неё с болью, оставляя после себя холодную, давящую пустоту.
– Однажды мне захотелось сыграть злую шутку, – голос её прозвучал глухо, но внутри всё дрожало. – Я подговорила парней с курса…
Тут она сглотнула, чувствуя, как губы пересохли, но продолжила, не позволяя себе замолчать.
– Они не любили его. Им даже не нужен был повод, они могли делать это просто потому, что он был. Для них он не существовал, пока не становился удобной целью.
Катя крепче сжала пальцы, но уже не почувствовала усилия.
– Я сказала им, что будет весело. Сказала, что он всё равно не будет сопротивляться, что с ним можно делать всё, что угодно.
Она глубже вдохнула, но воздуха не хватило.
– Они поймали его в туалете, загнали в угол, прижали к стене, отрезали пути к выходу. Он не пытался убежать. Он даже не дёрнулся, когда они окружили его, когда первый толчок заставил его спиной удариться о кафель. Они начали говорить гадости, усмехаться, плеваться, подначивать друг друга, обсуждая, как именно лучше его «проучить».
Катя судорожно вздохнула, но не остановилась.
– Они ударили его. Не сразу, не резко, а так, будто проверяли, как он отреагирует. Он не сделал ничего. Просто стоял, опустив голову, не пытаясь защититься. В общем, они избили его. Не так, чтобы оставить следы, но достаточно, чтобы он почувствовал боль, чтобы понял, что это не игра, что выхода у него нет.
Катя вздрогнула, сжала губы, но знала, что остановиться уже невозможно.
– Потом они заставили его раздеться, – она почувствовала, как внутри что-то оборвалось, как если бы это слово само по себе нанесло удар по её телу. – Догола.
Она резко вдохнула, но этот вдох оказался прерывистым, он застрял в горле, не давая говорить дальше.
– Он не сопротивлялся.
Катя почувствовала, как её дыхание становится неровным, но она заставила себя продолжать.
– Он просто делал то, что ему говорили.
Она не знала, почему этот момент врезался в память особенно сильно, почему именно это воспоминание стало тем, от чего невозможно было избавиться. Может быть, потому что это было последней чертой, после которой не осталось ничего, кроме унижения, которое нельзя стереть.
– Потом я позвала девочек, – она произнесла это медленно, с нажимом, словно не веря, что может сказать это вслух. – Я сказала им, что это будет весело, – затем Катя судорожно выдохнула. – Они зашли и начали смеяться.
Глаза её расширились, но теперь она уже не видела ничего перед собой.
– Кто-то достал телефон. – Она замерла, но слова продолжали выходить из неё, будто сами по себе. – Они фотографировали его, фотографировались с ним, снимали видео.
Она с усилием провела рукой по лицу, но и это не помогло.
– Они выкладывали эти фото в интернет, – теперь в её голосе уже не было ни оправданий, ни защиты. – Они смеялись.
Катя стиснула зубы, выдохнула, но внутри всё продолжало сжиматься. Остановиться она уже не могла.